Юные создания (1985-93)

Сквозь толпу, деревья, слякоть,

сквозь желанье петь и плакать,

захлебнуться и взорваться

в крике, музыке, стихе,

в безобразнейшем грехе,

сквозь потоки слов, оваций,

сквозь десятки делегаций

чудо-племени людей,

через тысячи идей,

мыслей новых, мыслей старых,

и сквозь то, что этот парень

бросил вслед, надев очки:

⌠Ах, какие девочки!■ -

сквозь все то, что мне не можется,

но хочется объять...

... А на крыше ⌠Запорожца■

гордо ехала кровать.

И везла кровать кому-то

ощущение уюта

и семейной жизни тихой

неземную благодать.

И мурлыкал ⌠Запорожец■,

как котенок, знавший счастье

ласки, смех ребячьих рожиц,

тонкость женского запястья

и уверенность мужского,

блеск улыбки, глаз и слова -

и еще полно такого,

что так хочется объять

мне, шагающей сквозь слякоть,

сквозь желанье петь и плакать,

сквозь отчаянье и смех,

сквозь успех и неуспех

и сквозь сотни мыслей разных,

даже мудрых, но напрасных,

и надежд, надежд своих,

слишком сильных для двоих.

октябрь 1986

Стихи придумывать легко,

когда душа болит не слишком,

когда не очень глубоко

в мозгу шевелится мыслишка.

Они ложатся на листок

почти без мук и без надрыва,

изящно, словно лепесток,

и безболезненно игриво.

А если больно, и всерьез,

и мысли сотнями заноз

в мозгу запас словарный стерли -

стихи комком застынут в горле.

Но иногда, но иногда

стихи прорвут плотину боли,

и хлынет мощная вода

на зноем выжженное поле.

(Вот повод критикам: пиши,

что, мол, воды в стихе довольно.

А что касается души -

так ерунда! Не им же больно...)

О, если б только ощутить,

о, мне б почувствовать однажды,

что хоть кого-нибудь от жажды

могу спасти - и стоит жить...

март 1987

Попробуйте... (Песня)

Попробуйте такую жизнь любить,

в которой есть усталость, злые люди,

которая пяток счастливых судеб

изобрела, чтоб только нас позлить, -

попробуйте такую жизнь любить.

Попробуйте такую жизнь любить,

где места мало для любви и смеха,

в которой мало солнца, много снега

и так легко последнее разбить -

попробуйте такую жизнь любить.

И все-таки попробуйте любить,

но не за глупость, ветренность и скуку,

а за детей, за ласковую руку,

за все, о чем не нужно говорить,-

попробуйте такую жизнь любить!

февраль 1987

В.В.А.

Мы в этот парк ушли с проспекта,

чтоб с посторонних глаз убраться -

два неопознанных объекта

среди зеленых декораций.

Деревья ветками качали

картинно как-то, с ноткой фальши,

а мы мучительно молчали,

и знала я, что будет дальше:

сейчас опять качнется ветка,

мы разбредемся восвояси -

два неопознанных субъекта.

И между ними нету связи...

июнь 1987

Поломанная ветка -

кому же ты нужна?

Подруга и соседка,

коллега и жена -

вот имена, вот званья,

предназначенья вот.

Убогое созданье,

беспомощный урод,

поломанная ветка,

ты знала ветра власть.

Тебя к нему нередко

изламывала страсть.

Но что-то обломилось.

Несчастная, держись!

Зачем, скажи на милость,

тебе другая жизнь?

Поломанная ветка,

кому-то ты нужна.

Товару - этикетка,

а муженьку - жена.

И будет счастлив кто-то

поднять тебя, - ну что ж! -

поставить дома в воду

и ждать, что оживешь.

Распустишься, быть может, -

за воду и за кров...

Тоска по ветру гложет.

Неветренна любовь.

декабрь 1987

У трамвайного вагона освещение погасло,

и, конечно же, случайно мы попали в тот вагон.

Мест сидячих не хватило -

а напрасно, ой, напрасно:

нас отчаянно сдавили, затолкав со всех сторон.

Пассажиры копошились,

прижимая нас друг к другу.

Мы стояли деликатно и почти не шевелясь.

У щеки своей случайно я почувствовала руку,

и глаза твои блеснули у моих у самых глаз.

Разве нужно освещенье,

дорогой трамвай-шестнадцать?

Разве нужно освященье

для движений рук и губ?

Разве нужно разрешенье,

если тянет целоваться?

Свет поверг бы тех в смущенье,

кто завидовать не глуп...

Мы очнулись перед самой

перед нашей остановкой.

Мы, пожалуй, мчались к счастью,

в свой заветный апогей,

потому не оглянулись, чтоб взглянуть,

как со сноровкой

улетал трамвай, как ангел, с ореолом на дуге.

январь 1988

Шкода, баламут и непоседа

с чистой и пушистою душой,

радуйся, пока ты небольшой!

На Руси кому жить хорошо?

Тем, кто взрослой жизни не изведал,

кто не знает горя и страстей.

Радость - привилегия детей.

РАДУЙСЯ!

Радуйся зеленому листу,

радуйся пушистому коту,

радуйся, что можно на ходу

попинать жестянку на дороге,

можно сочинять белиберду

и на пузо лечь, задравши ноги.

Радуйся, что можно петуха

рисовать с хвостищем семицветным,

и свистеть, и громко хохотать,

и за папу прятаться от ветра.

Радость жизни с жадностью глотай -

это никогда не будет слишком -

и от петушиного хвоста

радугу в душе храни, мальчишка.

РАДУЙСЯ!

...Я тебя ругаю и пилю.

Я тебя без памяти люблю.

Радуйся! Пока в твоей судьбе

я могу проблемы взять себе...

Коль звездно-лунная мозаика

уже рассыпана впотьмах,

приходит ночь. Она хозяйка

в притихших сумрачных домах.

Смолкают звуки. С пересыпу

в углу ворочается кот.

Последний снег мой двор засыпал.

А ночь идет. И жизнь идет.

Пора безвременья глухого,

пора почти небытия,

где без движенья, мысли, слова

зачем-то существую я.

Из жизни вырванный лоскутик,

за часом час, за годом год

шагает ночь - усталый путник,

она идет - и жизнь идет.

Но только близкое дыханье,

теней смятенное порханье,

тепло и мягкость, и рука,

которая не спит пока,

готовы ласково помочь

в небытие найти дорогу -

и я смиряюсь понемногу

с таким явлением, как ночь.

март 1998

Стемнело. В поздний час вопросов

тревожит душу тишина,

и перекличка паровозов

в притихшем городе слышна.

И в полнолунье спится плохо,

когда в конце концов уснешь...

А утром новую эпоху

в душе откроет первый дождь.

Поэма мокрого асфальта,

от фар бегущая строка,

давно забытое контральто

в диапазоне ⌠Маяка■

и влажный запах предвкушенья

весны ли, жизни - не поймешь,

и он не требует решенья -

обычный дождь. Как в детстве - дождь.

апрель 1998

В любви неловко признаваться,

когда тебе уже не двадцать,

не тридцать,

когда успели потрепаться

страницы,

где наша жизнь, с утра до ночи,

расписана, и четкий почерк

летящий

все объяснит и в жизни прошлой,

и в настоящей,

когда сомнения забыты,

когда минуты пахнут бытом

и потом,

когда устало и сердито

не ждешь от времени-бандита

чего-то,

когда все просто и обычно...

Но встрепенется хрупкой птичкой,

взлетая,

любовь, не ставшая привычкой

с годами.

Ну что ж, подумаешь - не двадцать!

Мне больше не в чем признаваться!

Пробуждение поэта

Время осело песочной зыбучей горой

Опыта, столь пожилого родителя Мудрости.

Нет обаянья в песчаной ее златокудрости,

есть лишь порядок, продуманность, внутренний строй.

Опыт и Мудрость, ну что вы творите со мной?

Вашим стараньем становится все горячей

мрачная точность прогнозов (учитесь, синоптики!).

Радугу, эту поэму дождя и лучей,

вы превратили в простое явление оптики!

Но паучком, подбирающим сеть не спеша,

дергая ниточки нервов, сжимаясь упруго, -

чувствую - где-то во мне завозилась душа,

орган, пока отрицаемый нашей наукой.

Словно ребенок, что за руку дергает мать,

столь устремленную к цели своей прагматичной,

чтобы скорее, немедленно ей передать

радость от найденной им железяки отличной,

горе при виде больного худого кота

и восхищение длинной машиной лощеной, -

так и душа теребит - и ее правота! -

мой основательный разум, вполне просвещенный,

и, непосредственно ерзая где-то внутри,

шепчет: ⌠Смотри!■

И просвещенный мой разум команды не даст,

предотвратить не сумеет диктатор мой старый

вдруг накатившую влажность распахнутых глаз

и нерасчетливо лишние сердца удары.

Это не дар, и, пожалуй, еще не талант,

но под встревоженный внутренний шепот: ⌠Смотрите!■

вдруг умирает во мне дилетант-аналитик,

чтоб, встрепенувшись, проснулся поэт-дилетант.

июль 1998

Плыви, мой батискаф,

среди акул и рыбок,

вместительный, как шкаф,

с рогами наверху.

Покуда я в тебе,

и даже не споткнусь,

Ты для таких, как я.

нам не грозит авто

Толкаемся, сопим, меняемся местами,

пытаемся ворчать,

и потянутся руки

к бесстыдно зевнувшему рту,

и насытятся тяжестью ночи ресницы,

и когда вереницей

во вчерашнее канут сегодня мелькнувшие лица

и сегодняшним днем напитается прошлое бремя -

слышу - Время

полновластно проходит.

Уходит.

Часовой механизм напоследок заводит

и уносится прочь. И банально стремится

в ту страну, где румяные пухлые лица,

где читается первая в жизни страница,

где Синяя Птица -

не творение Мориса Метерлинка,

не картинка,

а простая мечта.

И часы утекают туда,

как сквозь пальцы вода.

Время, сколько тебя остается?

И что мне дается?

Что добыть удается

ежедневным упорным трудом рудокопа?

Сколько там - до потопа?

Время тает...

Впрочем, черт его знает,

а что будет после потопа?

Долетит ли мой голубь до суши?

А на ней - ни души? Или, все-таки, водятся души?

Ну постой, не гони

безнадежно короткие дни,

беспросветно бездарные ночи.

Я не царь, я не Бог,

только я и не червь, между прочим!

Раствориться в тебе не хочу, но тобой не владею.

Дай идею,

как не стать восемьсот тридцать пятым поэтом

или даже тридцатым - зачем?

Впрочем, дело не в этом...

Но качнутся весы,

и влетит мой взъерошенный сын,

я всегда буду первой, и это, наверное, здорово -

ну хотя бы пока у него не пробьются усы.

Вместе с ними - сомнения

и самомнение.

Интересно, а что же достанется времени?

Удобрение?

Я могу не успеть. Я прошу... Все напрасно.

И бесстрастно

уходящим шагам отбивается в такт:

тик-так,

тик-так,

тик-так...

февраль 1999

Играй, играй! Устали пальцы?

Ну что ж, немного согреши.

Твои свободные скитальцы

честней воспитанной души.

Тебя не слышно в общем хоре?

Какое горе!

Так спой свое - но не фальшивь.

О бедный, бедный!

Как хочется звучать победно,

струной звенящей, горлом медным

отправить звук за облака,

чтоб на века.

Ну, а пока...

Играй, играй! Не отвлекайся!

Пускай не слушаются пальцы,

устало звуки торопя, -

играй - пока еще любя,

твой нежный мальчик, твой ребенок,

чей слух непогрешимо тонок,

стоит и слушает тебя.

Играй, играй! Лет через триста

узнаешь, был ли ты солистом,

увидишь в скверике тенистом

себя ли, сына ль своего

с лицом из вечного металла...

Играй, играй! Рука устала?

Рука не сердце. Ничего,

играй, играй! Ты молодец.

Когда, взмахнув рукой небрежно,

взлетишь свободно и мятежно,

тебя услышат - мальчик нежный

и вечной музыки Творец.

Стихает дождь, смолкает разговор,

устав бродить запутанной тропой.

Вокруг лежат стада Уральских гор,

пришедшие сюда на водопой

во времена неспешные былин.

Свободны от трудов и от толпы,

мы будем слушать, как трещит камин,

и жарить надоевшие грибы,

мечтать о возвращении домой -

как будто не пускают нас назад

те горы, что пришли на водопой

и вот теперь так упоенно спят.

На пригорке каменном и мшистом

созерцает мир сосна со стажем.

А была и юной, и пушистой,

новогодней - лучше и не скажешь...

Потеряла нежную округлость,

вымахала - всем столбам на зависть

и, легонько наклонившись к югу,

греется. А что еще осталось?

Мощная ее прямолинейность

так нага, что просто беззащитна,

и смолою - горесть или ересь

капает. Но этого не видно.

⌠Какой большой ветер...■

Ах, какой воздух!

А какой? Золотой,

упоенный, насыщенный соснами, светом -

это воздух.

Как просто!

Просто пить его летом

и шептать: ⌠Ах, какой!■ -

и гордиться собой

как поэтом,

написавшим об этом

парящей от неги рукой.

На рассвете

в нежно розовом свете,

играющем на щеках,

вспомнить: ⌠Ах,

какой большой ветер!■

А какой он большой, ветер?

- Очень! Очень!

Ах, как точен

и богат наш язык! Как он хочет

говорить, говорить,

как пытается он подарить

фотоснимок на память

в километры

растянув безответную нить

авторучки, уставшей от жалких стараний

сохранить

этот ветер и розовый, ранний

воздух, - хотя бы не на щеках,

а на белых листах,

заменивших отчасти и жизнь, и природу

в наших сумрачных, серых домах,

чтоб спустя непогоды и годы

вспомнить: ⌠Ах!..■

июль 1999

Акварельные краски

разбежались из скучной коробки.

Вон зеленый и красный,

как индейцы, несутся по тропке.

Сине-белый в песке

что-то роет, упрям и неистов.

У него на виске

пламенеет вихор золотистый.

От такой красоты,

беготни и воинственных криков

растерялись цветы -

незаметными стали.

Но дико,

неуместно и глупо

властным голосом крикнула дама:

⌠Стройся, младшая группа!■ -

и построились краски рядами.

И в коробку они

молчаливо отправились строем...

Акварель, извини -

этот мир безнадежно устроен.

август 1999

Где умирают стрекозы

Где умирают стрекозы?

Господи, что за вопросы

В детских устах!

Что это -√ страх

смерти, внезапное чувство

хрупкости красоты?

Там, где цветы,

где по траве

с легким свистом проходятся косы, -

там умирают стрекозы.

Что за мысли в твоей голове,

мой веселый мальчишка?

Ну давай мы с тобой

полетим над цветами и этой травой,

высоко -√ но не слишком,

чтобы солнце не жгло и чтоб нам удалось

разглядеть, как хрустально застыли

неподвижные крылья

отлетавших стрекоз.

А потом я вчера

буду петь, улыбаться лукаво,

полюблю вечера

за жестокий пожар в небесах┘

А назавтра не плачь -√ я ушла в пожелтевшие травы.

Мне роса -√ как слеза.

Я всего лишь была стрекоза.

август 1999

Проголосуйте за это произведение

Что говорят об этом в Дискуссионном клубе?

307769  2013-08-13 14:17:45 Л.Лисинкер - А мне понравилось стих-ие Трамвай Желание / -- Мы, пожалуй, мчались к счастью, В свой заветный апогей, Потому не оглянулись, чтоб взглянуть, Как со сноровкой Улетал трамвай, как ангел, С ореолом на дуге. / январь 1988 / -- Вот так. 1988г. Ровно 25 лет.

Copyright (c) "Русский переплет"