Идеология выгоды
и контуры нового мирового порядка

": в конце истории нет никакой
необходимости, чтобы
либеральными были все
общества, достаточно, чтобы
были забыты идеологические
претензии на иные, более
высокие формы общежития".

Ф. Фукуяма.

Биполярный мир был немыслим без альтернативности универсальных перспектив развития человечества. Проект Однополярного мира допускает только мелочную волю к выделению частных интересов и обособлению приватных владений. Влияние этой воли становится в данном проекте поистине всеобъемлющим. Все субъекты, которые являются ее носителями, просто не поддаются описанию: для их классификации необходимо создать настоящую политическую экономию современных типов социальной идентификации. Однако в целом их характеризует стремление к суверенизации жизни и потребительское восприятие политических институтов и исторических сообществ. Формулой этого неоиндивидуализма оказывается принцип забвения всеобщих ценностей, не связанных с прагматикой рационального расчета.

Опыт осуществления разнообразных моделей модернизации показывает, что иллюзии по поводу нейтральности и общеупотребимости либертаристских рецептов почти неизбежны. Однако их возникновение вовсе не должно казаться случайным, поскольку сами они прекрасно согласуются с более фундаментальной идеологией выгоды, как на Востоке, так и на Западе, имеющей куда большее распространение, нежели какие-либо новые версии либерализма и консерватизма. Ее главенствующим положением становится представление о том, что образцом универсальной нормы для всех (остальных) служит прагматичное следование своим эгоистичным целям, а доминирующим моральным императивом - выступает последовательная забота обо всем, что касается проблемы распознания, присвоения и сбережения "собственного".

В Новое время эта идеология делается идеальным прообразом и одновременно реальным источником доктрин современного национализма, различные виды которого могут легитимировать и необходимость сотрудничества национальных государств, и праведность этнической "войны всех против всех". Именно в эпоху Современности (modern) проблема самоидентификации, связанная с определением границ "своего" и узнаванием себя в чем бы то ни было, все более сближается с проблемой национальной принадлежности. Национальность предстает не столько предметом самоописаний, сколько способом их совершения, иными словами, указание на нее носит скорее дескриптивный, а не перформативный характер. Для отдельного государства функции, исполняемые им в международном разделении труда, превращаются в основной признак и, вместе с тем, в основную предпосылку национальной автономии; для отдельного индивида признаком и в то же время предпосылкой его независимости выступает социальное (прежде всего, экономическое) признание статуса этноса, к которому он относится.

Такой теоретик универсальной прагматики поведения, как Р. Рорти утверждает, что либеральная утопия, подразумевающая равенство возможностей, предотвращает угрозу новых социальных и этнических противоречий, поскольку лишает их каких бы то ни было философских легитимаций, а саму философию освобождает от метафизики, постоянно оборачивающейся политическим фундаментализмом. Однако именно эта утопия и является проектом окончательного утверждения идеологии выгоды, предполагающей единообразие человеческих целей и идеалов, полностью скованных виртуальным всевластием этики и эстетики, онтологии и

гносеологии рационального расчета. Дело не только в превращении прагматизма в доктрину фундаменталистского толка - оно не выглядит чем-то новым. Главная проблема заключается в скоротечности и безграничности воздействия данного процесса. Во внешней политике его результатом становится постепенное преобладание геополитических стратегий над стратегиями социального, экономического, культурного обмена. Во внутренней политике оно выражается во все большем доминировании договорных отношений. В конечном счете, это воздействие ни в коем случае нельзя связывать только с усилением влияния Запада.

Рорти забывает о том, что отнюдь не старые метафизические утопии, а определенным образом понятая прагматика действий вдохновляла и, по-видимому, будет вдохновлять всех зачинателей современных этноконфликтов, безусловно "солидарных" в отношении собственных незыблемых предрассудков. Именно этими людьми двигала провинциальная тяга к суверенизации жизни, именно их действия немыслимы без потребительского отношения к институтам, которыми они стремятся овладеть, и сообществам, членами которых они являются.

История XX века показывает, что тускнение идей универсализма и отмирание многих его форм происходит вместе с географическим рассеиванием империй и разочарованием в самой имперской модели организации политического пространства. Все это сопряжено с возникновением проблемы этнической идентичности. В полной мере она дала о себе знать и во времена распада Австро-Венгрии, и во времена распада Советского Союза.

Вообще, если при сохранении прежней модели политического пространства этнические конфликты порождаются происходящими в обществе трансформациями, то при ее преобразовании сами этнические конфликты порождают необратимые социальные изменения.

Этнический конфликт в Югославии зародился в крае Косово, лишившимся в 1987 году своих прав автономии, и затем, описав своеобразную дугу и приведя к отделению Хорватии, Боснии и Македонии, опять вернулся в этот край. Он относится к конфликтам второго типа: первоначально Югославия утратила старую модель организации политического пространства. Этот конфликт в полном смысле слова является внутренним конфликтом - внутренним par excellance, поскольку его возникновение первоначально не связано с общественными (цивилизационными) процессами. Напротив, он сам в чрезвычайно острой форме и, по существу, впервые в послевоенной Европе делает проблему размежевания этносов самой важной проблемой социального развития как такового.

Любое вмешательство в данный конфликт приобретает черты межэтнической войны и, в этом смысле, факт действия стран-членов НАТО в обход всемирных политических организаций, прежде всего, в обход Совета безопасности ООН, вовсе не является случайным.

С одной стороны, здесь оказывается очевидной милитаризованность свершившейся интеграции европейских государств - милитаризованность, показывающая степень зависимости сформировавшихся институтов от американской концепции военного сотрудничества. (Сказанное не может не служить указанием того, что националистические факторы "общеевропейского" процесса, благодаря которым вполне реальной делается любая выгодная милитаристская экспансия, являются куда более весомыми, чем его социокультурные факторы). Иными словами, миф о единой и многообразной Европе оказался настолько неправдоподобным, что для его подтверждения в самом ее центре понадобилось применение оружия.

С другой стороны, с изменением конфигураций всемирного политического пространства такие международные координирующие органы, как ООН изменили свое значение. Это сопряжено не только и не столько с усилением влияния Запада после окончания "холодной войны". Главная трудность кроется в том, что подобные учреждения не в состоянии предотвратить или хотя бы ослабить угрозу этнических столкновений, угрозу, предстающую в самой, что ни есть современной форме. Причиной тому служит неспособность всех, кто действует в согласии с либеральной идеей потребления, воспринимать всерьез и, тем более, решать проблемы, связанные с обострением национальных противоречий. Будучи порожденными фундаменталистской идеологией выгоды, и национализм, и глобальный консьюмеризм, как мы уже видели, сплетены друг с другом теснее, чем может показаться на первый взгляд.

Бессмысленно противостоять вторжению войск НАТО на Балканы военными средствами, поскольку это будет способствовать не только "физическому", но и "метафизическому" расползанию конфликта. Во-первых, в этом случае мы примем западную логику милитаристской экспансии. Во-вторых, мы лишь раздуем этническую войну до всемирных масштабов. И, наконец, в третьих, нам не останется ничего другого, как в негативной форме подтвердить приемлемость нового мирового порядка - в силу того, что для борьбы с ним у нас возник соблазн задним числом воспользоваться его принципами и, прежде всего, вооружиться геополитической логикой "этнического братства".

Вместе с тем, очевидно, что недостаточными будут и исключительно дипломатические методы, когда переговоры, симпозиумы и конференции, посвященные балканской проблеме, будут столкновением силы и бессилия, воли и безволия, воинственного стремления к отмщению "прав человека" и мягкотелой склонности к сокрытию националистической природы современных междоусобиц. При таком раскладе, дипломатия становится

орудием утверждения в международных отношениях системы коллективной безответственности. Избежать этого можно лишь при условии формулирования и осуществления новых универсалистских проектов, не опирающихся на идеологию выгоды и не сводящихся к консьюмеризму и/или национализму.

Впрочем, кто же осмелится предъявить вызов "реальной политике" и создать новую непотребительскую и одновременно неэтническую утопию?