Портал | Содержание | О нас | Авторам | Новости | Первая десятка | Дискуссионный клуб | Чат Научный форум Первая десятка "Русского переплета" Темы дня:

Мир собирается объявить бесполётную зону в нашей Vselennoy! | Президенту Путину о создании Института Истории Русского Народа. |Нас посетило 40 млн. человек | Чем занимались русские 4000 лет назад? | Кому давать гранты или сколько в России молодых ученых?

Ошибаются те, кто считают, будто капитализм в России является несовершенным, будто он не конца развит, будто он, наконец, содержит в себе опасные примеси других экономических, политических и социальных укладов. На самом деле он существует у нас в куда более чистой и незамутненной форме, чем можно себе представить на первый взгляд. Симптомы этого заключаются в том, что логика меновых отношений доминирует здесь отнюдь не только в границах поля экономической деятельности - что было бы вполне естественно, - но распространяет свое влияние повсеместно: политика превращена в зону испытания технологий public relations и в таком качестве давно уже оказалась самым выгодным бизнесом; искусство, со всеми его знаковыми фигурами от Церетели до Гельмана, по прежнему остается придворным - причастность к политическим инстанциям, ряженая в одежды искренней обеспокоенности деятелей искусства судьбами демократии, отчизны, свободы etc, обеспечивает немалые материальные и символические прибыли. Все, о чем мы тут сказали, показывает, что влияние экономики на другие области жизни общества является неоспоримым и определяющим. Капитализм воплотился в нашей стране в столь кристальной форме именно постольку, поскольку пресловутый экономический детерминизм стал здесь реальностью в куда большей степени, нежели во многих других странах. Что бы ни утверждали так называемые правые политики, претендующие на знание и выражение чаяний Родины, ратующие за сохранение алтарей и очагов, эти политики заняты одним - сохранением сложившегося к настоящему моменту status quo, порожденного самим фактом распространения меновых отношений далеко за рамки собственно самого рынка. Парадокс такого status quo в том, что при всей неприемлемости последствий, связанных с его сохранением, оно практически не может быть устранено, так как само является результатом уничтожения перспектив хоть сколько ни будь автономного развития как политики и культуры, так и самой экономики. Само это status quo ни что иное, как плод чудовищной, поистине циклопической концентрации бюрократической власти, повсеместно старающейся явно заявить о своем всемогуществе и нуждающейся ныне уже не в тайном, а в публичном доносительстве, облеченном в форму информационной войны. Беззастенчивая демонстрация бюрократического господства названа у нас именем демократии, публичное же доносительство призвано олицетворять свободу слова. Если следствием неограниченного доминирования бюрократии выступает монополизация любой разновидности социальной власти, то его причиной является то, что верхний слой бюрократов концентрирует в своих руках не только политическую и символическую, но и экономическую власть. Сама структура бюрократического статуса так называемой элиты общества теперь такова, что он представляет собой единство институализированных форм обладания тремя капиталами: политическим, символическим и экономическим, которые относительно легко могут быть подвергнуты взаимной конвертации. Идеологи правых, на словах пекущиеся о добродетельности Родины и по фарисейски превозносящие Родину как высшую добродетель, на деле защищают существующую монополию на власть. Именно эта монополия оказывается для тех, кто принадлежит к правым и алтарем, и очагом, которым они в действительности поклоняются.

Что бы ни говорили правые - а они обязательно говорят о нравственном выборе в политике, о безусловности общих норм, о единовластии, о корнях и основаниях всего и вся, о традициях и их возрождении, о здравомыслии, о конструктивности подходов к решению стоящих перед обществом проблем, ну и конечно о праведности и извечности разделения главенствующих и обездоленных - лишь меновая стоимость, в конечном счете, выступает для них первостепенной ценностью, лишь она оказывается предметом их весьма и весьма относительного бескорыстного служения. Ведь, повторимся, прежде всего рыночный обмен, проникший далеко за пределы собственно экономических отношений и разорвавший многие ниточки социальных связей, предопределяет характер того сложившегося в нашем обществе status quo, который они так усиленно пытаются сохранить. Не стоит понимать это утверждение слишком прямолинейно и - в духе левого радикализма - усматривать в нем ординарный намек на экономическую заинтересованность. Все намного сложнее - мы имеем в виду то, что частная собственность является для правых важнейшей предпосылкой формирования идентичности. Быть для них значит иметь. Не важно при этом, что становится объектом владения - так или иначе владению подлежит все существующее. В нравственном плане формула: Обладая - существую порождает мораль владения самим собой, само-обладания; в политическом плане эта формула запечатлевается в проектном мышлении, корыстном разуме разобщенных индивидов, каждый из которых является чем-то вроде суетливо снующего социального атома; в экономическом плане она позволяет уравнять экономического человека с человеком как таковым; и, наконец, в юридическом плане благодаря ей права и обязанности оказываются предметом, которым можно обладать, а образцовым кодексом делается кодекс гражданина, в первую очередь оберегающий неприкосновенные прерогативы собственника.

Метафора, кочующая из одного текста правых в другой, сквозная метафора правой идеи - это метафора здоровья. Здоровые силы, здравый смысл, экономический диагноз, лечение/выздоровление страны, рецепты избавления от бед экономики, больное общество/нормальное общество, девиантность отщепенцев, развращение/извращение, низшие инстинкты/высшие инстинкты etc. Следуя мысли Макса Мюллера, метафора здоровья, как и любая другая, генерирует мифы. В данном случае речь идет прежде всего о мифе общества, устроенного как идеальный организм - общества, существование которого датировано не менее мифическим золотым веком, обнаруживаемом то в прошлом (правыми реакционерами), то в будущем (правыми прогрессистами). Однако это еще не все: правые, как самопровозглашенные специалисты по социальному здоровью, присваивают себе возможность отделять здоровое от нездорового, тем самым, пытаясь воплотить функции врачевателей государства. Функции, связанные с преимуществами наблюдателя-терапевта (образцового теоретика - все видящего, всего касающегося, но ни за что не отвечающего и в этом смысле абсолютно нейтрального) и реформатора-хирурга (образцового практика - ни на что не обращающего внимания, подчеркнуто безучастного, и точно также не несущего никакой ответственности).

Теперь остается выяснить, каковы современные перспективы правой идеи в России. Однако, прежде чем обратиться к этой проблеме, ответим на еще один значимый вопрос - вопрос о том, кто здесь принадлежит к числу правых. Многие на перебой утверждают, что у нас отсутствуют правые в западном понимании слова. Утверждают, как правило, надеясь так или иначе собственноручно восполнить это досадное упущение. На самом деле никаких западных правых здесь не только нет, но и не может появиться - это, разумеется, не исключает возможности многочисленных подражаний, однако, именно вторичность идеологий наших либералов и консерваторов служит свидетельством искусственности их происхождения и виртуальности существования. С другой стороны, каким бы парадоксальным не казалось то, что мы сейчас скажем, большинство имеющихся у нас партий и движений - от КПРФ до СПС - являются правыми. Для КПРФ и ее союзников превратиться в правых было выбором, связанным с жесткой необходимостью: во-первых, потому что большинство левых идей абсолютно утратили свою привлекательность и давно перестали кого-либо воодушевлять - скажем, такова судьба идеи мировой революции или идеи коммунизма как самой совершенной формы общественных отношений; во-вторых, и это, несомненно, более важно, непосредственная предшественница КПРФ - КПСС создала ситуацию бюрократической монополизации политической власти, ситуацию, когда обладание последней немыслимо без приобщения к бюрократии. Для собственно правых, правых par excellence - в частности, для СПС, данный выбор был результатом свободного волеизъявления. Однако стоит сдержать слезы умиления по поводу подобной свободы - ведь речь идет о свободе сохранить ситуацию, возникшую во времена господства КПСС без самой КПСС, о свободе властвовать безотчетно и безраздельно. Самое важное - понять, чем это грозит и в чем находит свое выражение.

Сначала о том, каким образом дает о себе знать монополия на власть в современной России. Она обнажает себя достаточно беззастенчиво, но подобно тому, как труднее всего найти вещь, лежащую на самом виду, не легко усомниться и в том, что с некоторых пор кажется самоочевидным и соответствующем пресловутому порядку вещей. Власть принуждения, сопряженная с применением силы, - то есть собственно политическая власть - в нашей стране играет куда более важную роль, чем власть вызывать веру и добиваться признания - власть, которая именуется символической. Внутри самой страны это проявляется в том, что существование всех ее так называемых демократических институтов оставляет совершенно безучастными тех, ради кого они призваны исполнять свое прямое предназначение. Функции гражданина сводится к сезонной электоральной активности. Выбор, как правило, не подкреплен ничем, кроме принципа: От нас ничего не зависит - вполне точно соответствующего действительности. Этот принцип не просто знаменует социальное отчуждение и политический абсентеизм. Он выражает то, что в сложившихся обстоятельствах в действующие институты невозможно верить, невозможно связывать с ними свои надежды - именно постольку, поскольку все, что ассоциируется с политикой, кажется заведомо недостойным веры и к вопросу о надежде не имеет никакого отношения: повсюду лишь безбрежный горизонт обыденного и ничего, способного вдохновлять и убеждать, завораживать и зачаровывать. В этом смысле отличительной особенностью существующих ныне в России социальных и политических институтов заключается в том, что они не просто переживают кризис, связанный с утратой легитимности - проблема легитимации вообще оказывается для них десятистепенной по важности проблемой. Правые предполагают, будто все или почти все, живущие в нашей стране, ГОТОВЫ и, более того, ХОТЯТ существовать так, как они существуют сейчас. В действительности же у большинства населения - в силу свершившейся монополизации власти - НЕТ НИКАКОГО ИНОГО ВЫБОРА: многие даже не в состоянии определить меру своей обездоленности, связанной с его отсутствием.

Напрасно правые надеются на то, что им удастся создать нечто подобное национальной идее - однажды избрав в качестве единственной утопии отказ от всех и всяческих утопий, они избрали самый скучный и посредственный исторический миф: Россия когда-то свернула с пути цивилизации, многие годы оставалась в стороне от ее развития и теперь просто обязана на нее вернуться. Однако дело не только в этом: дискредитация Утопии - не важно, какой именно - исключает саму возможность соединения Реального и Воображаемого. Возможность, предполагающую мифологизацию момента возникновения определенного политического порядка, акт основания которого издревле чем-то сродни магическому акту, - когда из ничего, буквально на пустом месте, нечто вдруг появляется и набирает силу. Более того, с точки зрения внешней политики особенно очевидно то, что Россия ныне оказывается чрезвычайно зависимой от императивов геополитики, - будучи лишенной ментальной и социальной идентичности, наша страна обречена оставаться ограниченной узами идентичности территориальной: то ли посредником между Востоком и Западом, то ли клином, который вбит между ними, - в любом случае чем-то вроде пустыни, обустраиваемой лишь в русле унизительной логики выбора между ориентализмом и оссидентализмом или, к примеру, между теллурократией (властью Суши) и талассократией (властью Моря). Россия более не предъявляет миру какую-либо универсальную модель развития, или, говоря по-другому, развитие России, как сейчас прямо или косвенно предполагается, не дает начало ни чему, способному служить историческим образцом универсальных ориентиров духовного и общественного становления. Какие бы слова не произносили правые, они действуют так, словно дух истории покинул пределы страны, в которой мы живем, или даже вовсе никогда в них не пребывал - с точки зрения идей понятие идентичности подменяется понятием самобытность, обосновываемого всеми провинциальными идеологическими доктринами, пестующими исключительность нравственного облика России; с точки зрения социальных установлений все наоборот, поскольку понятие идентичности допускается лишь в той мере, в какой наше общество признается похожим на весь остальной мир: с не менее провинциальной настойчивостью утверждается необходимость политической открытости, прежде всего, по отношению к так называемым открытым обществам. И в первом, и во втором случае получается так, что локальное развитие нашей страны не несет в себе ничего глобального - одна разновидность провинциализма представлена здесь вкупе с другой его разновидностью. Вообще, сейчас правое мировоззрение в России чревато одиозной парадоксальностью: в идеологическом плане Россия - с ее мистическими нравственными ценностями - по-прежнему пытается предстать чем-то вроде третьего Рима; в плане же общественного устройства она, тем или иным способом избирая парадигму догоняющего развития, усиленно пытается поставить себя в ряд стран третьего мира. В итоге, в предельной форме мировоззрение современных российских правых выражается карикатурной формулой: РОССИЯ - ЭТО ТРЕТИЙ РИМ ТРЕТЬЕГО МИРА.

В действительности, для того, чтобы поставить вопрос о ментальной и социальной идентичности России, необходимо осознать, что ее неповторимость определяется не столько пресловутой духовностью, сколько исторически возникавшими в ней социальными установлениями, - в том числе и теми из них, которые с первого взгляда кажутся заимствованными.

В России те, кто еще недавно были сторонниками либертаризма - со всеми его ценностями, включающими в себя свободный рынок, частную собственность, самоуправляющееся общество - некоторое время назад в одночасье превратились в государственников. В чем причина столь загадочной метаморфозы, постигшей людей, подобных Гайдару и его окружению, метаморфоза, предсказанная, пожалуй, лишь одним Александром Панариным? Разумеется, в том, чтобы, несмотря на свершившееся банкротство либеральной модернизации 1992 года, не просто сохранить власть, но и, что еще опаснее, оставить без изменений ситуацию монопольного господства бюрократии, причастность к которой и дала возможность новой генерации бюрократов: бюрократам-менеджерам, бюрократам-политическим технологам, бюрократам-собственникам безраздельно править Россией в течение последнего десятилетия. И здесь мы должны вернуться к ранее заданному вопросу: каким образом они могут сохранить эту ситуацию монопольного господства бюрократии и, одновременно, свои полномочия и прерогативы? Ответ более не заставит себя ждать: все это сделается возможным благодаря единению правых с силовыми структурами - таково обязательное социально-политическое условие и, одновременно, таков необходимый методологический принцип создания новой русской идеологии. Идеологии, стремящейся навечно утвердить всевластие правых в России.