Пробираясь по узкой лесной тропинке, глядя в спину огромной толстой женщине, уверенно шагавшей впереди, профессор Варвардского Университета Макс Зальцор мучительно размышлял о пути, который привел его в мышеловку. Пытаясь уловить логику происшедшего, он пока ощущал лишь жгучую обиду на неблагодарность судьбы. Что-то разладилось в механизме ее вселенского закона, почему-то она повела себя причудливо, немотивированно. Ему хотелось клясть свое мягкосердечие, но мягкосердечие же и не позволяло этого сделать.

Еще совсем недавно он, свободный человек, глядел на эту местность с высоты армейского вертолета, снижавшегося над селом Липки. Макс давно подмечал, что с высоты любой ландшафт кажется необыкновенно прекрасным, часто оказываясь безобразен по приземлении. Зальцора чуть задевала мысль, что земля как бы изначально создана для наблюдений сверху. Странно?.. Прекрасной казалась и Бужландия, бескрайняя равнина полей, лесов и перелесков, рассеченных изломанными штрихами дорог, покрытая лишайниками сел и деревень.

Еще сверху приметил он в селе Липки, как и во многих других селах, игрушечную белую Церковку. В селе стояла часть шпрехерской полевой ПВО. Сразу после приземления, представившись полковнику Блицкригу и передав ему бумагу из Генштаба объединенных миротворческих сил с приказом о содействии ему, профессору, в установлении всяческих контактов с местным населением, Зальцор направился по главной улочке вверх, к погосту, где высился храм - явный смысловой центр местной архитектуры.

Село было взято прогрессорами в первый период войны, взято без боя и выглядело мирным, унылым, сереньким, пустоватым, как все бужанские села. Прогресс тут был с вывихом. Жители, видно, привыкли к шпрехерам, равнодушно косились на солдат, чинно гуляющих по улицам по двое-трое, но его, человека штатского и свежего, провожали любопытными взглядами.

Храм был заперт. Вид на равнину - живописен. Походив вокруг и почитав надписи над могилками, подивившись хаотическому разнообразию самодельных крестов - где пресловутая обрядовая щепетильность? - Зальцор вернулся к Блицкригу и спросил, как организовать встречу с селянами?

Недолго думая, полковник приказал собрать актив села, и через десять минут Зальцор предстал перед десятком разнокалиберных мужичков, возможно, оторванных от дела. Такая военная расторопность не располагала к доверительности. Кое-как представившись и познакомившись:

- Но вы меня зовите просто - Михаил Васильевич, - предложил он активистам, профессор безуспешно пытался выйти на разговор по душам. Соответственно, получилась лекция, которая была выслушана в традиционном безмолвии:

- Мы наведем у вас порядок, - говорил Зальцор, - воров и пьяниц прижмем. Мы поможем вам установить у себя настоящую демократию, народное самоуправление. Вот мы же неплохо живем при демократии?

- М-да, - промычал кто-то, почесав бороду.

- А у вас к власти сразу лезут пройдохи, и контроля за ними нету.

- В каждом районе будет местное самоуправление. Налоги платить будете не в далекую столицу, а в район. Чего ради вам платить людям, которых вы и не знаете? А главное - будет у вас твердый порядок и уверенность в завтрашнем дне. Ведь больше порядка стало?..

Возразить на это было нечего, это была правда.

- И не воображайте себе, - продолжал Макс, - что кто-то хочет за ваш счет обогатиться. С вас и взять-то нечего! В вашем районе ни газа, ни нефти. Экономика убыточная. Так что будете себе жить как жили, никто вас не тронет.

- Но ваш разброд нам надоел не меньше вас самих, - говорил профессор очень твердо и властно, как хозяин положения. - Все, будет, побузили. Пора и честь знать. Теперь будет власть, порядок, ясность. Но при этом - заметьте себе - свобода самоуправления. Закон будет ваш, но шалить, рушить законы никому не дадим.

Такой разговор просто не мог бы не тронуть бужанского сердца, но полковник своей военизированной выходкой спутал все расчеты. Народ помалкивал, присматриваясь. Наконец высказался один вдумчивый старичок с реденькой бородкой:

- Свобода - это хорошо. И порядок того... приспел, значит дело. Но зачем нам свобода, если нету воли?.. Вот зачем, скажите на милость, арестовали попа? Какой вред порядку от попа? Ну, воля там того-с. Это мы схватываем. И свобода тоже не того. Но вот порядок-то! И власть-то! Какой может вред новой власти от попа?

- Власть наша не новая, а очень даже ничего, - в тон ему отвечал профессор, начавши подергивать себя за специально отпущенную растительность на лице. - С бородой, значит дело. А что арестовали священника - не знал об этом. Я выясню этот вопрос, и если он ни в чем не виноват, его отпустят.

- Ни в чем, - подтвердили чуть потеплевшие мужики.

- Мы разберемся, - пообещал Зальцор, оставшись доволен первым знакомством. На сем встреча завершилась.

Однако разобраться Максу ни в чем не удалось. Когда присутствовавший при встрече переводчик доложил обо всем Блицкригу, тот пришел в гнев.

- Этим свиньям нужна хорошая палка - заявил он. - Вы же шпрехер, Макс! Мало нам амерчанской болтовни об освобождении бужан, еще и свои масла в огонь подливают. Вот Вам моя теория бужанской души: никакой "воли" мы тут никому не дадим!

Ум вояки схватывал явно только часть истины. Но когда Макс начал лепетать об историческом опыте коммунистов, о необходимости сочетать твердость с посулами грядущей свободы - он быстро ощутил бесполезность разговоров. Полковник был человек военный, притом устоявшийся во взглядах и неспособный к развитию. Его правота была для него самоочевидна.

И тогда, узнав, что арестованный сидит в одиночестве ("чтобы не болтал"), Макс решил по крайней мере развлечь человека разговором. Подчиняясь приказу сверху, Блицкриг неохотно дал разрешение на свидание, про себя решив при первой возможности добиться, чтобы профессора перевели куда-нибудь еще.

По дороге к кутузке до профессора дошло, что взятая им линия в корне ошибочна, а успех - иллюзорен. Собранные по приказу Блицкрига мужики просто приняли его за некое начальство, и как только они поймут, что ошиблись, станут держать за клоуна. Макс отбросил прочие варианты поведения и решил врастать в среду, стать тут "в доску" своим.

С благодарностью приподняв шляпу перед отпершим дверь часовым, он спустился в подвальчик, где между трубами отопления обитал на свежесколоченных нарах арестованный отец Петр.

Затхлый воздух подвала, тусклая лампочка, маленькое окошко вровень с землей - все это вызвало у Макса глубокое соболезнование. Он уже знал, что попа посадили за слова.

Отец Петр приподнялся навстречу.

- Здравствуйте. Меня зовут Макс Зальцор. Но вы можете называть меня просто: Михаил Васильевич.

- Здравствуйте. Петр Егорович. Очень приятно.

- Присаживайтесь, - предложил священник.

- Э... - сказал профессор, взяв курс на доверительность. - Не знаю, с чего начать.

- А Вы начните сразу с главного, - посоветовал священник. Наверное, опыт проповедника, подумал Зальцор.

- Я - сотрудник Варвардского Университета. Занимаюсь изучением бужанской литературы и психо... психологии.

Сообразив, что человек пришел всего лишь поговорить, священник завозился, устраиваясь поудобнее. Макс как-то сбился с мысли.

- Ну-ну, - подбодрил его отец Петр. - Я слушаю.

- Э-э... Знаете, неудобно говорить... тут. Предложил бы прогуляться, да военные не позволяют.

- Да Вы не смущайтесь. Вы начните, и разговор пойдет. Я тут уж привык, вроде кажется и ничего. А вы зачем пришли?

- Просто поговорить, - сказал Макс честно.

Он понял наконец, что же сбивает его с толку. Придя поддержать и утешить, он играет едва ли не противоположную роль. Батюшку гораздо менее, чем Макса, тяготила видимая абсурдность его положения. Исторический опыт, подумал Зальцор. С другой стороны, насидевшись в одиночестве, отец Петр явно был не прочь поговорить с человеком. Собственно, не для того ли Зальцор и пришел?

И Макс попробовал перейти в наступление.

- Я пишу сейчас работу под названием "Разгадка бужанской души", - заявил он и стал глядеть, какую это вызовет реакцию у бужанской души.

- Вот как? И моей тоже? - спросил отец Петр с любопытством. - А Вы садитесь вот так, как я. Очень удобно.

- С готовностью сунув ногу под себя, Макс развел руками:

- И Вашей тоже.

- И в чем же разгадка?

Разговор превращался в какую-то игру.

- Вот так, в двух словах? - переспросил Макс. - Зачем же тогда писать целую работу?

- Ну, выделите что-то главное.

- Рискую быть неправильно понятым. Но скажу: детскость.

- Любопытно, - заметил отец Петр.

- Вот даже сейчас, - заметил профессор. - Мысленно ставлю на ваше место шпрехера или англикуза и вижу: тут происходит какая-то детская игра. Идет война, мы с вами как бы противники. Никто не поручится за завтрашний день. Вы - тюрьме, совершается же трагедия. А мы с вами беседуем как ни в чем не бывало, словно литературные герои... Вспомните Достоевского. Это же чисто бужанское свойство - такие разговоры вне реального пространства и времени, как бывает в детской - подчеркиваю - в детской игре.

- Почему же, - возразил отец Петр. - В моем понимании воюют между собой правительства, власти, оспаривая друг у друга эту территорию. Для этого привлекают военных людей. От нас никто не требует вести войну, разве что словесную. Отчего же мы с вами враги? Или вы верите, что враждуют между собой именно народы?.. Страны, точнее.

- Возможен и такой взгляд, - заметил Макс, вспомнив о геополитике.

- Позволю себе оспорить такой взгляд. По духу это ведь взгляд демократический. Предполагается, что власть вырастает из народа и выражает волю своего народа. Я верю, что дело обстоит иначе.

Максу стало интересно. Он понимал, к чему клонит священник: власть - явление Богоданное, она, так сказать, нисходит сверху на народ и в конце концов автономна. Все это было хорошо известно профессору.

- Потому-то мы с Вами и не враги, - не торопясь продолжал возражать священник, - Не призваны к вражде, так сказать. Мы же не военные. Так что - детскость ли это? И потом: я очень хорошо понимаю трагизм моего положения.

Макс прикусил язык и мысленно обругал себя за черствость. Надо быть поосторожнее с рефлексией.

- Но я не отчаиваюсь, - продолжал тем временем поп. - Не потому, что по-детски не понимаю, что происходит, а потому, что не теряю надежды на лучшее. Ведь в конце концов жизнь человека здесь, в этом пространстве и времени, вообще - трагедия. Она ведь кончается смертью. Значит ли это, что мы вообще не можем спокойно поговорить, если не хотим казаться детьми, не помнящими о смерти?

Теперь, шагая по узкой лесной тропинке навстречу неизвестности, Макс сам видел себя ребенком, оставленным без присмотра в лесу жизни. Играл в добряка! Не чуял опасности! Поистине, ребенок нуждается в опеке, хотя бы в опеке судьбы.

- Я вас понимаю, - сказал он. - Вы уповаете на помощь свыше. И власть для вас - Богом установленный авторитет. Заметьте - эта опора на Кого-то, на Высшую Силу, это же и есть детскость в чистом виде.

- Что же, не буду спорить. Честно говоря, мне приятно, что Вы усматриваете такую черту в характере нашего народа. Это внушает надежду.

У Макса вдруг шевельнулась детская надежда, что священник раскается в своей политической непреклонности и можно будет добиться его освобождения.

- Кстати, - сказал он, - если между собой сражаются не народы, а власти, и если у вас нет оснований к вражде, то для чего Вам упорствовать и оставаться здесь? Не требует ли Писание покоряться властям? Если Бог предал эту территорию прогрессорам, то Вам, как священнику, не подобает ли смирить свои патриотические чувства и покориться под крепкую руку Создателя?

- Поверьте, - начал священник, - я непременно бы поступил именно так. Мирское не должно преобладать над духовным. К сожалению, в Церкви не редкость, когда национальные чувства играют чрезмерно высокую роль, затмевая ту истину, о которой Вы напомнили. Конечно, священник должен быть патриотом Небесного Иерусалима и покоряться той власти, которую Бог дал. Лично я в этом уверен.

- Но?

- Но теперь у нас есть Царь, Помазанник Божий. И это в корне меняет ситуацию. Поверьте: не будь Царя, не было бы и причин держать меня взаперти.

- Чем же меняет? - возразил Макс. - Вы же сейчас под другой властью.

Вот и покоритесь ей?

- До каких-то пределов я покоряюсь, - отвечал священник. - Но я не могу пособствовать этой или какой-либо еще власти в войне против Помазанника.

- От вас это и не требуется; мы же не военные, как Вы говорите.

- Но я не могу не говорить правду, когда меня спрашивают люди, в том числе и военные.

- И в чем эта правда? - спросил Макс.

- В том, что Помазанник непременно победит, если только сам не пойдет против веры.

- Почему же? - Макс удивился неожиданной наивности. - В истории всякое бывало...

- Победит непременно в конечном итоге, в метаистории. И все противящиеся ему будут наказаны, все содействовавшие - получат награду.

- Но это значит - партизанская война?.. - жалостливо спросил Макс, наморщив лоб.

- Не обязательно. Такая война - это ведь большой подвиг. Не всякий вместит. Кто покорится завоевателям, уступив естественной немощи, я думаю, не погрешит. Я не слышал, чтобы Царь призывал к партизанской войне.

Говорить на эту тему более не имело смысла. Вероятность облегчить судьбу арестованного явно равнялась нулю. Шпрехеры вели себя на оккупированных землях вполне прилично, и огонек партизанской войны едва тлел. Но в Штабе боялись партизанщины, что называется, до судорог. Традиционное бужанское повстанчество и необходимость карательных акций могли перечеркнуть все усилия миротворцев и положить начало долгому или вечному кошмару на Великой Равнине.

Макс вернулся к разговору об инфантильной бужанской душе.

- Кстати, - говорил он между прочим, - признаки вашей детскости я усматриваю не только в приверженности идее жесткой власти, но и в безудержности свободы. Как вы говорите "воли". Дети легко доводят идеалы демократии до абсурда, до невозможности организованной жизни. Рассуждая по взрослому, следовало бы позаботиться о создании того, что называется большинством.

- Всерьез выстраивая демократическую систему, надо было бы поддерживать национальную идею, - продолжал он, - традиционную религию, укреплять семейственность, уважение к властям. Почему погибла бужанская демократия? Из-за безудержного потакания инстинктам, бессмысленного оппозиционерства, доведенной до абсурда "либерализации" во всем. Сначала власть большинства, потом уже права меньшинств - вот разумный порядок.

- Особенно национальная идея: ведь демократия - это власть народа, а не "населения" вообще. Даже у амерчан есть национальная идея, хотя не связанная с вопросами происхождения. Идея нации и соответствующая национальная гордость. Без такой идеи и демократии быть не может. Противникам национальной идеи в Бужландии следовало бы быть сторонниками авторитаризма или аристократизма. Соединение демократии с космополитизмом абсурдно, политически обречено.

- Что же, - заметил отец Петр, - если бы к вашим рекомендациям прислушались, бужанская демократия могла бы жить.

- В сущности, все это самоочевидно. Интересно то, что бужане этого так и не поняли, а ведь народ неглупый? Значит, не захотели понять? И вот, я доказываю, что подспудным устремлением этой "демократии" был в действительности стихийный анархизм, детское стремление пожить без старших. "Праздник непослушания". За антикоммунизмом стояло не желание смены власти, а желание ликвидации власти вообще. Не это ли ваша национальная идея? - спросил он в шутку.

- С такой идеей было бы невозможно и возникновение государства, - возразил отец Петр, не поняв шутки.

Макс еще немалое время потратил, человеколюбиво скрашивая одиночество священника популярной беседой.

Убедившись наконец, что отец Петр далек от уныния и боязни и приход к нему носит характер скорее развлечения, чем утешения, Зальцор решил даже поспорить, недооценив упорства собеседника:

- ...но все равно, ведь мысль-то оказывается верна: подобно детям, вы нуждаетесь в опеке и придумываете себе "пап": царей, авторов...

- Почему же - придумываем? Царь у нас есть, против существования автора у Вас нет возражений...

- А у вас - доказательств, - вставил Зальцор.

- ... просто Вы в них - не верите. А во что Вы верите?

Профессор решил ответить шуткой. По тону было ясно, что такой разговор - надолго.

- Как все нормальные люди - в себя.

- Но ведь Вы даже не знаете, что будет с Вами завтра, - на полном серьезе возразил священник. - Как же Вы можете в себя верить?

Когда и завтра прошло и послезавтра наступило, Макс по прежнему не знал, что с ним будет.

- Не знаю. Как-то верится, и все, - отшутился он. - А верить в авторов мне препятствует то, что я бреюсь бритвой Оккама.

Отец Петр поднял брови.

- Это принцип, - объяснил Зальцор. - Не вводить лишних деталей в картину.

- Вы давно не брились, - заметил отец Петр, не улыбаясь. Он либо не понимал, либо не желал принимать шутливого тона. Максу стало не по себе. Знал бы - не ввязался бы в спор.

- Подражаю вашей моде, - кивнул бородатый шпрехер бородатому попу.

- Что же, Вам идет, - серьезно заметил отец Петр. И продолжил линию спора:

- Откуда взялся мир?

- Из Большого Взрыва. - Макс показал руками.

- А что было до Взрыва?

- Ничего не было. Даже пустоты. Даже времени.

- Почему же рвануло?

Макс пожал плечами. Он был гуманитарием.

- Наверное, физики знают.

- Не знают.

Разговор стал скучным. Не надо было начинать спорить.

- Мы верим, - сказал отец Петр, - что наш мир, Большой Взрыв и так далее придумали авторы. По аналогии с реальным миром, который создан Промыслом Божиим.

Макс вновь пожал плечами:

- Не проще ли считать, что это и есть реальный мир, созданный Богом? Так считают все христиане...

Отец Петр взялся за нетронутую бритвой Оккама бороду.

- Не знаю, что тут можно возразить. Церковь учит иначе, и кто живет в ее благодати, находит силы верить, что это - так. Помоги Бог и вам поверить, что мы с вами находимся все же - в придуманном мире. Это нужно понимать.

Макс собрался уходить, но отец Петр его остановил:

- У меня к Вам просьба.

- Рад помочь, - сказал Макс искренне.

- Вы можете передать записку моей сестре?

- Конечно. У Вас есть, чем писать?..

Отец Петр написал записку.

- Прочтите. Как видите, ничего секретного.

Макс снова двинулся вверх по знакомой улице в сторону храма. Бородатый профессор после беседы по душам со священником уже чувствовал себя на селе немного своим. Затягивала добрая открытая бужанская душа. Кажутся угрюмцами, а выскажи ему самое сокровенное - принимает как должное и отвечает тем же.

Попался знакомый мужик-активист.

- Скажи, пожалуйста, где найти сестру священника?

Тот вдруг испугался, словно вылив на Макса ушат холодной воды:

- А что... Она ничего. Что, хорошая, нормальная...

- Я не спрашиваю Вас, хорошая она или плохая, - холодно заметил Зальцор, ощутив досаду. - А хочу знать, где она проживает.

Да, я ж начальник, вспомнил он. Страшный Папа.

- Да я нет, я ничего... Воля Ваша. А чего Вам надо-то от нее?.. Вон он там, еешин дом, в обратной стороне, третий с краю.

- Справа?..

Сестра отца Петра, та самая тетя Валя, оказалась громадного роста и толщины женщиной. Она критически оглядела молодого профессора-прогрессора и спросила почтительным басом:

- Чем могу служить?

- У меня к Вам записка от Петра Егоровича.

- Ну-ка, дайте-ка мне эту записку...

Прочитав, она зачем-то перевернула бумагу вверх ногами и сказала:

- Хм.

В это время из небольшой баньки за избой донеслось до них пение:

- И летели наземь самураи под напором стали и огня!

- Самураи? - удивился Зальцор. - Кто это у Вас?

- Гаврюша, юродивый.

- Психопат? - уточнил профессор.

Тетя Валя смерила его взглядом и сообщила:

- Задолго до оккупации он маршировал по улицам и кричал "русишвайн" и "хандехох".

- Ваш родственник? - сочувственно спросил Макс.

- Да нет, прячу, чтоб не лез к вашим. А то опять начнет окружать, и будет дело.

Потом она открыла рот, набрала побольше воздуха и гаркнула (Зальцор схватился за шляпу):

- Петенька!

Откуда-то прибежал мальчик лет 13-ти, высокий и страшно тощий:

- Что такое, тетя Валя?

Разобрав в бородатом человеке шпрехера, изменился в лице и огляделся.

- Да вот - посланец отца Петра, - сказала тетя Валя, благосклонно глядя на Петьку. Макс кивнул, изобразив улыбку.

- Угу. А вас как зовут? - спросил Петька, пробежав глазами записку.

- Профессор Зальцор. Но ты можешь звать меня просто - Михаил Васильевич, - предложил Макс, стараясь быть возможно более добродушным на вид. Петькин испуг был ему неприятен: Макс любил детей.
 
 

Возвратившись к Блицкригу, Макс попросил предоставить ему ночлег. Полковник исполнил прошение с таким видимым отвращением, как бы полагая, что это - личное дело профессора, что у Макса созрело желание в дальнейшем вовсе переселиться на жительство к кому-либо из селян. Как говорят разведчики, натурализоваться.

Следующий день убедил профессора, что активисты распространили в селе извращенное представление о нем. Это было обидно, но естественно. Не надо было начинать с Блицкрига. Не по-бужански это. Чтобы исправить положение, Зальцор решился пойти дорожкой, на которую поставила его сама судьба. Вот где был первый опасный поворот на его пути! Не надо было дуться на полковника, думал Макс, маршируя по лесу следом за тетей Валей. Военный человек сразу почуял опасность, ошибочность его поведения! Кретин, ругал себя Зальцор, никогда не иди против людей, которые тебя берегут. Никогда не дуйся на старших по званию! тем более, если ты гражданский человек!

Он вновь отправился к священнику с намерением спросить совета относительно ночлега. Вчерашняя беседа обнаружила в батюшке незаурядного мыслителя, и Макс решил бросить легкую популярную болтовню и пустить в ход тяжелую интеллектуальную артиллерию.

- Например, на Сицилии, - говорил он, - самое тяжкое оскорбление - это назвать человека полицейским. Сицилиец никогда не обратится за помощью к полиции. Он пойдет за справедливостью к мафии. Это объясняется историей. Сицилия уже много веков переходит от одних завоевателей к другим. Мафия - своего рода форма национальной власти. Более или менее отчетливо подобное явление мы видим у всех нацменьшинств. Но вот что удивительно: подобный же негативизм по отношению к официальной власти, хотя и не по-сицилийски откровенно выраженный, наблюдается в вашей стране, которая уже более пяти веков имеет национальную независимость.

- Только последний век, - возразил отец Петр.

- Вы намекаете на коммунистический террор? Как аналог завоевания? Заметьте, что диссидентство возникло у вас, когда террора уже практически не было. Не то, чтобы диссидентов при терроре уничтожали, просто они не являлись. Заметьте также, что при демократической власти это явление не прекратилось, а даже значительно усилилось. Притом и сама ваша революция против вашего собственного Царя не могла бы победить, если бы предварительно не возникло в народе отвращение от собственной власти, не так ли?

- Народ отпал от веры, - покачал головой поп. - В прежние века это было бы немыслимо.

- Вот именно! К этому я и клоню. Вот черта бужанского характера: вы предъявляете к своей власти невозможно высокие требования. И если она им не соответствует, относитесь к ней как к незаконной. Например, одновременно требуя полной свободы - как вы говорите, "воли" - и полного порядка. Высокой нравственности и отсутствия цензуры. Обеспечения национальной безопасности и послаблений с армейской службой. Высокого жизненного уровня - это в вашем-то, можно сказать, приполярье - и экономической свободы. Низких налогов и социальных гарантий. И в любом случае обвиняете власть. Это же "игра в одни ворота". Только повод к новым восстаниям.

- Лично я ничего такого от власти не требую, - возразил отец Петр.

- А кто для Вас верховная власть?

Отец Петр на минуту задумался.

- Да. Вы правы. Для меня верховная Власть - мой Бог, Который, конечно, легко совмещает несовместимое.

- Вот именно! - повторил Макс. - А для неверующего или просто маловерного бужанина верховная власть - человек или люди. Но от них он требует того же. В крайнем случае, он согласен мириться с человеческими слабостями правителя, но уже смотрит на него сверху вниз. Как подросток на родителей.

- Думаете, кончится война, - задумчиво сказал священник, - и кончится очарование Царем?

- Непременно, - кивнул Зальцор. - Будь он хоть ангелом. Тут дело в психологии народа. И будет разочарование и негативизм. Чтобы иметь стабильную, уважаемую национальную власть, вам надо перестать быть бужанами. Изменить национальный характер. Повзрослеть. Что со временем и произойдет.

- И это лично для меня - большая утрата, - признался Макс, - Я, так сказать, влюблен в ваш национальный характер. Это основа уникальной, ни на что не похожей, культуры.

- Такой культуры, по логике вещей, и возникнуть не могло, - продолжал он, - она же не приспособлена к реальности. Она могла сложиться только под родительским крылышком Монархии, берущей всю полноту ответственности на себя. А монархия вашего типа опирается на нерасчетливый идеализм народа. На религию.

- Что же делать? - священник был задет за живое. - А может, пойдет народ назад в Православие?

- Не знаю, плохо понимаю этот момент, - признался профессор, - не понимаю, чем обусловлено отпадение или возвращение к религии. Это уже более широкий вопрос - не только бужанской культуры, а истории вообще. Я все же - узкий специалист. Но есть и другой путь сохранения бужанской культуры, ради которого я и здесь.

- Что же это за путь? - полюбопытствовал священник несколько рассеянно.

- Сицилийский. Подчинение другой, более сильной, нации. К иноземной власти бессмысленно предъявлять свои национальные требования. Этим путем была спасена ваша культура восемь столетий назад, когда амбиции удельных князей создали угрозу ее существованию. Не страны, а культуры.

- Орда?

Макс кивнул.

- Надо только постараться, чтобы все не пошло деструктивным путем, как на Сицилии. Это и есть моя миссия. Использовать оккупацию для сохранения самобытной культуры. Звучит парадоксально? Такова особенность вашей культуры. Она нуждается в опекунстве.

- Но ведь у нас был период владычества инородцев, - заметил отец Петр.

- И была твердая власть.

- Ненадолго, - возразил отец Петр. - Только до смерти Сталинидзе.

- Вот именно. А когда к власти пришли свои, бужане, все рухнуло, - отрезал Залцор. - Возникло диссидентство. До этого у него просто необходимой психологической основы. А после этого все очень быстро - за одно поколение - развалилось.

- У инородческой власти при коммунистах просто не было независимой от вас базы, - пояснил Макс. - Поэтому произошло естественное со временем вытеснение инородцев и замена их бужанами. У нас эта база прочна.

Священник расстроился, даже изменился в лице. Это было неприятно и не совсем понятно.

- Я не хотел вас задеть, - сказал Макс сочувственно. - У меня сложилось впечатление, что Вы живете интересами Церкви и чужды заботам о национальной независимости.

- Не совсем, - сказал священник. - Я люблю свою земную родину. Но, конечно, должен смириться пред Тем, для Кого нет ни эллина, ни иудея. Простите за слабость.

- Для Вас это - слабость?

- Конечно. Слабость веры. Политический интерес должен быть нам чужд. Наше дело - повиноваться властям, пока власти не противятся Богу. И принимать все происходящее как должное.

Ясно было, что война против Помазанника - это противление Богу. Но профессор вдруг глубоко задумался о другом. Повисло молчание.

- Скажите, - начал он, - а вот эта позиция - принимать все как должное - это Ваша личная философия или же обязательный догмат вашей Церкви?- Ну, у нас не так уж много обязательных догматов. Вы же интересовались православным богословием? - профессор кивнул. Он даже писал работу об этом, отсюда и вопрос.

- А грехи, преступления злых людей? - продолжал Зальцор.

- Это тоже попускает Господь. Это предусмотрено Промыслом. И, как сказано, верующим все это во благо, как должное. Плохо только, что слабые соблазняются и отпадают от веры. Для них это - гибель.- Тогда рискну предположить, что последний век бужанских потрясений делает невозможным возвращение народа к глубокой вере, - заявил Зальцор.

- Почему же?- Проще любить Господа, не углубляясь в ваш фатализм, - объяснил Зальцор. - А после таких катастроф, боюсь, очень немногие на это способны. На такое углубление.- Это не фатализм, - запротестовал отец Петр, - может быть, я где-то неточно выразился┘

- В конце концов, дело не в словах, - прервал он отца Петра. - Главное, что бужане отпали от веры тогда, когда Бужландия могла претендовать на роль мирового лидера. Особенно учитывая темпы роста экономики и населения. Вы вышли бы в прошлом веке на первое место.- Ну, и что? - не понял священник.- Тем более невероятно ждать обращения к вере, когда вы стали провинцией. Ваша религия ведь претендует на роль единственной истинной. Кто поверит этому, видя, в каком вы положении?- Вера же не от этого зависит, - возразил отец Петр.- От этого тоже, - отрезал Зальцор. - Заметьте, что отпадение от веры произошло у вас сверху вниз, от высших сословий к нижним. По мере того, как люди осознавали, что они не в центре мироздания, а на обочине Запада, они и слабели в вере. Так?

- Вижу логику в том, что когда вы вообразили себя провинцией, вы и превратились в провинцию. По вере вашей да будет вам.

- Насколько я понимаю, западники рассчитывали сделать Бужландию лидером Западного мира. Им самим не нравилась роль провинции.

На вопрос о ночлеге отец Петр посоветовал ему остановиться у сестры.

- Предложил бы Вам собственный дом - мне он, как видите, пока не нужен. Но дом, в котором я жил, принадлежит Церкви. Будет неправильно, если мы решим этот вопрос без согласия церковных властей.

Макс искренне поблагодарил священника и полюбопытствовал в духе бужанской доверительности: как же отец Петр, уроженец этих мест, остался без личного дома?

- В доме наших родителей живет сейчас Валентина, - ответил тот, - а я всю жизнь прожил засчет Церкви. Служил, где поставят. В разных местах. И вот видите, оказался на родине. Так сложилась жизнь.

У Макса возникла смутная догадка о супруге священника, но он не решился спросить.

Отправившись к Валентине Егоровне с "рекомендательным письмом", он был радушно принят, накормлен и развлечен разговором с детьми.

Помимо Петьки-поповича у Валентины жили еще двое детей, по-видимому, неродных. Их звали Таня и Степка, и у них с Максом возникла взаимная любовь. Макс узнал, что "Комаевич" - фамилия комара, а у кота Байсика не бывает котят. Потом Степка показал профессору целый арсенал, накопленный против "фъицев", что было поучительно. Степка, говоря о своих солдатиках, постоянно повторял слово "номалевич". И когда Макс, успевший разобраться в его артикуляции, попытался выяснить, кому принадлежит эта странная латино-славянская фамилия "Нормалевич", он с удивлением заметил, как огромная хозяйка вытирает слезы. Тут была какая-то деликатная тайна. Чуть позже, уже забравшись в мышеловку, профессор услышал от Петьки, что это бодрое словечко любил повторять Степкин папа. Степка папу не помнит, а словечко все повторяет, особенно рассуждая о своих войсках: "Все будет номаевич!"

День был на исходе, когда тетя Валя, не страдавшая избытком деликатности, послала Макса к отцу Петру с ответным посланием, к которому приложил руку и Петька. Прочесть текст послания не предложили, и Макс, невольно превратившийся в связного, по дороге наверх невесело размышлял о том, что уже на второй день он втянулся в криминальные по отношению к собственному правительству действия. Прямо Сицилия какая-то. Натурализация-бужанизация шла удивительными темпами.

По счастью, священник догадался спросить об этом и предложил прочесть письмо. Будучи шпрехером, Зальцор не стал отказываться и выполнил свой долг пред пославшими его. Никакого криминала в письме не оказалось, там был доклад тети Вали о содержании бреда ее безумного питомца, с Петькиным дополнением. Но было ясно, что полковника лучше не ставить в известность о текущей переписке, а взять функции цензуры на себя.

Отец Петр попросил на словах передать Валентине, чтобы Петька немедленно шел в "лесовушку". Макс кивнул, не вникая в детали.

Они еще поговорили. Между прочим, Макс пожаловался священнику, что психология самой власти представляет для него огромную трудность. Он себя легче чувствовал в общении с подвластными. Даже в простом разговоре с военными - не рядовыми, а командирами, как с Блицкригом сегодня, - он всегда ощущал присутствие какой-то тайны, неясности, словно собеседнику было дано разуметь нечто недоступное ему, профессору-душеведу.

- Политикой движет страх, - говорил Макс. - И это меня сбивает с толку. Сама тема как бы противится проникновению, хочет остаться непознаваемой. Ведь верное решение любой проблемы требует непредвзятости и бесстрашия, не так ли? А политика хочет подчинить себе, поработить нас своему страху. - Как тут быть? - продолжал он. - Довольствоваться холодным, объектным вниманием, как в физике? Но это неглубокий взгляд на вещи. Истина требует вживания, врастания.- А политика при врастании подчиняет себе, - сказал Зальцор, - своему азарту, своим страхам и упованиям. Я не выношу "новостей", они лишают ум остроты.

- Можно ли бесстрашно, но не холодно, посмотреть на проблему власти, если сама власть основана на страхе? - спросил он.- Знаете, - сказал отец Петр. - Я не могу согласиться с Вами.- Вот как?..- Что политикой движет страх - мне понятно. Страх смерти, страх бедности, страх человеческого осуждения. В лучшем случае - страх греха, страх угрызений совести, наконец, страх Божий. Человек, чуждый страха, свободен от всякой власти. Он или далек от политики, или же оказывается на вершинах власти. То и другое, очевидно, особый случай.- Так с чем же Вы не согласны? - не понял Макс.- Я уверен, что истина для человека не в бесстрашии, а в страхе перед Богом.

- Может быть, это то же самое? - спросил профессор. - Страх Божий - то же, что и бесстрашие? Боящийся Бога свободен от всяких страхов┘- Нет, не то же самое, - сказал священник и сел прямо. Будто встал по стойке "смирно".

- Честно говоря, меня всегда настораживали в Православии две вещи. Одна из них - это именно фиксация на идее страха перед Богом. Бога заповедовано любить, а что касается страха, то ведь "и бесы веруют, и трепещут". Это рождает у вас в Церкви чрезмерный аскетизм. Кстати, кто-то из Отцов говорил: "Демон не ест, не пьет, не спит и свободен от вожделения к женщине".- А вторая вещь? - заинтересовался священник.

- Все-таки чрезмерная политизированность, хотя и не как у католиков, но все же┘- Так это не две вещи, а одна, - заметил священник.

- Не вижу связи, аскеза и политика - что здесь общего?- Так страх же! Православная политика основана на страхе Божием. Вы же сами только что говорили о страхе и политике.

- И все же я не улавливаю, как совместить страх перед Богом и любовь к Нему, - сказал он наконец. - "В страхе - мука, совершенная любовь вон изгоняет страх".- И все же добро, не основанное на реальном, действительном чувстве страха пред Богом, - отвечал священник, - такое добро неосновательно, непрочно, а значит, и бесплодно. Соединение страха и любви называют благоговением. В благоговейной любви есть основательность.- Но как же тогда совершенная любовь к Богу изгоняет страх? - настаивал Зальцор.

- Об этом говорит Ваш тезка, Максим Исповедник. Познавший любовь Бога больше не боится наказания, он готов переносить ради Любимого любые муки. Но вместе с совершенной любовью приходит иной страх, рождающийся из самого созерцания, реального видения славы Божией. Поэтому любовь святых полна благоговения.

- Не могу представить, - признался Макс, помолчав. - Может, я чужд благоговения, но для меня любовь и страх несовместимы.- Ну, страх обидеть, страх потерять любовь┘- Это - да. Но я чувствую, что Вы не о том. Кто может Бога обидеть?.. Это нелепость.- Нелепость, - согласился отец Петр. - Но возьмите чувство сына к отцу. Если оно чуждо страха, это уже не отцовство, а что-то иное┘ Дружба┘

Священник не обманул его надежды. Они хорошо, полезно поговорили.

Но уже уходя, Макс опять не удержался от спора:

- Неужели Вы всерьез верите, что вся эта огромная вселенная, все эти галактики, все эти миллиарды людей - бужане, пузаньцы, шпрехеры - вся эта тысячелетняя драма истории - все это только декорация нескольких литературных сюжетов?! И кто тогда герои этих сюжетов - президенты, завоеватели, цари? Или все мы здесь только декорация, а рассказ идет о великих инопланетянах, вершителях судеб Вселенной? Ведь земля - глухая провинция Вселенной!.. Какой во всем этом смысл?

Священник казался человеком здравомыслящим, и Макс действительно хотел понять, как он может в это верить?!

- Но вот Вы же веруете во Христа?

Макс кивнул.

- Как же создатель всего мира стал маленьким человеком на маленькой планетке? Как это Вы себе объясняете? Ведь по вашей логике, он должен был родиться где-то в центре, а не в глухой провинции?

- Честно говоря, никак не объясняю.

Макс вспомнил эпизод из детства. Он был очень религиозным ребенком, любил читать Писание и принимал его как рассказы из реальной истории. Даже любил, несмотря на скуку, ходить в храм, где служил его отец. Мальчику Максу захотелось побывать в Иерусалиме и он перерыл все атласы, ища городок с таким названием и другие библейские города. Вернувшийся отец со вздохом признался ему, что город до сих пор не найден, и неизвестно, где он был. Тогда Макс решил стать археологом и найти Иерусалим. Но судьба сложилась иначе и привела его на нары к отцу Петру.

Этот случай разочарования в детской непосредственной вере оставил на душе глубокую, нараставшую со временем травму. Своего сына Макс сразу предупредил, чтобы тот читал Писание только как Великий вымысел, как Книгу-Притчу, рассказанную самим Богом для наставления людей. Потому вопрос о исторической реальности Христа Макс предпочитал в душе не решать окончательно. Пока не выяснит для себя старый философский вопрос о соотношении понятий "реальности" и "веры".

- Должен признаться, что меня несколько смущает отсутствие археологических и вообще материальных свидетельств Священной истории, - сказал Макс. - Что-то должно было остаться! Где все эти иудеи, идумеи, где Иерусалим с Иерихоном? Я спрашивал пасторов и ксендзов, но никто не дал мне вразумительного ответа. Хотя по пророчеству не должно было остаться камня на камне...

- Что ж, может быть, поп поможет, - серьезно сказал отец Петр, - Все, связанное с историей Богоизбранного Народа было не здесь, а в реальном мире, где живут наши авторы.

- Ну, знаете, так можно все объяснить!.. - не удержался Макс, и опять вышел спор. Не надо с ним об этих авторах. Это - "пунктик".

Чувствуя раздражение на себя самого, Зальцор не нашел в себе сил после спора со священником немедленно идти к Блицкригу и отправился назад к тете Вале, рассчитывая спокойно поужинать.

Тетя Валя встретила его в калитке и, узнав от него об ответе священника, начала, не заходя в дом, выяснять, чем вызвано такое решение. Сдержав досаду, Зальцор разъяснил, что он не посчитал возможным расспрашивать отца о его решениях относительно собственного сына. Иногда бужанская душевная простота просто доставала Макса.

Тетя Валя опять гаркнула на Петьку и, все не приглашая в дом, о чем-то размышляла, глядя на Макса.

- Отец велит идти в лесовушку, - сообщила она прибежавшему Петьке.

- Угу, - отвечал тот, вопросительно глядя на тетю. Та посмотрела на томившегося Макса и опять - на Петьку.

- А ты без меня-то не заплутаешь? - подозрительно спросила она. - Я с детьми уже не потащусь на ночь глядя. Мне твой отец тут не указ.

- Не-а, не заплутаю! - весело сказал Петька, уже привыкший к Зальцору.

- Пошли-ка, соберу тебя. И ты давай пока проходи, профессор.

Макс, с готовностью войдя в освободившуюся калитку, присел пока что на завалинку, глядя на ласковую осень. Юродивый тоже пришел в лирическое настроение и напевал:

"Тропка узкая ведет, да недлинная.

Ай, молва слывет-плывет да былинная.

Той ли красной кровушкой мне грехи омыть?

Той ли русской долюшки мне причастным быть?"

Профессор с интересом вслушался. Слова были странные. Известно, что, по бужанским народным повериям, авторы были "русскими". Песня оказалась религиозной.

Из дома вышла тетя Валя в сопровождении Петьки, встала напротив, уперев руки в боки.

Макс невольно поднялся.

- Ну, ладно,- заявила тетя Валя. - Все готово. Можете отправляться.

- Куда отправляться? - искренне удивился профессор.

- В лесовушку.

- А я-то при чем? - ясно было, что происходит досадное недоразумение.

- Что, ребенок один пойдет на ночь глядя? - нахмурилась тетя, готовая лишить обласканного Макса своего благоволения. И вдруг попросила очень мягко:

- Ты уж, мил человек, сделай доброе дело.

Ее бесцеремонность и неожиданность предложения сбили Зальцора с толку. Уже вечерело, он намеревался засветло сходить к Блицкригу, чтобы поставить власти в известность, что он ночует в деревне.

Теперь, идя по узкой и недлинный тропке, возможно, навстречу кровопролитию, он не мог объяснить сам себе своего решения. Название "лесовушка" ясно говорило о лесе, где в принципе водятся партизаны. Правда, в этом районе их замечено не было. Но ведь темнеет, а в бужанском лесу - волки и медведи. Вот где был "красный свет" для Зальцора! Не ходи в лес: волк съест. Но шпрехер не внял голосу детства. Для мальчишки-то тоже темнеет, тут тетя права. Макс подосадовал на священника за странный приказ. Но отказать не смог. Притом долг платежом красен, - смутно подумал Макс, глядя на авторитетную тетю. Тетя тоже была теперь немножко власть, раз уж он отрекался от полковника.

- А больше некого послать? - сказал он, полагая, что речь идет о том, чтобы проводить и вернуться. Запели фанфары судьбы.

(Я пошел у нее на поводу, - думал Зальцор потом на своей узкой тропинке, в приступе малодушия злобно глядя в спину тети Вали. - Надо было сразу поставить ее на место.)

- Отца без вины посадили, - сказала Валентина, нахмурившись, - больше родни у мальчишки нет. Одному идти? Соседей просить? Ты у нас поселяешься, ближе тебя соседа нету.

Волков для нее, конечно, не существовало. Для такой здоровой.

Признаваться в страхе перед невыявленными партизанами было неудобно, отказываться от найденного пристанища тоже уже неохота. Притом Зальцор был шпрехером и никогда не был трусом. Под густой бужанской бородой он прятал квадратную нижнюю челюсть.

Макс пожал плечами и сказал Петьке:

- Пошли.

- А можно, я буду звать вас просто дядей Мишей? - спросил просиявший Петька.

- По-пожалуйста, - слегка опешил окончательно натуралезованный Зальцор.

Через минуту они уже шагали по переулку в том направлении, где располагалась боевая техника шпрехеров. Село Липки раскинулось на невысокой живописной высотке, на границе поля и леса, и Макс еще с вертолета рассмотрел стальных жуков с одного краю села.

Макс спросил Петьку, нельзя ли дойти до этой лесовушки, углубившись в лес позади расположения войск, чтобы любопытным показалось, что он с мальчиком зачем-то направляется к своим.

Петька встретил эту идею без энтузиазма. "Кряхтит, да жмется, жмется, да кряхтит", - подумал Зальцор, всматриваясь в загадочную детскую душу.

- А Вы меня арестовать хотите?

- Да ты что!..

Лесовушка оказалась избушкой на обширной поляне в лесу - неожиданно далеко от села. Петька повел напролом, по ему одному ведомым знакам. Макс успел натереть плечи Петькиным рюкзаком и не раз раскаяться в своей авантюре. Назад предстояло идти по компасу. Сумерки уже надвигались. У Макса сосало под ложечкой.

Наконец пришли; войдя в помещение, Макс быстро помог Петьке разложиться и шагнул назад:

- А Вы куда?

- Я - назад.

- А я?

- А что - ты?

- Мне будет страшно.

- Хм, - сказал Макс, слегка зверея от нелепости ситуации. - Прости, я очень спешу. Я должен сегодня побывать у своих. Они же еще не знают, где меня искать.

- А как же я?

- Ну, пошли со мной.

- К шпрехерам,что ли?! - испугался Петька. - Это еще страшнее.

- Ну, побежишь домой.

- Папа же велел мне тут ночевать.

- А я-то что могу сделать?! - рявкнул Зальцор.

- А вы оставайтесь со мной. Мы так и думали, что вы останетесь. Вы же с нами жить будете?

- Ну, нет, друг мой. Хватит.

Зальцор решительно двинулся вперед, отвратившись от умоляющего взора Петьки. Если и дальше так дело пойдет, совсем на шею сядут. Родственника нашли. Простые такие.

Но тут ему вдруг страшно не захотелось шагать одному в сумерках по чужому лесу.

А если правда остаться? Вот ведь глупость какая в голову лезет. Он остановился, размышляя. Вот ведь глупость какая.

Вся эта стремительно разрастающаяся нелепица превращалась уже в серьезное приключение. Если что случится, то "никто не узнает, где могилка моя". Опять-таки могу не успеть к нашим засветло. Кто-нибудь лихой засечет на пути, и конец. Тут безлюдие - это, может, и лучше. И ведь рассчитывали на меня люди, что переночую с мальчишкой. Надо было яснее договариваться.

Главный вопрос: не начнут ли наши шарить меня по деревне? не пострадают ли селяне? Нет, вряд ли. Наши видели, как я входил с мальчиком в лес. Макс вдруг вспомнил, как глядел на него Блицкриговский начштаба Дойчер, который неведомо зачем на ночь глядя пришел в боевое охранение. Это почему-то успокоило Макса.

Он вспомнил полковника и решил, что тот не станет ночью прочесывать лес ради одного дурака-профессора. Еще будет поди-ка и доволен - приказ из генштаба, дающий мне свободу передвижения и контактов с местными, в общем-то снимает с него ответственность за мою безопасность, разве только я сам бы попросил телоханителя. Макс вдруг остро пожалел, что он этого не сделал. Он с нежностью представил себе молодого здорового шпрехера с автоматом или даже двоих. Как было бы сейчас славно и безопасно сейчас втроем.

Но не будешь вечно ходить с телохранителем. Надо вживаться в среду. Рассуждая по бужански, я должен, конечно, остаться, а там авось все утрясется, и забудут. Оставь я мальчишку в лесу - возникнет отчуждение, потом придется с трудом восстанавливать доверие. Только ниточка возникла. С другой стороны, полковник, конечно, устроит скандал, чтобы выкинуть меня отсюда, но еще посмотрим, кто кого. За спиной Макса стояли влиятельные лица из Генштаба.

Буду натурализоваться. Он несколько раз повторил: авось утрясется, и забудут. Сразу стал легче.

Зальцор решительно двинулся назад, в добрую бужанскую мышеловку. Конечно, я должен бросить мальчика и идти к своим. Он тут в родной стихии, ничего с ним не случится. Для спасения души я сделал на сегодня более чем достаточно.

Он вошел в лесовушку и увидел сияющие радостью глаза Петьки.

- Ну, ладно, останусь, - проворчал Макс. - Сейчас поужинаем и ляжем спать.

Пока он вынимал из рюкзака различную данную тетей Валей "на дорогу" снедь, которой хватило на небольшой отряд телохранителей, - по весу рюкзака можно было еще по дороге сюда догадаться, что его отправляют в лес с ночевой! - Петька по-хозяйски вытащил откуда-то чистую скатерть. Со вкусов все рассервировав, чтобы стол выглядел еще более аппетитно, шпрехер Зальцор сполоснул руки и хотел было приняться за еду, как Петька, до тех пор сочувственно относившийся к его затеям, удивленно спросил:

- А как же помолиться?

- Ой! - Макс смущенно вскочил.

Пока Петька пел "Отче наш", профессор вспоминал, как это будет по латыни.

Наконец они занялись едой. Дядя Миша гурманом налегал на домашние огурцы, засоленные с чесноком, хреном и смородиновыми листочками. Петька ел плохо и больше болтал.

Между прочим, он гордо продемонстрировал Зальцору мышеловку собственного изобретения. Хитроумный переплет проволочек позволял извлекать живую и невредимую мышь, и относить подальше в лес.

- А зимой куда? - поинтересовался Макс.

Петька, помрачнев, ответил, что зимой делают как обычно.

Зальцор не стал уточнять.

После еды по настоянию Петьки состоялась молитва на сон грядущим. Стоя перед иконами, с утомленным интересом профессор выслушивал, как мальчишка не спеша вычитывает на память длиннющий церковнославянский текст. Это длились с полчаса.

Наконец легли. Петька оказался начитанным ребенком в бужанской и "русской" классике. Осоловевший от усталости Макс долго изучал бужанскую душу, пока не убедился, что спать ему не дадут. Наконец дядя Миша пришел в легкий гнев, и все утихло.

Рано утром, в зябкие сумерки и сам я подошел к лесовушке по покрытой росой траве и постучал в дверь. Петька с Максом спали, не реагируя на стук. Пришлось изо всех сил пнуть в дверь.

В доме зашевелились, послышался сонный голос Зальцора:

- Кто там?

- Это из Липок сообщение, - ответил я бодро.

- Какое еще сообщение? - подозрительно спросил Зальцор уже без сна в голосе.

- Царские войска входят в село. Вам нужно туда вернуться.

- А вы кто такие? - он осторожно разглядывал меня в щель крыльца.

- Я - автор, - сказал я и исчез. Как не бывало!

Макс закрыл рот и взял себя в руки. Хотелось что-нибудь сказать.

Он вернулся в дом. Потряс за плечо Петьку:

- Петя! Петя, вставай.

- Что такое? - Петька открыл глаза и сразу сел, еще не проснувшись.

- Кто-то пришел и сказал, что царские войска в селе, - сказал Макс осторожно, чтобы не травмировать мальчика.

Петька вскочил, быстро оделся и с криком "Ура!" скрылся в лесу. Мышеловка захлопнулась. Петькино "ура" пробуждало глубинную генетическую память. Предстояло решить два вопроса: что делать? и как могло получиться, что цепочка добрых дел привела его к гибели? Что делать - ясно. Прорываться к своим. Переодеться в лохмотья. Лохмотья тут же нашлись. Идти по компасу. Еда есть - Макс схватил Петькин рюкзак и затолкал туда обильные остатки вчерашнего стола. Он выскочил из лесовушки.

И остолбенел. Стоп-стоп. Чего это я паникую? Что за бред? Это же просто бред! В селе, конечно же, шпрехеры, надо идти туда, сесть на вертолет и лететь в психбольницу. Это же безумие. Разве можно с ходу доверять какой-то галюцинации, хотя бы и такой яркой? Ты не профессор, а лопух. Хорош бы я был теперь, если бы кинулся партизанить в лесном одиночестве. Спокойно. Ну, бывает, заболеет человек душою, увлекаясь бужеведением - что же тут поделаешь? Он вернулся в дом и нарочито медленно переоделся в свою одежду.

Он поставил среди комнаты табурет, сел на него и в таком неопределенном положении стал размышлять. Макс был крупным специалистом по бужанской литературе и неплохим - по психопатологии. И пришел он к чувству, что я явился ему на самом деле. Не было у него симптомов бреда. Было ясное, простое, очень материальное впечатление. Макс дернул себя за бороду. Надо бриться, подумал он, надо было бриться. Он с ужасом осознавал, что действительно видел меня.

Прошло немало времени.

Профессор сидел на своем табурете с очень холодным, отрешенным лицом. Ему не раз приходилось пересматривать самые основы своего мира. Он был действительно глубоким человеком, шпрехер Макс Зальцор.

Ладно. Чего уж тут. Допустим, я ошибся в этой жизни, и авторы действительно есть. Это очень важное изменение и над этим надо будет долго и внимательно думать. Поп был прав. Все действительно есть. ВСЕ ДЕЙСТВИТЕЛЬНО ЕСТЬ. И действительно есть город Иерусалим, где пострадал Спаситель. И пока довольно об этом. С этим спешить некуда, незачем и нельзя.

Теперь актуальны те же два вопроса: что делать? и почему же вышла эта жуткая несправедливость судьбы? Куда все понеслось, и почему могла сложиться такая такая странная, причудливая история? И впрямь литературный сюжет. Какова вероятность, что я не декорация, а один из героев этого выдуманного мира? И чем должно отличаться мироощущение героя от мироощущения декорации? Или нарочитая необычайность происходящего с ним - неслучайна? И главное: что же делать? Ломая голову над этим вопросом он опять бросался умом из крайности в крайность: или все это - безумие? или правда? но теперь все это происходило лишь в мысли, без переодеваний. И мог ли автор - соврать? Может, все-таки в селе свои?

Наконец он решился совершить некое действие. Он встал и мысленно позвал:

- Автор. Если ты есть. Допустим, что ты есть. Хорошо, допустим, что ты существуешь, и ты пишешь о мне, и я в твоих руках. Тогда скажи мне, что мне делать?

В избушке было очень тихо, не было ни звука, ни ответа. Что-то прошуршало под полом, может быть, непойманная петькиным переплетом мышь. Профессор сел. Решил было прокрасться к Липкам и посмотреть, кто там. Решил переодеться. Но переодеваться второй раз - уже не хотелось. Было в этом что-то пошлое.

Тут послышались шаги на крыльце. Дверь распахнулась и появилась тетя Валя

- Здравствуйте, - сказал Зальцор, не подымаясь.

- Здравствуйте-здравствуйте, - сказала тетя Валя неприветливо. - Вот, сбежал, оставил человека одного в лесу. Пришлось идти.

- Спасибо, что пришли.

- Чего уж тут. Сама же я и виновата.

Помолчали.

- Ну, что там, в селе? - спросил Зальцор осторожно.

- Всё теперь. Всё.

- Что - всё?

- Увезли Петеньку моего... - и она начала плакать.

Макс открыл рот и вдруг догадался, что она говорит о священнике.

- Значит, отступили? - спросил он глухо.

- А вы-то здесь как узнали?

Макс взял себя в руки. Последняя надежда исчезла. Теперь не имело смысла нервничать.

- Приходил какой-то мальчик, - сказал он спокойно. - Сказал эту новость. Еще сказал, чтобы мы шли туда. Потом сказал, что он - автор. Потом исчез. Совсем. Макс сделал жест.

Макс развел руками.

Тетя Валя минуту размышляла, пристально глядя на Макса. Решила:

- Ну, если автор велел идти, надо слушаться.

"Чем не ответ на вопрос "что делать"?" - подумалось Зальцору.

Он как-то механически встал, тетя Валя взяла рюкзак, и они отправились.

Они пошли теперь совсем иначе, узенькой заросшей тропинкой. Если бы Петька вчера привел Зальцора так, тот бы не усомнился вернуться и ушел со своими. Зальцор малодушествовал. Поминутно колеблясь в решении, продолжал уныло тащиться вперед.

Чего он только ни передумал на этой короткой дороге. Ничего так не раздражало профессора, как некомпетентность. Он приехал в этот район по указанию военных, которые обязаны были подыскать местечко поспокойнее. Кто-то что-то неверно просчитал. Ни о какой возможности наступления бужан на Липки никто его не предупреждал. Напротив, туманно намекали на то, что где-то сосредоточивается "кулак". Притом Липки были во втором, страховочном эшелоне ПВО. Выходило, что шпрехеры отброшены за одну ночь на почти невероятную дистанцию, произошла совершенно непредвиденная стратегическая катастрофа, обвал. С-специалисты!.. Но главное было даже не это.

Еще вчера хозяин своей судьбы, свободный цивилизованный человек, он вдруг ощущал себя порабощенным страхом чужой древней мистики. Он - чья-то выдумка. Он стал думать о Боге и впервые страх перед Ним обрадовал его: как хорошо, что есть Некто выше этого самого автора, перед Кем и сам автор - глина горшечника. Кого боится этот мальчишка. И этот страх не допустит его до произвола. Не в этом ли самая суть монархизма?

Утешая себя мыслями, профессор проворно шел за тетей Валей. Ему даже казалось, она заступится, не даст в обиду. Что я распускаю нюни - я не военнослужащий, что мне грозит? От официальных властей - ничего. Главное - чтобы не растерзала толпа. Он поспешил за Валентиной.

Когда они вышли к селу, в отдалении Зальцор увидел шпрехерский танк, развороченный взрывом. По его останкам лазили несколько мужиков и бужанские ребятишки. Завидев Зальцора, мужики кратко переговорили между собой и пошли наперерез. Макс дрожащим голосом спросил тетю Валю:

- Что, бой был?

- Да нет, так сбежали ваши. Как стемнело, взяли и ушли. Соседей сожгли.

Мужики приближались с видом хищников. Профессор трепетал.

Огромная тетя Валя остановилась, уперев руки в боки и рявкнула:

- Ну? Человека не видали?

Один из мужиков, приблизившись, что-то объяснил ей на ухо. Другие обошли Зальцора.

- Чего? Сам?! А не врешь? - спросила тетя Валя удивленно. Поглядела на Зальцора:

- Ну, ведите, - и отступила в сторону.

Это предательство поколебало у Макса веру в человечество. Умоляющим и укоризненным взглядом он уставился на тетушку, ниоткуда более не ожидая себе помощи.

- Не боись, - сказала ему тетя Валя. - Пойдешь пред светлые очи.

- Как зовут-то тебя? - спросил один из мужиков, беря его за локоть.

- Михаилом Васильевичем, - пролепетал Зальцор, боясь избиения на месте.

- Знаем мы таких Васильевичей, - сказал кто-то и на сем следствие было завершено.

Профессора Макса Зальцора схватили и повлекли в село на площадь.

На площади колыхалась толпа, и затравленному Максу почудился чуть ли не эшафот. Ничего не соображая, он был втащен на середину и поставлен на колени.

Подняв блуждающий взор, он как в сонном видении узрел перед собой знакомое по средствам массовой информации лицо самого Царя.

"Мамочки" - пробормотал он почему-то по-бужански, млея от дикой литературности ситуации. Он почти потерял рассудок.

- Кто это? - спросил Царь "конвоиров" бородатого шпрехера.

Ему что-то с готовностью ответили.

Вчерашний дед с реденькой бородкой заявил из толпы:

- Это их главный. Это - едеолог!..

Уяснив ситуацию, Царь дал Максу знак встать.

- Как вас зовут? - спросил он по-шпрехерски.

Толпа благоговейно притихла, только дед продолжал бормотать.

- Меня зовут Макс Зальцор, - доложил Макс, невольно вытянувшись. - Но Вы можете... просто... - он осекся.

- Кем Вы служили?

- Я не служил, - торопливо заговорил Макс. - Я работаю в Варвардском Университете на кафедре бужанской литературы и психо... психологии. Теперь я пишу книгу под названием "Разгадка бужанской души".

Что я несу, подумал он в панике.

- "Достоевский и цареубийство" - это не Ваша работа?

- Моя, - признался Макс, дивясь начитанности деспота и одновременно пытаясь угадать, хорошо это или плохо для него лично.

- И "Комплекс сиротства"?

Макс кивнул, заискивающе улыбаясь. Впервые в жизни он оказался в положении, когда самая жизнь его всерьез зависела от главного дела его жизни.

- Это у них - самый. Это он приказал батюшку... - бормотал тем временем дед-активист, проявляя готовность верно служить новой законной власти.

- Это ошибка, я никому ничего не мог приказать, - очень кротко сказал профессор. - Вы путаете, - сказал он по-бужански старику.

- Это я-то путаю?! - разозлился дед. - Сроду не путал.

И тут, постепенно приходя в себя и начиная воспринимать реальность, Зальцор заметил Петьку. Тот стоял недалеко от Государя и имел зареванное лицо.

- Он хороший! Папа его похвалил! - крикнул Петька, перехватив перепуганный взгляд Макса. - Он меня прятал!

В душе Макса шевельнулась благодарность.

- Ваше Величество, - начал он проникновенно, заставив себя собраться с мыслями. - Я очень люблю детей, и мои размышления о психологии Вашего народа не должны задевать Ваших национальных чувств...

Он говорил, ссылаясь на Писание: известно было, что Царь очень верующий.

Тот молча смотрел на Макса внимательными ясно-голубыми глазами.

Выслушав защитительную речь профессора, монарх спросил:

- Вы играли роль журналиста?

- К счастью, нет, - с облегчением отвечал Макс. - Моя задача заключалась в том, чтобы изучать направление мыслей селян на оккупированных территориях. Это - задача невоенного характера. Я должен был представить рекомендации о направлении внутренней политики здесь, если бы эти земли все-таки остались в руках прогрессоров. Я случайно оказался в зоне фронта.

Зальцор знал, что официальная политика царского правительства заключалась в том, чтобы рассматривать попавших в плен журналистов наряду с обычными военнопленными, что вызывало шквалы возмущения в западных СМИ.

Помолчав минуту, Царь сказал по-бужански:

- Не бойтесь. Вы отправитесь в тыл, и если Ваши слова подтвердятся, Вам ничего не грозит.

Сквозь толпу протиснулся странного вида человек, юродивый Гаврюша, как догадался Зальцор.

Он свободно подошел к Царю и указал на Петьку:

- В порфирке, в порфирке!..

Потом подошел к Петьке, хлопнул его по плечу и запел:

Здравствуй, папа, вот мой друг!

Как прекрасен мир вокруг!

А потом закричал, указывая на Зальцора:

- Выпороть, поставить в угол и простить! И простить!.. И простить!.. - и поскакал по улице сквозь расступающуюся толпу, волоча за собой какую-то тряпку.

Профессора по знаку Царя куда-то повели. Успокоившись, он вдруг уразумел ответ на свой второй вопрос, на вопрос "почему". Что же, подумал он, есть некая основательность в том, что он, любивший бужан и старавшийся сделать для них добро, в конце концов поработился их страху. Подпал под власть их Царя. "Неужели я и впрямь видел автора?!"

Я сидел на лавочке, дожидаясь Петьку, уже полчаса. Поплакал и перестал мелкий дождик, выглянуло солнышко. Уходя из села, шпрехеры сожгли несколько домов в отместку за танк, который кто-то из местных умудрился вывести из строя. Говорили, будто просто залил в баки воды. В спешке отступления шпрехеры сначала пытались вытянуть машину, потом просто взорвали ее, никого не убили и сожгли-то далеко не все село. Шпрехер пошел не тот.

Наконец Петька прошел мимо меня со своим рюкзаком. Я встал, догнал его и сказал:

- Пошли вместе.

Некоторое время Петька шел со мной, как будто мы всю жизнь ходили вместе. Но потом к нему в голову забрела мысль: а кто я, собственно, такой?

- А кто надо, - ответил я.

- А почему бы и нет? - сказал я независимо.

- Ты кто?- Людь, - пошутил я.- Да нет, ты кто - фокусник, что ли?

- А может, колдун?

- А кто тогда?- Автор, - признался я.

выдавил из себя:

- Не может быть!

- Почему? - удивился я. Я же его не обманывал, я и правда - автор, как видите.- Не верится? - полувопросительным тоном сказал он, надеясь на помощь.

- Докажи, - потребовал Петька.- Каким образом?- Ну, сделай какое-нибудь чудо.- Да я уже сделал, - заявил я.- Какое? - не поверил Петька.- А что - не чудо, что Царь берет тебя с собой?!

- А откуда я знаю, что это - ты?.. Нет, ты сделай чудо вот сейчас!- Какое? - спросил я с готовностью.- Ну, пусть вот здесь, - он указал на мокрую асфальтовую дорогу, которая вела нас наверх, - распустятся пять роз┘ Ой!

- Ой! - повторил Петька, ошалев. - Ой-ей-ей!

- Пошли! - и дернул его за плащ.

Все часовые нас пропускали, будто так и надо.

Царь тоже не удивился:

- А, это твой новый друг, который едет с тобой?

- Имейте в виду, через час выезжаем. Попрощайтесь с родственниками.

Когда мы наконец сели в указанный Лиазик (хотя Петьке хотелось ехать непременно в БМП) и поехали, Петька спросил меня на ухо - машина была полна:

- Так ты правда-правда автор?- Да, - прошептал я.- И значит, действительно все можешь?

- В общем, да.- И знаешь будущее? - продолжал допытываться Петька.- Да я же не Бог. Кое-что знаю. Что придумал.

- А что будет? - полюбопытствовал он.- Ну, к примеру, будет покушение на Царя.

- Как это?!

Ну как, обыкновенно, - зашептал я. - Прогрессоры подошлют убийцу к Царю, но ты его спасешь. С моей помощью.

- Уф, - облегченно зашептал Петька мне в ухо, - а то ты меня напугал. Я уж думал, его убьют.

- Я не сказал, что убьют, - с досадой заметил я, - а сказал, что будет покушение.

- Слушай, - наконец зашептал он. - А как ты читаешь мысли?- Но ведь я же - автор, - повторил я. - Сам твои мысли придумываю, сам же некоторые и записываю. Как же я могу их не знать?- Мыслей-то много, - сказал Петька совсем тихо.- Ну, я же не все придумываю, а главные. Остальные только - догадываюсь.

Петька пытался представить себе, можно ли все это придумать - все эти запахи, звуки и полутени┘ или что тут главное?..

- А если ты автор, значит, можешь все? - повторил он.- Значит, - прошептал я.

- Автор!

- Зови меня Алешей.- Почему?- Привык.

- Алеша! А ты вернешь мне папу?

- Верну.- Прямо сейчас?! - выдохнул он.

- Сейчас не время.- Почему?! - взвыл Петька. - Я по нему соскучился.

- Сейчас есть более важное дело, - зашептал я.- Какое это?! -возмутился Петька.

- Спасти Царя.- А одновременно нельзя? - прошептал он упавшим голосом.- Нет. Сюжет выйдет хуже.- Угу, - сказал Петька, смирившись, и задумался о смысле жизни.

Теперь интерес повествования переносит нас далеко на запад, в тихий городок на туманном севере Западной цивилизации. Небо здесь было в тот день серое, низкое, без этой легкомысленной прозрачности, намекающей на бездонность космоса и множественность обитаемых миров, похожее на ветхий, провисающий до земли матрац, будто сами мы, авторы, забылись на нем наглым забвением последних времен.

Привычная свинцовая тяжесть небосвода не омрачала обыденной нескучной суеты. Человечки сновали по улицам, катились в чистеньких иномарочных автомобильчиках, останавливались на перекрестках, заходили и выходили из благолепных, нетронутых укусами войны старинных зданий.

Наш оппонент, Василий Хуаныч Пугачев-Мескалито, упруго шагал по направления к Уральскому акционерному обществу, местный филиал которого располагался тут в небольшом особнячке на узенькой и кривой улочке, где можно не запирать дверей, уходя из дому. Наш киллер не смешивался с толпой и не выделялся из нее. Разве что редкая дама, обладающая большой личной силой, вдруг выхватывали из пестроты мира и провожала удивленным взглядом необыкновенно высокую и коренастую фигуру потомственного яицкого казака, украшенного спереди парой висячих усов. И все же для большинства встречных и поперечных наш герой совершенно сливался с фоном, в чем в данном случае и проявлялось таинственное действие охранительной темной силы, оберегающей смиренное величество мага от всяческих ему ненужных встреч.

До особнячка оставалось уже немного, когда дорогу героя внезапно преградило печальное шествие - и это имело свой смысл - катафалк с гробом медленно полз впереди бредущей процессии серьезных мужчин, женщин в черном и растерянных деток. Смерть унесла кого-то вдруг, осиротила остающихся.

Василий Хуаныч остановился, пропуская процессию. В их благополучном мирке, любовно устроенном добрыми своими для добрых своих, фатальность смерти воспринималась с особенной жестокостью и, казалось, взывала к несправедливости судьбы. Почему?..

Кто дерзнет придумать, что думал маг? Невиновны те, кто не может помочь. Но печать вины лежала в газах могущего - на всех, кто поработил себя согласию унылой скуки этого рая.

Василий Хуаныч глядел на детей, усматривая на дне их растерянности пред загадкой конца - непритупленое о гранит родительской веры острие, жало природной воли, кончик шприца, полного пустоты. Маг умел привести его в действие. Но мир тек мимо, тек своим путем на недалекое кладбище, не замечая человека-камня у дрожки, ведущей к далекому Уралу.

Вот и дверь с вывеской на бужанском языке. Василий Хуаныч вдруг замер, как перед прыжком в пропасть┘ но поступил проще. Он обошел особняк, легко забросил свой организм в окно второго этажа и улегся на своем диване.

Покурил трубку с зельем, прислушиваясь.

Эта берлога вдруг стала постылой, как и слово "Урал". Катафалк закрыл проторенный путь, судьба уже бросила свой вызов, далекие барабаны Дороги уже зазвучали. Тот крейсер дал залп и в повисшей тишине зазвучал в натянутых вантах бакштаг. Мир изменился.

Маг легко поднялся, бесшумно вышел.

Его уже ждали или, вернее, поджидали. Воин в обычной одежде, но с самурайским мечем, как сжатая пружина, замер у дверей, в которые колдун не стал заходить.

Это был ученик мага, Виктор Плевелов. Это была любовь.

Заметив Учителя, он обомлел.

- Что ты тут, Витя?

- Выполняю Ваше задание, Василий Хуанович.- Которое? - Маг спускался к выходу.- Вас убить.

- Мне показалось, вы ушли┘- пробормотал Виктор, покраснев.- Именно, - заметил Хуаныч, выходя. - Мы уходим.

- Ты готов?- Всегда готов! - весело отвечал Виктор, приходя в себя.

Виктор моргнул, и все стало как обычно. Василий Хуаныч шагал вперед, улица суетилась, но никто не видел двух мужчин, утративших человеческую форму бытия. Виктор созерцал.

Время было плотным, час за жизнь, час за новую жизнь. Когда-то невероятно давно, много-много дней назад, этот мир, мир обыденных радостей, успехов и неудач, был и его миром. Был единственно возможным миром. Следуя Учителю, он глотнул воздуха свободы, познал волю.

Они были вдвоем. Когда было так, никто, ни одна живая душа не дерзала выделить их из фона, пока Хуаныч сам не начинал контакт. (Не считая нас с вами, читатель.) И было - у Виктора на душе всегда легкость и необъяснимое бесстрашие. Как это описать тому, кто сам не испытал?..

Хуаныч мог все, устанавливая сам правила игры, - что могло бы грозить Витьке со стороны Вселенной? Кого бояться, пока ты с Учителем? Разве самого Учителя? Но Хуаныч не учил страху. Его мир был миром радости, воли. Он был тут суверен; субъект, а не объект. Он давал видеть себя, и это было знаком любви. И он не сердился: гнев - знак слабости, знак, что что-то в твоем мире - не твое. А слабость могла быть у него только добровольной, и это был бы знак великой любви. Когда Виктор думал об этом, ему иногда даже хотелось, чтобы маг слегка рассердился. Но это была одна из мыслей, которые не выражают вслух, разве что стихами.

- Слушай, Витька. Вот мы с тобой - кто?- Воины, Василий Хуаныч, - оживленно отвечал Витька, догоняя Учителя.

- А ежели мы воины, то у нас должен быть враг, так?- Это - логика, Василий Хуаныч, - беспечно ответил Витька, двигаясь вприпрыжку, как мальчик, от стремительности Дороги. Под мышкой он небрежно держал футляр со смертоносной начинкой. Вопреки логике, никто не обращал внимания на мужика, шагающего вприпрыжку рядом с гигантским казаком. Потому что логика всякого мира в руках Хозяина мира. Витька слегка споткнулся на ровном месте.- Ты мне скажи - так? - настойчиво повторил Василий Хуаныч.- А кто это - "я"? - отреагировал прилежный ученик. Вдвоем с Хуанычем не было у Витьки "я", но было "Вы", Василий Хуаныч и Витька.

У учителя тоже был когда-то Учитель, но выучиться до конца значило самому стать Хозяином и Учителем. Он Один и выше уже никого и ничего.

Виктор сел на асфальт и заплакал. Он боялся стать Один. Он еще хотел быть - ученик. Он еще не выучился. Он глядел на Хуаныча - в слезах.

Тот остановился и глядел, одобрительно усмехнувшись.

Витька понял новое, это и был - урок. И такие уроки были - их жизнь, их мимолетная, как весна, как юность, любовь. Они были - теперь - вдвоем, Вы поняли?..

Хуаныч двинулся вперед. Витька вскочил с земли и догнал его. Катарсис миновал, дело же было не в слезах!

- Вот ты с кем воюешь, Витенька?- С Вами, Василий Хуаныч! - бодро рапортовал усвоивший новый материал ученик.- А зачем? - экзаменовал Учитель.- Чтобы Вас убить!- Ну, зачем же меня - убивать? - недоумевал шутник Хуаныч, разводя руками на ходу.- Чтобы Вас - не было! - весело отвечал молодой воин. Ведь до цели было так восхитительно далеко!- Да за что же убивать-то, - задирал брови маг старый, не сединой, а часами войны.- За мир! - отвечал экзаменуемый, уже зная, что он - победил.- За-а ми-ир? - "удивлялся" экзаменатор, уже беря в руки зачетку.- За мир во всем мире! - шутил Виктор-победитель, и вдруг его обдавало приятным страхом новой нешуточной мысли. Такова была в тот час, в тот век, структура ситуации: воин Виктор воевал Учителем, раз уж по текущей логике у воина должен быть враг. И это была - радость, как у ребенка, который борется с играющим отцом.- А я с кем воюю? - продолжал свое шествие Василий Хуаныч.- А Вы - с Царем.- Это - сейчас. А вообще?- Не знаю, Василий Хуаныч! А когда это - вообще?

- Думай, Витька, думай. Ты уже не в первом классе.

- Мы воюем с кулаками Великого Беспредела, Василий Хуаныч.- Это - правильно, - сказал Василий Хуаныч твердо. Они зашагали вперед. - Кулак - наша опора по всему Беспределью! Отсюда - и до Урала. А потом назад!..

Виктор вспоминал безличное-несказанное.

Улочка, по которой они шли, выводила к реке. Асфальт вдруг оборвался, громоздились живописные камни. Над водой стелилась дымка. Орали чайки.

Далекие тамтамы дороги рокотали не то на Урале, не то в Севастополе, не то у снегов Килиманджаро.

Они стояли у воды. Не было слов и мыслей.

- Зажмурься, Витенька. Что это тебе напоминает?- Море, Василий Хуаныч.- Правильно, море, - Хуаныч стоял на берегу реки, закинув голову как капитан дальнего плавания. -Видишь паруса баркентин?

- А подойди, попробуй воду. Только не смотри.

- Пресная, Василь Хуаныч.

- Эх, Витька, где же вера твоя? Гляди.

- Иди сюда. Дай мне руку.

- Да зажмурься. Попробуем вместе.

- Соленая, Василь Хуаныч.

- Здорово, Василь Хуаныч, - прошептал Витя.- Воспой, - приказал воин. - Как ты думаешь, за сколько бы долетела до моря та одинокая птица, у которой тихий голос, и по компании она не страдает даже таких же птиц, как она, и голос у нее очень тихий, за сколько бы долетела до моря та чайка по имени Ионафан?..

Виктор деловито разулся, развесил на камнях мокрые носки, походил туда-сюда по щиколотку в зябкой воде, пошептал┘

- Готово, Василий Хуанович.

Он стал в позу и прочел:

- Над морем чайка носится,

- Правильно, малыш! Рюхаешь? Орел. Кстати, жрать хочешь?- Слегка.

Но Учитель молчал. Лицо его затуманилось, даже дыхание, казалось, стеснилось. Виктор дивился.

- Так с кем воюем, Витя?- Не знаю, - признался Витя.

Я ли видел себя во сне бабочкой, или же бабочка видит себя во сне мною? Или все мы лишь игра чьего-то воображения? На эти вопросы не отвечают рассуждением, ведь речь идет о самых основах, которые принимаются или не принимаются на веру. Нельзя доказать, можно лишь дать бой или уклониться от него. Хуаныч был мастер того и другого. Кто может сразиться со зверем сим, или кто в силах ратовать с ним? Внезапно его осенило:

- Неужто с автором, Василий Хуаныч? - прошептал он, ощущая мурашки за плечами.

- Теперь-то ты понял, что такое - тоска воина? - искоса глянул Василий Хуаныч.

- А справимся, Василий Хуаныч? - спросил Виктор, заглядывая ему в лицо.- Надо верить, Витька, - сказал Василий Хуаныч.- Вот так взять и поверить?- Это было бы слишком просто. - Хуаныч сурово, почти грозно, глянул на него. - Надо верить, понимаешь?

- Пошли.

Витька запрыгал рядом. Все вдруг обновилось и стало непонятным, таинственным как вначале.

Город просыпался. Попадались первые прохожие, проносились задрипанные автомобили. Они шли в гору, два ма-аленьких человечка, паутиной улиц заползавшие по отрогу горного хребта. Позади лежало огромное, если глядеть с высоты, море; впереди бугрились зеленые купола гор. Встало солнце и затопило светом все необозримое воздушное пространство.

Два нэзалэжных героя проходили мимо монастырской ограды. С улицы за огромной древней стеной видно было только золото крестов и куполов, человеческий фактор был незначительным. Судьба занесла нас с Запада уже в уставшую от революций Бужландию, в ее осчастливленную незалежностью Окраину. Дорога была пыльна, дома беспорядочны, прохожие поспешны. Неправильно понятый монастырь остался позади. На тротуаре ветер шевелил брошенную газету. Виктор выхватил заголовки: "На пороге ядерной катастрофы", "Партизаны взрывают стратегическое равновесие". Он не интересовался политикой и не знал, что недавнее наступление бужан и бегство шпрехеров объяснялось в газетах разворачиванием партизанской войны, из чего выводилась необходимость ужесточения режима на оккупированных территориях.

- Угадай, чем мы сейчас займемся?- Убьем Царя, - не думая бухнул Витька.- Хорошо, - после некоторого молчания произнес Хуаныч, чуть сбавив стремительность своего марша. - А куда мы его убьем?- Прямо в сердце!- Хорошо, - повторил Василий Хуаныч, еще сбавив шаг. - А где у него сердце?

- Сердце Царево в руке Божией, - вспомнил он.

- Ладно, - сказал Василий Хуаныч. - Подумаем, как нам убить Царя.- Да, как? - вторил Витька. Он не сомневался, что Учитель - сможет. Интереснее было понять - зачем?- Знаешь план?

- Так вот. Меня перебрасывают в Бужландию через границу с Чухонией, в ставке наш человек. Во Мглеве мне сообщают место и время. Я уничтожаю охрану и ликвидирую Царя. Ну, как ты думаешь, можем мы так убить Царя?- Наверное, нет, - сказал Виктор, вытерев пальцы и почесав в затылке. Все это было скучно, как детектив или игра с компьютером.- Точно, что нет.

- Почему?- Потому что Тиран, конечно, знает все это.- А что же делать? - спросил Витька деловито. Он не сомневался.- Надо его "обуть".- Как?!

- Куда?- К Царю.- Чего?! - Не годится, - решил Василий Хуаныч и сразу начал ловить другую машину.

- К Царю, - твердо повторил Василий Хуаныч.- Идет. Садись.

- Вам куда - наверх или в загородную?- В загородную, - решил маг.

- Так как нам его обуть, Василий Хуаныч? - тихо спросил ученик.- Не знаю, - признался тот.- Вот те раз, - удивился Виктор, начиная догадываться.

Пошел длиннющий тоннель, освещенный неяркими после солнца фонарями. Водитель зажег фары.

Попалась встречная машина, у которой тоже горели фары.

- Что это тебе напоминает? - прошептал Василий Хуанович.

- Ночь, - с готовностью отозвался Витька.- Правильно! - Обрадовался Василий Хуанович, вынул из футляра меч и вдруг, распахнув дверцу, на всем ходу выпрыгнул из машины.

Мужик вылетел из кабины и, больше не чуя под собою ног, бросился назад, пытаясь найти глазами изломанный труп. Виктор сидел неподвижно, ждал в одиночестве.

Шофер бегом вернулся, распахнул хуанову дверцу, заглянул.

На нем лица не было.

- Чего это?!. Куда это?!.

Водила, опять озираясь, огляделся вокруг еще раз. Его маленький мир, вдруг ощутивший на себе удар Великого Беспредела, беспомощно колыхался, расширяясь в пустоту.

- Куда это он?!.

Несколько дней во Мглеве были для нас праздником. Нам разрешили пока что свободно играть в парке, примыкающем к губернаторскому дому, только чтобы являться вовремя к столу. Мы решили, что ничего страшного, если мы погуляем в лесу подальше от заботливых человеческих глаз, и переносились туда.

Петька вовсю наслаждался новыми возможностями, и я фантазировал вовсю. Между прочим, мы полетали над лесом, взявшись за руки - один Петька неодолимо боялся, хотя и пробовал.

- Да ты как во сне, - уговаривал я.- Ага, во сне-то тела нет, одна душа!.. - смущенно оправдывался Петька.

- Они изначально были - почетный караул для человека!.. - догадался Петька. - И никого не ели без разрешения┘

- Какой-то плоский становишься, - пожаловался он. Наверное, имел в виду - плоский душой.

- Да лучше, когда надо будет, тебе просто повезет┘

Накануне покушения я ничего не стал говорить, чтобы хоть немного выспаться: у Петьки даже и в обычные дни была манера разговаривать после отбоя, пока не заснешь на полуслове- удивительно, как отец Петр терпел?..

Около полуночи я проснулся. Полная луна глядела в окно. Было светло, будто в сумерки. Длинные тени беззвучно шевелились. Было очень тихо, только Петька посапывал рядом.

Я толкнул его. Он открыл глаза - даже глаза было видно в лунном свете.

- Что такое?- Покушение на Царя, - прошипел я.- Чего?! - Петька испуганно сел.

- В данный момент - нет, но сейчас будет. Одевайся.

- Пистолет возьми.

- Сними сразу предохранитель.- Зачем?- Стрелять надо будет быстро.

- Может, ты будешь стрелять.

- Нет, - прошептал я. - Мне это не к лицу. Если мне надо будет, ему просто камень на голову свалится.

- А часовые выпустят? - прошептал Петька. - Может, лучше было вылететь в окно?- Они нас не увидят.- Как это?- Главное, тихо. Молчи. Пошли.

Мы двинулись по дорожке парка.

- Теплынь, - удивленно сказал Петька, остановившись.- Ага.

Внезапно ухнула ночная птица и мы, сопя и толкаясь, бросились в кусты.

- Тихо, - грозно прошептал я. - Сидим.

- Приготовь оружие, - приказал я.

- Может, все-таки ты будешь стрелять? Твой же герой┘

Петька вздохнул, но пистолет не взял.

- Он сейчас придет.- Угу.- Его зовут Хуаныч.- Угу. А может, его лучше подстрелят часовые из оцепления?

- Нет. Он прыгнет из машины прямо сюда.- Как это? - удивился Петька.- Потом объясню. Тихо, он здесь.

В лунном свете стал виден Василий Хуанович. Он будто плыл мимо, бережно ведя перед собою смертоносный клинок.

- Стреляй скорей, - прошипел я телепатически.

- Ну, стреляй же, а то он часовых снимет!

на нас повалились деревья. Стали слышны звуки и голоса всполошившейся охраны. Я встал. Петька тоже встал.

- Что это было? - ошарашено спросил он в полный голос- Хуаныч нас засек и хотел прихлопнуть, но все время мазал, - ответил я громко.- Почему?- Я все удары отвел на деревья.

ждал.

- Пошли-ка домой, - сказал он, передернув плечами.

Через два часа недоуменных вопросов, восклицаний и прочей суеты, когда мы уже устали повторять одно и то же, а нам все не хотели верить, так что я даже забеспокоился, не начнут ли в конце концов выяснять, а кто я, собственно, такой (это мы с папой шутим), а Петька начал засыпать на ходу, нас, наконец, отвели к себе и оставили в покое. Мы еще легко отделались от службы ГБ - благодаря хмурым и сонным экспертам, которые при свете полевого прожектора обнаружили на земле достаточно обломочков, осколочков и просто брызг металла, которые в главном подтверждали наш рассказ. "Найденный" в тумбочке пистолет Петьке пришлось отдать и он начал выпрашивать новый.

Мы улеглись.

- Ты ж все равно ни в кого стрелять не будешь!- Ну, и что?- Ну, и то. Зачем тебе пистолет? Ты же боишься сделать больно.

- Может, когда-нибудь и решусь, - сказал он сумрачно. - Я теперь могу бить насмерть, чтобы было не больно.

- Тебе Царь со временем подарит, - сказал я. - В награду за сегодняшний выстрел. Когда узнает, что ты бьешь без промаха.

- Вообще-то, я не целился в меч, - решил признаться Петька. - Я стрелял просто в воздух.- Может, и зря, - сказал я.- Почему?

Где-то в темноте звал сверчок. На Луну набежала ночная тучка, и теперь тусклая Луна пробиралась сквозь волнистые туманы.

- Ты его приговорил? - спросил Петька тихо.- Скоро узнаешь, - пообещал я, укладываясь. Это прозвучало грозно. Петька притаился у себя под одеялом. Пользуясь этим, я стал засыпать.- А почему я в меч попал?- Ну, не мог же я допустить, чтобы ты совсем промазал.

- Я хотел попугать.- Вот и попугал. Пусть он теперь знает, что его пожалели.

- А кто он, Алеша?- Колдун. - Сказал я. - Он придумал новый стиль борьбы- Какой еще борьбы?

- Ну, вообще борьбы. Он - воин. У верблюда два горба, потому что жизнь - борьба.

- Солдат, что ли? - спросил Петька.- Да нет. Это мы - солдаты, потому что у нас командир. А он так, воюет.

- Командир у человека тот, кого он боится, - объяснил я в ответ на Петькины мысли.

- Не чего, а кого боится, - уточнил я.- А кого ты боишься?

Петька думал о страхе. Почему надо бояться командира, он знал. Если не будешь бояться командира, то убоишься врага. Страх бьется только страхом. Это Петька знал по опыту. Не будешь бояться - никак не уклонишься от греха, хоть сколько себя убеждай. Не будешь бояться Бога - станешь бояться злых сил или вообще чепухи.

А у Хуаныча нет командира.

Петька решил разбудить меня.

- А как он прыгнул из машины?- Отважно, - мрачно пошутил я, отворачиваясь к стене.- Ты обещал объяснить.- Потом объясню.- А он не боится? - спросил Петька.- Не-а. - Я зевнул.

- И вас с твоим папой?- Ни-ко-гошеньки!- А чего это он? - спросил Петька.- Он создал стиль тай-чи-пай-чуань. - объяснил я.- Чего-чего? Какой Чапай?..- Это по-пузаньски "Кулак Великого Беспредела".

- А теперь мы спасем папу?- Еще не время.- Но ведь покушение-то совершилось.- Все равно. Еще не время.

- Почему "не время"?- Не торопи меня. Так надо для сюжета.- Почему?

- Вот спасем твоего папу, и надо будет прощаться. Книжку кончать.

- И ты сразу исчезнешь?- Нет. Не сразу, - прошептал я, глядя в темноту.

- Но ведь тогда все исчезнет, - предположил он.- С чего ты взял? Ничего не исчезнет. Я же все равно не могу придумать все про всех.

Я задремал. Петька потряс меня за плечо.

- А почему про меня пишешь?- Мало ли┘ Я решил спасти твоего папу.

Я ждал. Луна совсем исчезла.

- А можешь показать, что с ним происходит?- Давай, покажу, что будет завтра. Смотри на ту стену. Чтобы ты до завтра не волновался.

Стена исчезла. Перед нами открылась маленькая каморка без окон, освещенная электрической лампочкой. Мы прищурились с темноты. Отец Петр сидел на матрасе, брошенном прямо на пол. Петька тоже сел на своей кровати, разглядывая отца. Отец Петр выглядел усталым, даже унылым.

- А можно мне туда, к нему?..

- Прохода нет. Это изображение.

Петька дернулся, я замахал рукой: сиди!

- Он его не того?.. - пробормотал Петька, глянув на меня круглыми глазами.

- Гарантия.

- Здравствуйте.

- Здравствуйте, батюшка, что ж не благословляете?- А Вы какого исповедания?- Православного.- Вот как?..

- А кто Вас сюда прислал? - спросил отец Петр.- А я сам к Вам пришел.

- А как же Вас пустили?- А меня тут знают.- Вот как?.. - повторил отец Петр. - Видите ли, Церковь не благословляет сотрудничество с врагом.- Так я человек, так сказать, невоцерковленный.- А зачем Вам тогда церковное благословение?

- У меня к Вам конфиденциальный разговор, - сообщил он.- Пожалуйста.- Все, что будет сказано, останется между нами.- Не могу обещать.- Видите ли, я в разглашении не заинтересован, а Вас сегодня ночью наконец расстреляют.

- Врет, - сказал я негромко.

- Ну, так чего же Вы хотите?

- Да Вы не бойтесь, - посоветовал он. - Это не больно.- Что - не больно? - спросил отец Петр, глянув ему в глаза.- Как-то у нас с Вами не выходит разговор по душам, - заметил Василий Хуаныч.

- А Вы что, собственно, хотели? - вздохнув, спросил отец Петр.- Понаблюдать. Разобраться.- Что же, разбирайтесь.

Хуаныч наблюдал. Молчание затянулось.

- Любопытный у Вас сынишка, - заметил Хуаныч.

- Как он там?- Где?- Да, где он сейчас?- Кто?- А о ком же Вы говорили? - спросил отец Петр, помолчав.- Когда? - долбил Хуаныч.

- Если я скажу "сейчас", Вы спросите: "А когда это - сейчас?" - не так ли?

Священник сидел, прикрыв глаза. Спустя время он попросил:

- Был бы очень признателен, ели бы меня оставили пока одного.- Не боюсь казаться дурачком, - заметил Хуаныч, присаживаясь рядом. - Притом мне плевать на признательность, Вы же в моих руках. Хватит с Вас и того, что я щажу Вашу личную слабость.

- Я вот гляжу на Вас, и думаю: вправду ли Вы все понимаете, или же просто Вам везет?

- Ну, а если так, то чего же Вам бояться?

Отец Петр долго-долго молчал.

Вот он открыл глаза и проговорил, как бы прислушиваясь:

- Может быть┘ Может быть, Вы и неправы┘

- Мажу ведь, - сказал он мрачно. - Забыл, когда мазал. И вот - все время мажу.

- Скажите толком про сына, - попросил отец Петр.

- Все в порядке с Вашим сыном.- Где он?- Там.- Слава Богу. - Отец Петр медленно перекрестился.

- Не понимаю, - сказал ученик Хуаныч. - Не улавливаю.- Слава Богу, - повторил отец Петр.- Какой смысл? Что это дает?- Милость, - объяснил священник. Кто послужит Господу, получит милость и общение с Ним.

Василий Хуаныч усмехнулся. Он легко выковырнул из бетонной стены камушек и раздавил его в пыль двумя пальцами.

Отец Петр искренне изумился.

- Как?.. Как это у Вас получилось?..

- Во дает, - прошептал Петька.- А можно еще раз?..

- Простите, можно посмотреть?..- Отец Петр взял камушек, осмотрел, зачем-то примерил к стене, пожал плечами, поражаясь как ребенок и протянул┘- Простите, - перекрестил и отдал.

- Это доказывает только то, что Тиран на вашей стороне, - заметил он холодно, швырнув камень на пол.- Слава Богу, - вновь повторил отец Петр. - Авторы на нашей стороне.- Человеку служите? - осведомился маг не без ехидства.- Бога боюсь и Богу служу. - твердо сказал отец Петр.- А автор-то при чем?- Автор - начальство. "Повинуйтесь всякому начальству┘"- Ладно, - холодно сказал Василий Хуаныч, подымаясь. - Человек перед Вами раскрылся, Вы и рады мораль читать.

- Простите, а пока Вы, так сказать, не закрылись, разрешите загадку: кто Вы?

Хуаныч постучал в дверь. Отец Петр встал.

- Кстати, автор ваш - мальчишка лет 15-ти?

- Сыну около того. - Он решился спросить еще раз:- Но на что Вы рассчитываете? Какие могут быть шансы?

- Не принимать ваших правил игры. Даже в шутку!

- Не чихайте до завтра, - бросил Хуаныч уходя.

- Ничего не понял, - сказал Петька в навалившейся темноте.

- А он не убьет Царя?

- Да нет. Теперь и не сунется.- А зачем он тогда к папе приходил?- Проверить, можно ли играть с верой в меня.- Как это? - не понял Петька.- Ну, он ни во что всерьез не верит, а только играет с верой.- Как играет?- Ну, он поверит во что-нибудь, и исполняется

- А как это у него получается?- По вере. " Если скажет человек горе сей: ввергнись в море, и не усомнится в сердце своем, будет ему все, что ни скажет."- Да нет. Это я понимаю. - Сказал Петька. - А как он начинает верить-то? Он что, получается, всемогущий? Взял и поверил?- Да нет. Он ищет знака, - объяснил я. - Манифестации.- Какой еще манифестации?..- Ну, знака, что судьба - за него.

- Чего это она за него-то?.. - спросил он недовольно. - Судьба-то - это ты. Ты разве за него?- Да нет. С чего ты взял? Судьба - это суд Божий. Судеб-то ого-го сколько, разве все придумаешь?.. - я вздохнул и признался - Но сюда-то его я привел. Насовал ему знаков, вот он и милости просим. Так бы он ни за что не полез.- А каких знаков, - заинтересовался Петька.- М-м┘ Э-э┘ Долго рассказывать. Начиная с того, как он связался с ихней разведкой. Обычно-то они, маги, держатся от всех властей подальше. Им это скучно, потому что воли нету. Потому что всякая власть - от Бога.

- Это ихняя-то от Бога? Вот наш Царь - от Бога, он Помазанник. А ихняя власть против нашей. Значит, и против Бога. У них там эта┘ демонократия.

- Не говори ерунды. Все равно власть у них - от Бога. Потому Богу и судить их за то, что они обратили против Его Помазанника то, что Он им дал. Понял?

- А если бы была не от Бога, то и судил бы не Бог, а тот, кто дал. Вот так-то.

- Погоди, не путай меня. Если власть от Бога, то ее надо слушаться, так? А мы - воюем!- Это точно. Во всем слушаться, кроме только, если она сама идет против Бога. А если требует противного Богу, то, конечно, не слушаться: ведь Бог дал власть-то! Если требуют противного Богу, значит, воруют! Но даже и в этом случае не надо противиться власти, ведь ее же Бог дал. Дошло?- Дошло-то дошло. - спорил Петька. - Только если не противиться, значит, слушаться.- А вот и не дошло. "Если не противиться, значит, слушаться"! Хитрый какой. Нет, Петенька, не противиться и не слушаться.- Это как? - нахмурился в темноте Петька.- Послушно принять кару за непослушание. Ведь Бог дал им власть казнить и миловать. Вот так-то!

- А как тогда воевать? Ведь против получается?- Ага. Зато за послушание своей. Вот ты - ребенок, никто тебя и не просит воевать. Спи спокойно. А скажут воевать - изволь слушаться своей власти.

- А как тогда папу спасать? - Это уж моя забота, - отрезал я.

- Алеша, а как же дядя Миша?.. - он говорил о Максе Зальцоре.- А что? - не понял я.- Ну, он же шпрехер? Он, правда, не военный. Но если от него потребуют воевать с нами, что ему делать?- Если он соображает, что против Бога, то отказаться. Но если он из страха перед своей властью пойдет, то больше грех на том, кто посылает людей против Помазанника.

- А многие идут вот так, за страх?.. - Да большинство.- И как с ними?.. - Петька имел в виду, как же в них стрелять.- Насмерть. Чтобы было не больно. Если нельзя обезоружить.

Я закрыл глаза, но не спал, а ждал продолжения.

- А зачем ты все это устроил?- Что именно?- Ну, покушение┘ И вообще.- Чтобы дать Хуанычу шанс.- Царя убить?!- Да нет. Познать истину.

- А в тебя-то он верит?- Да ни во что он не верит.- А в себя?- И в себя не верит.- Так зачем он к папе приходил?- Я тебе говорю: чтобы выяснить, можно ли играть с верой в меня.- Ну, и что?- Выяснил, что нельзя. А теперь спи давай. Завтра будешь ворчать, что не выспался.- А нас не будут будить, - сказал Петька.- Как раз наоборот, будут. Часа через два.- Зачем? - Петька удивился.- Военная тайна. Спи.

- Погоди. Никак не пойму. Если он в тебя не верит, почему говорит "Тиран"?- Ну, он думает, что моя сила в вашей вере в меня. Если никто не будет в меня верить, то я и не буду автором.- Ха! - сказал Петька.- Вот тебе и "ха".- А почему ругается?- У нас с ним война.- Как война? Он же в тебя не верит.- Но вы-то верите! Спи.

- Не пойму┘- Ну, он не верит, а я-то есть. Попробуй-ка не верить, если я есть. Вот и воюем. Кто кого переубедит.

- Ха! - громко сказал Петька. - Значит, он верит, что ты - не автор! А ты говорил, ни во что не верит.

Я замычал. Я сказал:

- Петька, спи. Он ни во что не верит. Но он выбрал верить, что никакого автора - нет. Он так решил. Это - его война. Больше я ничего не слышу. Я уже сплю.

Петька все ворочался, думая о Василии Хуаныче и обо мне. У него было неприятное чувство, и он пытался себя понять. Чувство, будто я веду двойную игру. Какие-то знаки подаю Хуанычу. И отца никак не возвращаю. Он думал, думал обо всем и захотел плакать. Потом вспомнил, как я сказал "скоро узнаешь" и захотел спросить, но не решился будить. Он долго прислушивался в темноте к моему дыханию. Потом встал, зажег лампу на тумбочке и достал Библию. Открыл наугад и прочел в конце 3-й Книги Царств:

"И собрал Царь Израильский пророков, и сказал им:

- Идти ли мне войной на Рамоф Галаадский или нет?

- Иди, ибо Господь предаст его в руки Царя┘

- Сходи поскорее за Михеем, сыном Иемвлая┘

- Жив Господь! я изреку то, что скажет Господь┘ я вижу всех Израильтян, как овец, у которых нет пастыря┘ я видел Господа, сидящего на престоле Своем, и все воинство небесное стояло при Нем по правую и по левую руку Его; и сказал Господь: кто склонил бы Ахава, чтобы он пошел и пал в Рамофе Галаадском? И один говорил так, а другой иначе; и выступил один дух, стал пред лицем Господа и сказал: я склоню его. И сказал ему Господь: чем? И он сказал: я выйду и сделаюсь духом лживым в устах всех пророков его. Господь сказал: ты склонишь его и выполнишь это; пойди и сделай так.

- Возьмите Михея и отведите его┘ посадите его в темницу и кормите скудно хлебом и скудно водою, доколе я не возвращусь в мире.

- Если возвратишься в мире, то не Господь говорил через меня.

- Слушай, Весь народ!".

Когда-то его смущала мысль: если Господь все знает, то зачем спрашивает. Отец объяснил: если бы Господь всегда проявлял свое всемогущество, с Ним никто не смог бы общаться. Поэтому Петька не удивлялся, когда и я, автор, чего-то спрашиваю или переспрашиваю: иначе же невозможно разговаривать.

Конечно, если бы Господь просто хотел погубить царя Ахава, то Ему не нужно было бы никого ни о чем спрашивать. Зачем же этот совет с духами, да еще не только с правыми, а еще и при участии левых?

Тот лукавый дух, который вызвался обмануть царя Ахава, очевидно, не знал, что все это будет открыто самому царю: глупо же предлагать обмануть того, кто присутствует при совещании.

Это был для Царя шанс, понял Петька. Если бы Ахав поверил пророку Михею, не погиб бы. И для всего народа шанс: уклониться от этой войны, хотя сам царь ведет в бой, уклониться, потому что эта война для царя - гибель. Хотя бы и в темницу. Но царь не поверил, хотя ради него целое совещание в мире духов. Не использовал свой шанс.

Петька прочитал о ранении и смерти Ахава, и ему вдруг стало жалко Василия Хуановича, что я с ним играем как кошка с мышкой.

Петька выключил лампу, лег на кровать и стал плакать в подушку, но тихо чтобы меня не разбудить. Он вспомнил, как кот играл с мышкой у него на глазах. Он никак не хотел убить несчастную мышку, как Петька ни просил его, а только ужасно мучил ее. Садился безразлично, даже глядел в сторону, пока изуродованная мышь, вообразив, что ей дали волю, из последних сил тащилась, чтобы спрятаться под плиту. В последний миг он бросался и вонзал когти, вытаскивая ее к себе. Петька хотел отобрать мышку, но видел, что она уже не выживет, а только дольше промучится. Тогда он решился добить мышь, но не смог.

Петька от воспоминаний совсем разревелся. Может, надо было добить Хуаныча? Он мысленно наводил пистолет и┘ корчился, сдерживая рыдания. Он стал молиться о спасении души несчастного мага. Наконец он уснул.

- Подъем! - крикнул адъютант Царя, распахнув двери. - Подъем! Быстро одеваться! Сейчас выезжаем!

Петька спросил:

- А куда мы едем?- На позиции, - сказал Царь.- А зачем?- Я - по делам. А вы - чтобы удовлетворить законное любопытство.

Пошли перелески. Рассвело. Несколько раз мы проезжали через какие-то войска, и мы с Петькой с любопытством разглядывали громоздившуюся в отдалении боевую технику. Но машина неслась все дальше.

Наконец мы въехали в какую-то деревушку, остановились у просторной избы, как видно, штаба. Мы вышли. Возникло движение: узнали Государя. Из дверей выглянул сонный полковник, увидев Царя, поспешно спрятался. Через минуту оттуда выскочил бодрый генерал и, подбежав, начал рапортовать. Царь сделал нам знак не мешать. Мы отошли, немного постояли, обозревая скопление боевой техники невдалеке.

- Пошли, посмотрим, - предложил я.- Давай.

- А что тут делают эти солдаты? - поинтересовался Петька.- Папа говорит: загорают на отморе.- А почему папа, а не ты?

- Он говорит, что загорают.- Где говорит?- У нас. - Я махнул рукой куда-то вверх.- Понятно. - сказал Петька. - А почему они загорают?- Кто? - спросил я передразнивая Хуаныча. - Солдаты.- Где? - не сдавался я.- Тут. - сказал Петька.- А где это - тут?- В твоем воображении, - нашелся Петька.- А где мое воображение?- А почем я знаю. - резонно заметил Петька. - Я же сам - тут. Тебе там виднее. А где?

- Они тут просто отдыхают от боев, - объяснил я.- А танки зачем? - спросил Петька, заглядывая под брюхо Т-300.- Они охраняют тут "Верблюда". А в основном отдыхают.- На охране? - не поверил Петька.

- А можно посмотреть на него? - Петька имел в виду секретную установку, которую все называли "Верблюдом".- Как хочешь. Но близко подойти все равно не удастся.- Почему?- На нем здесь сосредоточено все внимание. Если я напишу, что нас не заметили, выйдет совсем неправдоподобно.- Кстати, а почему на нас внимания не обращают?- Так. - Я махнул рукой. - Кто думает: так и надо, может, сверху разрешили. Мало ли. И это правда. А кто просто не обращает внимания. Но "Верблюд" - другое дело.

- Ну, и пусть нас заметят, - сказал он наконец.- Как хочешь, - повторил я. - Но все равно руками не потрогаешь.- Ну, давай хоть издалека.

- Ты же имеешь право, - успокоил себя Петька.

- А все равно некрасиво, что солдаты на боевом дежурстве "загорают".

- Ну, должны же люди отдыхать. Это у блицкригов с охраной ПВО напряженка, а мы-то на своей земле. Вряд ли тут что┘- Ну, и пусть не лезут. - Заметил Петька. - А почему мы уходим от войска?- Его специально держат чуть в стороне от прочей техники, чтоб не демаскировать. А то засекут со спутника и дадут из дальнобойной пушки. Фронт-то рядом┘- Жалко, мы не на фронт. Я уж думал, мы совсем на позиции┘- Да Царь бы нас не взял┘ Мало ли┘

- Так он может плюнуть по снаряду.- Только по крупному. А мелкий - может опоздать. Поздно замечает.

- Хорошая штука - "Верблюд", - заявил Петька.- Это откуда посмотреть. Хорошая-то хорошая, только если бы его не было, то и войны бы, может, не было.- Почему?- Ну, не лезли же они на вас тридцать лет назад. Хотя беспорядка тут было куда больше. Почему? - спросил я и споткнулся. - Потому что не было хорошего ПВО. А без хорошего ПВО они вас боялись. Ракеты же.

- Зато все стало на свои места. А то они нас без конца путали миром, дружбой и жвачкой. "Новый порядок, новый порядок, мир без войн"!.. Добрые такие. А теперь нам расхотелось бузить и понадобился Царь.- Для вас, бужан, война и разруха - родная стихия. - Сказал я. - Это папа так шутит. На самом деле, конечно, мир все-таки┘ Если не бузить против своих же.

- Только нормальная война, - ответил Петька. - Чтобы глаза в глаза. А не такая, когда тебя долбят сверху, а ты ничего не можешь сделать.- Как в начале, - сочувственно сказал я.

Когда он вспоминал начало войны, он начинал ненавидеть прогрессоров. Большая часть ПВО оказалась вне игры, и амерчане с агликузами, выиграв войну за превосходство в воздухе - сказался развал в стране - делали что хотели, не давая бужанам головы поднять. Под их прикрытием шпрехеры взяли огромные территории, с высокомерным превосходством легко подавляя героические попытки сопротивления. Появление Царя было чудом. То, что Царю удалось из ничего создать вначале маленький фронт - было огромным чудом. Все висело на волоске, в лучших национальных традициях. Паникеры опять успели похоронить Бужландию и даже разделить шкуру неубитого медведя. Все это было свежо в Памяти Петька, но он пока даже в мыслях не решался задать мне один вопросик┘ В конце концов сверху виднее┘.

- Дальше нельзя, - напомнил я.

- Хорошая штука, - упрямо повторил Петька, с фанатическим благоговением рассматривая установку. "Верблюд" и правда чем-то напоминал верблюда.- Теперь повоюем, - сказал Петька.

- Папа меня однажды спросил, - заговорил я. - Какое оружие самое сильное?- Ну?- А как ты думаешь?- Может, "Верблюд"?..- Нет, власть, - сказал я.- Не понял.- А вот и подумай.

- Без власти любое войско - толпа. Толпа избирателей или толпа грабителей. Думаешь, почему там, на Западе, все так запищали от страха, когда появился Царь?- Ясно, почему.- А вот горцы - они воины храбрые, но войско у них - слабое.- Просто маленькое. - возразил Петька.- А почему маленькое?.. Ага, вот то-то! А западники трусы, зато у них порядок, потому до сих пор держатся. Но войне теперь скоро - конец. После нового нашего наступления Царь изволит согласиться на переговоры, и ничегошеньки они от нас не получат. Еще скажут спасибо, что отпустили домой подобру-поздорову, а не провожали до самых Марденбургских ворот. Вот так-то вот.

- А без власти ничего не будет. Ни оружия, ни войска. - Продолжал я. - Потому-то власть - самое сильное оружие. Вспомни, кто в истории был всех страшнее? Это самый Брус Ли, или Хуаныч? У кого больше власти было, вот кто. Ваши Цари были всех сильнее, пока вы не разбузились. А без власти вы стали не народ, а одно недоразумение. У вас же, у бужан, кроме власти ничего по-настоящему прочного и са-мо-быт-ного нету!...

- Друг за друга вы не заступаетесь. Каждый живет, как ему вздумается, никто на соседа не смотрит, полная свобода быта (это мягко говоря, а говоря грубо - бескультурье). Своего вы не бережете, в чужом толком не разбираетесь┘ Вот только научились книжки писать, да тут как раз стало некому читать┘- Чего ты ворчишь? - сказал Петька. Он подумал, и добавил. - Есть у нас еще кое-что. Ого-го какое прочное. Дед бил-бил, не разбил, баба била-била, не разбила┘

- Во-во. Хороший пример. Много народу к вам туда ходит? Отец в алтаре, ты на клиросе, дядя Паша - это народ. Так?

А Петька думал о власти.

О подполз ко мне, чтобы мириться. Он понимал, что люди - не муравьи, каждый - как мир. Вот и разбредаются в разные стороны. Без власти.

- А зачем он отрекся от престола? - спросил Петька. - Двинул бы войска и подавил мятеж. Или не мог? Пожалел?..- Мог. Он потом горько жалел. Видел, что делается с народом. Легче было бы подавить.- А зачем тогда?- Ему Бог повелел.- Зачем?! - у Петьки задрались брови.- Чтобы вас наказать. Чтобы узнали, как оно - без настоящей власти. Ну, и как? Нравится?

Обижался он недолго, но я после бессонной ночи клевал носом и успел спокойно подремать.

- А можно посмотреть, как он плюет?- А? - сказал я, просыпаясь. - Папа говорит, что нельзя.- Почему?- А я почем знаю? Говорит, нельзя. Ему виднее.

- А ты чего спрашивал-то? - поинтересовался я.- А ты не слышал? - Я заснул, - сказал я, и зевнул.- Почему нельзя посмотреть, как он плюется?- Я говорю, почему нельзя посмотреть, как он плюется?

- Нам с папой не хочется оставлять сиротами амерчанских деток только для твоего удовольствия.- А если ракета?- Эй, духи, вы чё тут торчите?

Подходил морпех невысокого роста, но весьма коренастый. Видно было, что загорать ему не дали. Видно было, что нас в лучшем случае вышибут вон из расположения, предварительно хорошо напинав и надавав по шее. Он был ниже Петьки, но глядел сверху вниз. Петька здорово струхнул. Даже у меня засосало под ложечкой.

- А ну-ка ложись, - скомандовал воин.

- Ложись, команда была.

- Ты, шланг, - сказал варяг длинному и тощему Петьке. - Какого вы тут хрена торчите?- А что, нельзя, что ли? - дерзко пролепетал Петька в траву.

- Мы ищем, где выспаться.

- Так чё, на "Верблюде", что ли, откидываться? если он харкнет, мокрого места не останется, - объяснил он миролюбиво, обращаясь ко мне. Я поднял Петьку на ноги. - Валите на котел.

- А тут нечего воздух портить, - добавил он официальным тоном.

- Что-то он не больно-то выражается, - тихо проворчал Петька, не оборачиваясь, когда мы отошли на приличное расстояние.- А что?- Нецензу-урно. - Петька сделал гримасу.- Это еще что, - сказал я, не оборачиваясь. - Вот он сейчас чешет в затылке и дивится, чего это он сегодня такой мягкий?.. Разомлел на "отморе"?┘

- Зато он за тебя кровь проливает, - заметил я.

- А все равно. Ругаться - грех.- Ты-то в Церкви вырос, как и я, а он знаешь где?..

- А он верующий?- На войне все верующие, только по большей части не сильно, а слегка.

Петька и правда вырос в Церкви. Отец Петр долго служил до липкинского храма в глухой, позабытой бужанами деревне, на пустом приходе; телевизора они, конечно, не заводили, и большой мир Петька узнавал из книжек, притом далеко не каких попало. Его папа, человек мягкий, наказывал его нечасто и нестрашно, а растил в страхе перед Богом. Потому наводящая испуг властность воина была переживанием свежим и неприятным. Мы дошли до "котла" и улеглись поспать. Тут никого сейчас не было, но были мы далеко не первыми и не последними, судя по сену, брезенту от дождя, старым тряпкам и даже драным матрасам.

- Что это такое?- Это - котел.- А что значит "котел"?- Это реактор.- Ух ты! - Петька вскочил. - А как тут с радиацией?- Ну, по инструкции подолгу тут находиться не положено, но об этом давно все позабыли. Фронт же.

- Да тебе вовсе нечего беспокоиться. Ты точно ни рентгена лишнего ни получишь.- Почему?- Как автор обещаю. Твое здоровье представляет большую ценность для бужанского народа, - торжественно объявил я, глядя на него снизу вверх.- Почему это?! - возмутился Петька.- А вот потому это, - ехидно ответил я.- Ты надо мной не смейся, - грозно сказал Петька, подумав, что я как-то тонко намекаю на его унижение перед варягом.- Я не смеюсь, - сказал я. Но его важность передо мной была такой забавной, что ему показалось. что я все-таки смеюсь.

- Тихо ты, - прошипел я. - Сейчас еще кого-нибудь разбудим, и если я напишу, что нас не тронули, выйдет неправдоподобно.

Но никого не было, и мы чинно залезли на свое место.

- А почему на войне мало сильно верующих? - спросил Петька через некоторое время, - ведь тут смерть рядом.- А сильно верующий боится смерти не так, как вечной муки.

- Да ты зря на него дуешься, - сказал я в ответ на его мысли. - Он же охраняет "Верблюда" твоего любимого. Мало ли кто вот так подберется.- Вот и надо охранять, а не загорать, - проворчал Петька, - чтобы никто и не мог подойти.

- Да если б не я, ты бы ни за что не подошел. Сам же просил меня подойти. "Ну и пусть заметят! Ты же имеешь право!" - передразнил я, - мы нарушили закон, чего ж теперь ворчать.- А запугивать-то зачем?.. Сказал бы по человечески┘- Да ты что! - возмутился я. - Он должен был арестовать или пристрелить при сопротивлении!- Ну, арестовал бы по┘ человечески. Мы ж не будем сопротивляться.

- Ты рассуждаешь, как шпрехер какой-то. Будь мы с тобой на западе, где люди живут как написано в законах, я бы с тобой вообще никуда не полез. Что ж мне нарушать законы, я же автор, сам же и придумываю ваши правила! Или для тебя вносить поправку к конституции?.. Если, мол, Петька гуляют с Лешей, на них Конституция не действует, так, что ли?

Петька слегка ошалел от моего напора.

- Погоди, что ты разошелся┘ Кстати, они там в тебя и не верят!.. На Западе.- Вот именно. Вот и не пойду я туда гулять по ихним законам.- Ну, и не ходи. Чего ты?.. - утешал меня Петька. - да и не имеют над тобой власти никакие тут законы, не хочешь - не исполняешь.- Не-ет, Петька. - сказал я спокойно. - Я их придумал таких законолюбивых, я и не буду нарушать их законов. Просто гулять я туда - не пойду. Пусть они целуются со своими законами и живут без автора. Пусть себе верят, что они - настоящие. До поры, до времечка┘ Вот так пусть будет.- Конечно. - Поддержал Петька, льстиво покивав головой, - а ты будь тут с нами. Ты же за нас.- Ага. - Сказал я совсем спокойно. - Вот теперь-то ты понял своего морпеха?- Нет. - Удивленно сказал Петька, сообразив, что я разыграл какую-то сцену. - Ничего не понял.

- Ага, - сказал я. - Вот то-то и оно, что живет этот варяг не по законам.- Ну? - подбодрил меня Петька.- Он подчиняется чувству. Чувствует власть, понял? А законы - пыль. Сегодня одни, завтра другие. Жизнь в законы не сунешь. Вот потому у вас - Царь. Которому закон не писан, а только Бог над ним. Страшный. Который с него спросит, как он тут свое отцарствовал. Понял? Система гибкая, как сама жизнь.- Ну? - повторил Петька, начав что-то просекать.

- А что он такой страшный, - продолжал я, - так он и должен таким быть. Очень страшным, чтоб враг трепетал. Перед такими варягами.- Я ж не враг?.. - не понял Петька.- Вот почему блицкриги из твоих Липок без боя драпали? Знаешь? Эти морпехи просочились через фронт и уничтожили целое звено ПВО. Три "Кобры". Одновременно, в одну ночь. Между прочим, били врукопашную, хотя их было в десять раз меньше. Но в темноте кто тут разберет? Шпрехеры только ах-ах!.. Дальше наши под прикрытием авиации прорвали фронт и создали угрозу окружения для целого корпуса. Ну, корпусом-то можно драться в окружении, хотя и рискованно. Наши под Москвой в 41-м специально оставались в окружении, причем батальонами, даже ротами. И долбили немца в тыл, пока там, впереди, не ударили контрнаступление. Но эти не решились идти на риск. У них там ходят слухи о страшных зверствах над пленными.

- Да наверняка чушь это. Разве что отдельные случаи┘- Вообще чушь. Но вот они этого знать не должны. Пусть считают вас дикарями. Такие слухи ползут во время всякой войны с бужанами. И будут ползти. Потому что они вас не понимают. Загадка бужанской души. Так что от этого страшного морпеха они и драпали. Понял?- Что-то понял, - сказал Петька, помолчав.

- Ты понимаешь┘ - сказал я. - Такие народы, как ваш, не образуют сильных государств. Вот оно что. Тут тайна.

- А ты его зря испугался. Ты же со мной. А я у вас тут - власть. Он это почуял. Безо всяких законов.

Я нагреб под себя побольше кем-то скошенного и принесенного на котел сена и стал засыпать. Петька почуял это, и взял инициативу в свои руки.

- А если лучшее оружие - власть, - начал он, - то как они там, бедные, с демократией своей?

Потом сказал:

- Да им там много власти не нужно. Народ культурный, хилый. Уважают каждого полисмена и пользуются взаимностью. Верят во всемирно-историческое торжество законов. Штрафа на полном серьезе боятся, до бледности. А вас, бужан, чтобы в страх привести, нужна власть ого-го какая. Тем более ваших горцев. Нужно, чтобы был человек, которого слово - жизнь или смерть. Бумажкам этим никто не поверит. Законам. Да вы бы ни за что не создали бы такого огромного государства, если бы не страх Господень.

- А если власть даст слабинку - все, пиши пропало. На ваше горе. У других таких же необузданных народов есть хоть всякие родовые-племенные традиции. Но это ма-аленькие народы. Может, и вы такими будете.

Петька почуял наконец связь между нашим вселенским разбродом и нашим Царем, и это его немало утешило. Но он не уснул, а стал думать про Царя. Он растолкал меня и спросил:

- А как он узнал?

- Кто узнал? Чего узнал? - мужественно спросил я.- Как он узнал, что Богу угодно нас наказать безвластием?- В страхе узнал. Он же Помазанник. Если будет поступать против воли Божией, ему за это страшная кара. Он боялся ошибиться и просил открыть.- И Бог открыл отречься?- Да. Если кто боится Его Самого и просит открыть, Он всегда открывает. А если не боится - может и премолчать: решай сам, как хочешь, вот тебе на то твоя воля.

- Это здорово, - сказал он замирающим голосом. - Кто боится Его, тому Он и командир.- Ага, - сказал я. - Здорово. Мне тоже нравится. А кто не боится - свободен. Гуляй себе в дураках. До поры до времени. Хочешь поумнеть - бойся. А не хочешь - не надо. Как Хуаныч.

- А может, ты дашь ему еще шанс?- Да он больше ни за что не сунется. Он же грамотный. Два раза на одни грабли не наступит.

- Петька, бесполезно. Он понял, что имеет дело со страшной, неодолимой силой. Против которой - ну никак.

- Он кинулся к твоему папе выяснять, можно ли приспособиться и самому меня приспособить, решил верить, что - нельзя. Будет обходить за километр.- А пусть он передумает, решит, что можно приспособиться.- Приспособиться-то можно, а вот приспособить нельзя. Играть с верой нельзя.Нельзя применять "скрадывание".- Это чего еще?- Это когда не верят, а от полной веры не отличишь ничем. Искусство такое. "Скрадывание". Нельзя применить. Хоть где можно. А с тем, кто тебя придумывает, нельзя. Он же сам придумывает, понимаешь?

- А как он объясняет? - Петька был неспособен это понять. По молодости.- Кому?- Себе.- Да никак, - выдохнул я.

- Ему это неважно. - сказал я. - Сила есть. Налицо. Объяснения излишни, вредны. Ослабляют.- Сила есть, ума не надо? - сострил Петька.

- А ты его привлеки, замани знаками. Зайди с другого конца, не показывай силу. Или пусть он подумает, что ошибся, что тебя можно одолеть. Сделай ему эту┘ манифестацию. Вразуми его. Пусть он поверит, что ты и правда - автор┘- Сюжет выйдет хуже. - Сказал я следом за папой. Тяжело было в этом признаваться. - Не такой глубокий. Пусть он идет до конца своей дорогой. Что делать из него клоуна. Взрослый же человек.- Вот именно, - сказал Петька.

- Стой. - Он внезапно сел, расширив глаза. - А ты, когда я тебя спросил про "Верблюда", ты тогда правда не знал, что я у тебя спросил, или просто притворялся для сюжета?- Правда не знал. Я же спал.- Но ты же должен знать, что вы пишете! Как автор!- Вот именно. Как автор-то я знаю все, что мы написали. Даже гораздо больше знаю. А как герой - знаю только то, что надо для сюжета. Как и ты.- Что, у тебя раздвоение личности? - пошутил Петька.- Да нет, не личности, а сущности.

- Папа говорит, что личность у меня - одна. Это я сам. Невозможно обратиться ко мне, как к герою, при этом не обращаясь ко мне, как к автору- Ну?..- Зато можно не давать мне спать как герою, а я при этом буду отлично высыпаться как автор. Или наоборот.

- Так что сущности у меня две - автор и герой. Как герой я тоже знаю больше, чем как автор. Всего же не придумаешь. Понял?- Петька сонно покачал головой.- Папа говорит, изучай православное Богословие. Тогда все эти авторские нюансы легко поймешь. Вот Христос - Всеведущий, Всемогущий Бог, и Он же - Тот Самый Христос - ограниченный немощный человек. Умерший на Кресте страдавший человек. Не пострадал как Бог. Две сущности, притом совсем-совсем разные. Это ведь не одно и то же - Бог и человек. Так?- угу.- А личность - одна. А в Боге Личности - Три, а Сущность - Одна. А еще вернее, Она неисчислима. Выше чисел - один, два┘ Единая Сущность. Называем - Бог. Хотя у него нет постоянного Имени. Или, вернее постоянное Его Имя - это Слово. Сам Бог. Личность. Одна из Трех. Тот Самый Христос, который родился на нашей планете, на Земле, где и мы с папой родились. Родился как человек. Не всегда был, но стал человеком. Всегда был и будет Богом. Который все и сотворил, что было не всегда. А я как автор - человек, и как герой - человек. И героем был не всегда. И автором стал не сразу. Гораздо проще же понять.

Я проснулся от песни. Начало я не слышал, но и так знал. Вначале было вот что:

Открывались молодцу три дороженьки

Возле Камня вещего над Урал-рекой.

А тому ли молодцу мать-земля узка

Всю навек отдай ему - на душе тоска.

Пока мы спали, на котле собралось несколько солдат. Нас не тронули - вы понимаете, почему. Там уже давно загорание кончилось, здесь попрятались те, кто увильнул, справедливо рассудив, что Царя все равно не посмотришь, а послужить еще успеется┘ Война же┘ Кто-то тренькал на невероятном инструменте - бужанской балалайке. Да, война совершала с людьми удивительные вещи┘ Патриотический ренессанс┘

Мне ли добру молодцу век горбатиться

День-деньской пахать-копать за копеечку?

Той ли силе силушке жизнь постылая,

С горькой чашей песенка разунылая?

А песенка была ой не унылая┘ Умел петь варяг, не только бить насмерть, чтобы было не больно. Умел сделать и сладко, и больно живой душе своим голосом.

Мне ли доля вольная, да удел лихой

Разудалое житье, да раздольное?

Ай, тому ли молодцу - да тюрьмы дрожать?

Той ли буйной силушке от судьбы бежать?

Ой ты, воля вольная, Беспредел лихой!

Лейся жисть раздольная┘ пополам с тоской!

Небесам глухим-пустым камни зло кидать,

Чаши гнева-ярости, вечной муки ждать.

И мелодия вдруг взлетала к небесам и звучала каким-то невероятным былинным маршем.

Или жизнь короткую на земле прожить?

Ту ли буйну голову за Царя сложить?

Тропка узкая ведет, да недлинная.

Ай, молва плывет-слывет, да былинная.

Той ли красной кровушкой мне грехи омыть?

Той ли русской долюшки мне причастным быть?

Ой, тропа недлинная, тропка воина.

Чаши вечной Божией удостоена.

Вот и Петька наш уже не спал, слушал песню. Петька любил эту песню.

А все полюбили ее, как приперло по-настоящему.

И была долгая-долгая реприза┘

Ой, открылись молодцу три дороженьки┘

Возле камня вещего над Урал-рекой┘

И повисла тишина. Я дал знак, и мы ушли по-англикузски, не попрощавшись. Никто не видел, как мы ушли.

Через минуту Петька вдруг остановился, лег на землю и стал слушать. Я лег рядом. Что-то громыхало вдали.

- Что это? - спросил Петька шепотом.- Это наши разворачиваются, для наступления. "Небо"-то - ку-ку!

- А когда оно будет?

- Завтра!- А шпрехеры знают?- Они ждут через неделю, по сообщениям своего резидента.- Какого резидента?- Который у нас в ставке.- Ух ты! - сказал Петька. - А почему он им врет?- До сих пор Царь хотел наступать именно тогда, но сегодня вдруг передумал. Генералы недовольны, говорят, невозможно успеть подготовиться как положено. Царь говорит: постарайтесь как возможно и наступайте как получится, а они ропщут.

- А почему он так решил? Он знает про резидента?- Нет. Не знает и даже не подозревает. Его подтолкнул Хуанич. Кстати, забавно, но они учились с резидентом на одном курсе. Так что тут все неслучайно. Так папа говорит. Сегодня ночью Царь проснулся и начал размышлять о наступлении. А тут Хуаныч устроил шум. А Царь уже больше не спал. И он почему-то решил срочно наступать.- А правильно решил?

- Да. Правильно, - ответил я. - Сейчас внезапность важнее. Они побегут.- Угу. - Петька начал мучиться одной мыслью, а потом скзал твердо:- А может, резидента лучше прихлопнуть?- Нет, - сказал я. - Жалко. Он вообще хороший. Не за деньги. Но неверующий. Он пока не разобрался, но честно пытается. Если его сейчас прихлопнуть, погибнет вовеки. А если оставить в живых, может поймет, где правда┘ Хотя пока не знаю. Кроме того, им все равно конец, никакой резидент теперь не поможет. Войне скоро конец.

- Алеша, а тебе сколько лет?- Четырнадцать, я ж тебе говорил.- А там, у вас?- Когда я тебя только начинал придумывать, было двенадцать, а когда закончили, уже тоже четырнадцать. А что?..

- Слушай, а я - нормальный?- А что, ты сомневаешься? - улыбнулся я.- Ага. Ну вот, я хожу, а ребята "канают" или там "хиляют". Я разговариваю, а все "базарят". И вообще┘- Скорее уж наоборот, - заметил я. - Ты нормальный┘- Ну я же бужанин, - сказал Петька. - Чего я такой хилый? Ты и сам сказал: рассуждаю как шпрехер┘

- Ну, например, солдаты Суворова. - начал я утешать Петьку. - Не базарили же они. Что, были ненормальные? Наоборот, они боялись Бога, как и ты. Потому и на врагов наводили ужас. Были для них непознаваемым, как Тот, Кто их вел. Кстати, сам Суворов в детстве был хилым. Как мы оба. А он с этим войском ни одной битвы не проиграл. Он говорит: "Бог нас ведет, Он - наш Генерал". И это он правду говорил. Потому что боялся Бога, что ответит Ему за солдат. Потому ему открывалось, что делать. И солдат не погибал, а восходил к Вечному Свету. Знаешь, какая это была армия? Теперь у вас сотая доля той мощи. Он отсупил только один раз - по приказу Потемкина. Помнишь?

Но это его не успокоило. Он не мог себя представить в роли командира. Даже когда случалось играть в войну - а последний год они прожили в Липках, где было с кем играть - он избегал роли командира, боясь ответственности. вдруг не так скомандуешь, и кто-то погибнет из-за твоей ошибки. Нет, бужанам не нужны такие хилые петьки. А нужен тот, кто не боится стать причиной, взять на себя ответственность! Он вспомнил по ассоциации кусок нашего разговора.

- Слушай, а ты чего такой умный?

- В каком смысле?- Ну, ты иногда такие вещи говоришь, что я вообще, - он сделал тук-тук по голове. - Даже вспомнить не могу. Я и сам как-то умнею с тобой. Говорю-говорю, умно говорю, а ничего в голове не остается.- Когда надо, всплывет, - пообещал я.

- Да это не я говорю, а папа через меня. Я и сам-то, - я сделал тук-тук. - Пророчествую. Нич-чё не понимаю, что я тебе такое говорю. Я и вопросов-то твоих иногда не понимаю┘- Во-во, - покивал Петька.- ┘к чему ты это говоришь? - продолжал я фразу. - Дундуки мы с тобою. Я папу спрашиваю, он мне подсказывает, что говорить. А то просто диктует, если вообще┘ Ему ужасно нравятся наши разговоры. Он говорит, я ж не виноват, что у вас пока умишко слабый. Вам бы все пиф-паф. Это он так говорит. Не я. - Виновато сказал я Петьке.

А Петька стал думать про папу. Моего.

- А он все время за нами следит? - спросил Петька опасливо.- Да мы ж все вместе пишем. По согласию. Я соглашаюсь. Он умеет переубеждать.

- Да нет, словами, - сказал я. - А то бы я и писать не стал.- Тогда понятно┘

- А как вы все это решаете?- Что решаем?- Ну┘ - Петька хотел сказать помягче. - Судьбы людей. Как это вы так распоряжаетесь?

- Ну, мы ж вас придумали. Если б мы не распоряжались, то и не придумали б.

- Все равно. Я бы не смог. Страшно как-то. Люди же. Живые.

- Ну, сначала, когда я вас придумывал, вы были гораздо проще. Только Царя я не придумывал. Потому он получился сразу. А папа стал все усложнять. Сам бы я никогда не решился на это. Чтобы распоряжаться судьбой людей, которые все понимают. А теперь у меня вариантов нету. Куда мне деваться-то? Я же должен папу слушаться.

Петька представил себя на месте папы. Все равно непонятно.

Мы вышли на дорогу и двинулись к деревушке.

Пока мы гуляли, туда собралась куча машин, видно, на военный совет. Стояло даже несколько вертолетов. Наверное, тут собралось все командование этого фронта. Это было интересно и непонятно.

В расположении охраны наблюдался теперь образцовый порядок. К "Верблюду" было не подойти. Только "Котел" оставался в тени.

- Пусть тебе папа сам про это скажет. Перехожу на прием.

- Чего? - не понял Петька.

- Папа говорит: тебе неудобно командовать, ты чувствуешь себя не вправе. Так и все нормальные бужане. Потому-то у вас всегда приходят к власти ненормальные. Это такая национальная особенность.

- А Царь? - не поверил Петька.

- Нет, Царь-то как раз нормальный. Но он же помазанник Божий. Куда ему деваться-то? Он перед Богом ответит, если не будет властвовать, притом по воле Божией.

Я помолчал и добавил:

- А без Царя будет у вас командовать Блицкриг. Который не смущается ответственностью. Считает вполне естественным, что он над вами - господин.

- Почему это?! Ты ж говорил "конец войне"!..

- Вот именно. Войне-то конец, а народ в Церковь не ходит. А "канает" себе мимо. Еще неизвестно, как у вас дело повернется.

- А у вас? - полюбопытствовал Петька.

- Что - у нас? - не понял я.

- Ну, там, в России?

- Про нас ничего не знаю. Власти не сужу. Но Царя у нас нет.

- И как вы?

Я пожал плечами.

- Нормально. За все слава Богу.

Петька поразмыслил и деловито посоветовал:

- А вы выберите.

- Ну, кто ж выбирает Царя! Он же Помазанник. Божий. Его Бог выбирает.

- Так выбирали же.

- Ну, наверное, можно. Если единогласно. Вряд ли все-то ошибутся. Только вряд ли все и согласятся, что вот такой-то и есть наш Царь. Не представляю.

Петька задумался о России. Это было немножко забавно. Я отвернулся, чтобы он не видел моего лица. Мы входили в деревню.

- А что же делать? - спросил он серьезно.

Я тоже ответил серьезно.

- Покориться власти, какую Бог дал. Может, Он пожалеет нас за покорность и подарит опять Царя?

- А вы там тоже такие... вроде нас?

Я махнул рукой.

- Хуже. Вы-то можете хоть оправдываться, что мы с папой не так про вас придумали... А нас-то Сам Бог сотворил.

- Какое ж это оправдание? - возразил Петька. - Вы же придумали нас как Богу угодно...

- Да ты что! Царь - он Помазанник, и то допускает ошибки, когда решает сам от себя... А мы...

- А вы, когда пишете, всегда спрашивайте Господа, что писать. Молитесь!.. - убежденно посоветовал Петька. - Мы же за вас молимся...

Я спрятал от него глаза.

Мы уже подходили. Из штаба выходил Царь во главе целого сонма военных.

Назад возвращались уже не одной машиной, а с целым бронеэкскортом. Всю дорогу до дома Петька упорно молчал. Он вспоминал своего папу, но не плакал.

Отец сейчас сидит в конуре на полу, света дневного не видит, а мы гуляем. Разъезжаем на машинах, философствуем. Распоряжаемся судьбами.

Как только мы остались одни в своей комнате, Петька предъявил ультиматум:

- Либо сейчас же спасаем папу, либо я разревусь.

Я немедленно согласился.

- Ладно. Сейчас. Только дай ему с Хуанычем договорить.

- А они сейчас разговаривают?

- Нет. Но скоро начнут. Пусть они поговорят как положено, а то придется наше прошлое переделывать.

Петька удивился.

- М-м? А куда денется то, что было?

- А никуда. В печку. Значит, и не было.

Мы долго молчали. Этот день склонялся к вечеру, уходил навсегда.

Небо все не рассасывалось, скрывая от спутников перемещения бужанских войск. Хотя те уже почуяли что-то.

Да и вообще чувствовалось, что что-то тронулось. Нам велели неотлучно быть дома до особых распоряжений. Обещали, что скоро организуют нормальные школьные занятия.

У меня было чемоданное настроение.

- А можно еще посмотреть? - спросил Петька. Он имел в виду сегодняшнюю сцену с Хуанычем, которую я показывал ему вчера.

Я молча кивнул.

Стена исчезла.

Отец Петр сидел, закрыв глаза Хуаныч прохаживался по каморке.

- А почему он "Хуаныч"?

- У него Папа - мексиканский кактус, - пошутил я.

- Как это?!

- Шучу. На самом деле Хуан - значит Иван.

- А почему?

- Ну,как... Иван - Иоанн - Йоан или Ян - Джоан или Джон - Жуан - Хуан. Дон Хуан значит дон Жуан. Или просто Иван.

Петька вглядывался в лицо Хуаныча. Пожал плечами:

- А почему не Иваныч?

- Надо.

- А почему?

- Папа говорит: нет пророка в своем отечестве.

- Хуаныч - пророк, что ли? - удивился Петька.

Я засмеялся.

- Где как!

- Был бы очень признателен, если бы меня оставили пока одного, - попросил отец Петр.

Хуаныч уселся рядом с ним.

- А они нас не услышат?

- Нет. У нас односторонняя связь.

Мы молча следили за повторной сценой.

- Ты мне не ответил, - вспомнил Петька. - Ты дашь ему шанс?

- Трудно это. Легкомысленно для него. Ему лучше с достоинством удалиться. Чтобы не оскорблять чувства тех, кто таким всерьез покланяется. Пусть их Бог судит. Не наше это дело. Это я опять. - Добавил я. Он уже замечал, когда я говорю не от себя, а то, что положено. Длинно получается. Умно. Читать, наверное, трудно. Детям. Младше тридцати. Говорить легче - особенно не врубаясь.

- А ты заморочь его знаками, - все гнул свое Петька. Ой, трудно не уступить.

Я пожал плечами. Все мы долго молчали.

- Может быть... Может быть, вы и неправы... - мягко сказал отец Петр.

И мне стало жалко мага, попавшего в безвыходную безболезненную мышеловку собственного гордого одиночества-всемогущества. Ведь нет выхода, понимаете? В принципе нет - изнутри его мира. Это ж ЕГО мир. Так-то вот.

Страшно впасть в руки Бога Живаго.

- Мажу ведь, - пожаловался Хуаныч.

- Ладно, - сказал я. - Дам шанс. Ради одного человека, который его очень любит. Даже не хочет стать всемогущим, если один.

Петька засопел. Я глянул на него. Его глаза блестели. Надо же! Как пожалел наше создание...

- Кто это? - спросил Петька, улыбнувшись мне.

- Виктором зовут. Талантливый писатель.

Петька кивнул.

- Но имей в виду: если он и в этот раз не захочет понять, что он - выдумка... Если выберет волю, а не истину. То ему останется одно - плюнуть на все и впасть в нирвану.

Петькино лицо затуманилось:

- Почему?..

- Слишком сильное потрясение. Коан называется. Или дзен. Или там чань. Я не помню. Да это и неважно, они там наугад называют. Хотя не все.

- А ты не давай ему впасть в нирвану. Он же в твоих руках. Твой же герой.

Я помотал головой.

- Пусть впадает, если не хочет. Мы никого не заставляем, иначе замысел узкий.

- И что с ним тогда?

- Совсем ничего. Пустота. Будто ничего и не было.

- А потом?

- И никакого "потом". Будто и нас с папой не было.

Петька глядел на Василия Хуаныча.

- А совсем потом?

- А совсем потом - Суд. Страшный.

Мы замолчали. Я вздохнул. И Петька вздохнул.

Мы стали ждать. Время шло. Я думал про Петьку, а Петька думал о Боге. Потом он устал думать.

Время все тянулось. Когда взрослые надолго замолкали, Петька ерзал от нетерпения. Только сцену с раздавливанием камней смотрел с живым интересом. Я даже сострил:

- Хочешь еще раз посмотреть?

Петька помотал головой. Когда Василий Хуаныч удалился, отец Петр повернулся к востоку и, по-видимому, молился.

- Ну?! - Петька даже подпрыгнул.

- Давай, - сказал я.

- Что "давай"? - не понял Петька.

- Давай освобождать.

- Давай! А как?

Я замялся.

- Не знаю, - сказал я виновато.

- Как - не знаешь?! - возмутился Петька.

- Как герой - не знаю, - сказал и под взглядом Петьки Петровича начал оправдываться. - Ну, я там вначале хотел устроить целое побоище, а папа не хочет. Говорит, выйдет либо неправдоподобно, либо жестоко. Недостойно. Мы же авторы, а не...

- А ты тайком! Ведь папу же надо спасать, - сказал Петька возбужденно.

Я сделал гримасу.

- Тайком не буду.

- Давай как-нибудь.

Все. Дело шло к развязке.

- Скажи, как, и сделаю, - предложил я решительно.

Ни мгновения не сомневаясь, Петька предложил:

- Пусть он просто окажется там, - он показал рукой. - В соседней комнате.

Стенка возникла.

- Пошли.

Мы вышли в коридор и постучали в соседнюю дверь. Я сказал:

- Молитвами святых отец наших, Господи Иисусе Христе, Боже наш, помилуй нас.

Ответом было пока что молчание.

- Он там? - спросил Петька.

Я кивнул. Петька сам постучал и повторил молитву.

Подождали. Я вновь постучал и произнес...

Молчание.

- А он там? - усомнился Петька.

- Аминь, - ответил наконец отец Петр.

Я перевел дух и отворил двери. Петька влетел в комнату и облапил отца Петра.

Я чинно вошел, прикрыв двери и попросил благословения.

- А это мой друг! Он автор! - завопил Петька, не отрываясь от папы.

- Как - автор? - спросил отец Петр несколько растерянно.

- А вот так, автор! - вопил Петька. - Он решил тебя спасти!

Я несколько съежился.

- Тогда пусти-ка меня, - сказал отец Петр сыну.

Петька наконец освободил ему руки. Я поклонился и принял благословение.

- Пойдемте, - пригласил я вежливо.

Мы вышли из этой комнаты прямо в домик священника в Липках. Когда-то здесь была церковная и кладбищенская сторожка. Отец Петр, кажется, уже не удивлялся.

Петька радостно уселся на свою кровать.

- Пойдемте, сходим к тете Вале, а то она беспокоится о вас, - предложил я.

- Пойдемте! - Петька с готовностью вскочил.

- Минуточку, - попросил отец Петр, обращаясь ко мне.

Я кивнул. Отец Петр шагнул в красный угол и стал класть земные поклоны перед иконами. Мы переглянулись и стали делать то же самое.

Скоро мы запарились и остановились, священник продолжал, не обращая внимания на нас. Может, благодарил Господа за спасение, а может, просил вразумить, не сон ли это?.. Не хотим выдумывать. Это - его дело.

Мы на цыпочках вышли из комнаты.

- Давай, покажу наш дом.

- Давай.

Мы старательно облазили весь дом. Потоптались перед закрытой дверью, где молился отец Петр. Петька тихонечко вздохнул и сел на корточки у двери.

Наконец отец Петр вышел. Петька вскочил, хотел опять заключить его в свои объятия, но постеснялся. Отец Петр взъерошил ему волосы и спросил у меня:

- Так Вы действительно автор?

Я развел руками.

- Да, - выдохнул Петька.

- Тогда я к Вашим услугам, - заявил отец Петр. - Идем к Валентине?..

- Может быть, Вы хотели вначале зайти в храм? - вежливо предложил я.

Отец Петр поразмыслил и ответил:

- Нет, не хочу суетиться. Там ведь все в порядке? - Я кивнул. - Надо успокоить Валю, Вы правы...

Он помедлил секунду, и добавил:

- Излишне говорить, как я благодарен Вам, и...

Он приложил руку к сердцу и низко поклонился.

Я растерялся, тоже поклонился и, кажется, покраснел. Сияющий Петька взял меня за руку с таким видом, будто это он меня придумал.

- Ну, пошли!

Мы вышли с кладбища за церковную ограду и двинулись вниз по узкой улочке, по которой не так давно подымался к храму профессор Макс Зальцор, которого Петька прозвал дядей Мишей.

Невидимое солнышко клонилось к закату.

Мужики на улице остолбеневали, потом подходили за благословением:

- Здравствуйте, батюшка. Давно ли из плена?

- Да вот... - отвечал отец Петр, раскланиваясь и благословляя.

Женщины хлопали глазами и начинали шептаться:

- Батюшка, и меня благослови.

Так что наше шествие к тети Валиному дому продолжалось довольно долго. Уже недалеко от цели нас догнал сельничий - мастное начальство.

- Отец Петр! Какими судьбами? Давно ли?

- Только что, - улыбнулся отец Петр, подавая благословение.

- Здравствуй, Петька. А это твой друг из свиты?

Я торопливо кивнул. Петька открыл рот, но я на минуту лишил его дара речи.

- Ну, что там? - спросил у отца Петра любопытный сельничий.

- Где?

- В ставке. Вы же оттуда?

- Вовсе нет.

- Вот как? А ты, Петька?

Петька раскрыл рот и пожал плечами.

- Вот так да! - почему-то обрадовался сельничий. - А наверху знают о Вашем освобождении?

Отец Петр пожал плечами.

- Сам Царь-Батюшка о Вас беспокоился. Вы сообщали в район?

- Только что вернулся. Еще не успел.

- А-а... Так я побегу звонить. И в благочиние дам сигнал, - крикнул он уже на бегу.

- Не беспокойтесь, - запоздало сказал отец Петр.

- Петенька! - потряс воздух Тети Валин возглас, и вот уже она сама спешила к отцу Петру, на бегу вытирая слезы. Глядя, как она неотвратимо надвигается на сравнительно маленького священника, Петька втянул в голову плечи, а у меня засосало под ложечкой.

Но все кончилось благополучно. Через пять минут мы уже сидели за столом вместе с Танькой и Степкой и пили чай.

Тетя Валя ворчала:

- Подождите надуваться-то. У меня счас супчик поспеет.

- А мы уже сытые, - храбро возразил Петька.

- Ничего. От моего супа никто еще не умирал.

Тощий Петька покорился неизбежности. Стол был накрыт, мы стали ужинать. Отец Петр ел с удовольствием - видать, шпрехеры экономили - а мы с Петькой кое-как, хотя готовила она отлично.

После еды помолились. Тетя Валя отправил малышей на улицу и стала мыть посуду, прислушиваясь к нашему разговору.

- Алексей, - начал отец Петр. - Разрешите мне называть Вас так.

- А может, лучше Алешей, - предложил я.

- Хорошо. Алеша, у нас с Вами настолько большая разница в положении, что я затрудняюсь, чем вас отблагодарить.

- Зато Вы - священник. Вы можете за меня молиться Богу.

- Это мой долг.

Нас поминали, как авторов, и на каждой Великой ектенье в нашем мире.

- Но вы можете молиться за нас келейно.

- Непременно. Что еще я могу для вас сделать?

- Пожалуйста, не отказывайтесь от повышений.

Отец Петр призадумался. Отступать было неудобно.

- Н-да, - сказал он. - Сам напросился.

Мы помолчали.

- Алеша, - сказал отец Петр. - Меня беспокоит судьба того молодого человека. Макса Зальцора.

- А его Царь отправил в тыл, - радостно сообщил Петька.

- Так он у нас в плену?

Я кивнул.

- Но не в тюрьме. Он Царю понравился. И папе тоже.

- Очень хорошо, - сказал отец Петр. - И мне он тоже понравился. Такой живой.

- А что ж нам - мертвого придумывать? - возмутился я.

Отец Петр сдержал улыбку.

- Позвольте узнать об этом мужчине, который приходил ко мне сегодня. Кто это?

- Это маг.

Отец Петр задрал брови.

- Да, мне почудилось что-то странное. Тяжелое. Умный человек, а вел себя бесцеремонно.

Он побарабанил пальцами.

- Жаль, что я говорил с ним так бестолково.

- Вовсе нет. Как раз так и надо было. Толково с ним бестолково.

- Да?

- Конечно. Да тут главное, что Вы - священник, и держали себя в руках. Мы же за вас.

Отец Петр вздохнул.

- А можно узнать подоплеку войны? Какой смысл? Не разумнее ли им было и дальше играть в друзей? Зачем так рисковать? Мы же сами разваливались?

- Папа говорит: они рассчитывают использовать Бужландию как щит против Пузани. Они полагают, что пузаньцы не удовольствуются Сибирью и попытаются шагнуть за Урал. Это уже опасно для Запада. Поэтому бужанский развал надо было пресечь.

- Вот как?.. Но тогда с появлением Царя война теряет смысл?

- Почти. Остается другой мотив: в случае победы в войне роль мирового лидера переходила к Шпрехляндии.

- То есть, в их стане разногласия?

- Ага. А главное, радетелям Запада неважно, кто играет роль лидера. В общем, война подходит к концу. Так говорит папа.

Отец Петр встал и перекрестился. Мы тоже встали.

Мы сели.

- Еще хотел вас попросить об одном человеке...

- Его судьба в руке Божией.

Отец Петр задумался.

- А можно тогда узнать...

- Извините, - сказал я жалобно. - Мы про него ничего не придумывали и не знаем.

- Откуда же Вы знаете, о ком я хотел спросить?

- Я не знаю. Но о вас-то мы написали и знаем, что вы хотите меня спросить что-то, чего мы не придумывали.

Отец Петр помолчал, внимательно глядя на меня. Петька удивленно моргал. Границы моих полномочий оставались для него загадкой.

- Зато я знаю, что еще Вы хотите спросить, - наконец сказал я.

- Вот как?.. Так ответьте.

- А Вы спросите.

- Зачем?

- Чтобы и читателю было понятно.

Отец Петр вздохнул и наморщил лоб.

- Меня беспокоит... один помысел.

- О чем?

- О некоторых... переживаниях, связанных с молитвой и таинствами в Церкви. Это от вас или от Бога?

- Конечно, от Бога. Мы не дерзаем придумывать такие вещи. Папа говорит: выдавать себя за Бога - это дело бесовское.

- Но в художественной литературе встречаются такие вещи... Автор вкладывает в уста героев откровения, пророчества... Даже у Достоевского... Старец Зосима.

- Но не у нас. Это - принципиальная позиция. Это папа говорит. Прежде всего, чаще всего герои не знают, что они - герои. Здесь уже неизбежна путаница. Папа считает, что это недопустимо, если задеваются религиозные вопросы. Что это за "святой", если он не отличает тварного действия автора от... Кроме того, бывает и просто недобросовестность.

Отец Петр откинулся на спинку стула.

- Слава Богу, - сказал он серьезно. - Я так и думал. Это тот... посетитель меня смутил. И очень удачно, что Вы тут и появились.

- Это уж в нашей власти, - довольно сказал я.

Тетя Валя давно перестала греметь посудой и подошла ко мне сзади.

- Значит, ты - автор? - вкрадчиво уточнила она.

Я обернулся и скромно кивнул, потупив глаза.

- Так-так...

Ее интонация была какой-то особенной. Я поднял взор.

Тетя Валя смотрела на меня странно. Подбоченившись, словно я залез в чужой огород.

Я вскочил.

- Валентина, - осторожно позвал отец Петр.

- Так-так, - повторила тетя Валя.

Мне захотелось спрятаться за священника.

- Стой-ка. У меня тоже есть вопросик.

Я ждал. Молчание было томительным, как духота перед бурей.

- Какой? - выдавил я.

- Ты почто войну устроил?!

- Если бы я написал, что мне удалось избежать трепки, вышло бы неправдоподобно, - мрачно сообщил я, когда мы оба, изрядно потрепанные, выбрались из дома.

Мы быстрым шагом выходили из Липок, оставив отца Петра наедине с бушующей сестрой.

К закату небо очистилось. На дороге было пусто. Мы были одни.

- Войну-то устроили прогрессоры! За что же тебя-то ругать?!.

- За то, что я это придумал.

- Все равно, - сказал Петька и задумался.

Мы вышли из села. Дорога вела по кромке леса и поля.

- Я знаю, о чем ты думаешь, - сообщил я.

- А о чем?

- О том, что тетя Валя все-таки, кажется, права.

Петька смутился. Мы дошли до развилки дорог и стояли между уходящим днем и подкрадывающейся ночью. Я пошарил в кармане и протянул Петьке сложенную бумагу.

- Что это?

- Это письмо тете Вале от папы.

Я видел, что Петьке любопытно.

- Если хочешь, прочитай.

Петька прочел:

"Многоуважаемая Валентина Егоровна! Трудно не посочувствовать Вашей своеобразной правде. Будучи соавтором, разделяю ответственность за все, что мы написали. Будучи отцом автора, разделяю с ним поношение. Считайте, что Вы "отхлестали" нас обоих.

Однако хочу обратить Ваше внимание на слова Вашего брата, священника Петра, которых Вы не восприняли в пылу праведного, как казалось, гнева.

Главный порок или болезнь вашего народа состоит, на мой взгляд, в непочтении к собственным властям. В этом отношении вы прошли весь диапазон от цареубийства до мелкого злословия по ничтожным поводам. Едва ли и был на свете народ, который подобно вам последнее время так целеустремленно пытался бы оторвать, отдавить, открутить или хотя бы прищемить себе голову.

Закономерно, что народ, отпавший от Православия, ненавидит и презирает свои власти, предъявляя им требования, которые не по силу человекам, ища в них замены преданного Совершенства. Удивительно, что и люди Церкви не стыдятся хотя бы словесно, но противиться власти, либо предав забвению, либо ложно перетолковав себе в угоду слова Писания: "Начальствующего в народе твоем не злословь" (Исх.22,28) и "Всякая душа да будет покорна высшим властям... А противящиеся навлекут на себя осуждение" (Рим.) Это-то осуждение тяготеет над народом доселе.

Все страшные испытания новой истории - наказание вам за гордость, за то, что вы сами решили судить свои власти, как бы не от Бога, а от вас же самих поставляемые на ваше угождение. Для того и посылались вам невиданные прежде тираны - чтобы научить вас покорности - и в страхе перед своими тиранами вы были страхом для ваших врагов. Вам давалась любезная вам воля - и, вкусив ее досыта в стыде, вы становились посмешищем для соседей и в немощи предавали надеющихся на вас.

Все, кто внес свою "лепту" в расшатывание Монархии, Временного правительства, Генсеков, Президентов и т. д. да опомнятся и взыщут покаяния.

Валентина Егоровна! Не от Бога ли и наша власть над вами? Не по праву ли мы распоряжаемся своею выдумкой? Итак, примите к сердцу слова отца Петра и исправьте то, что нужно исправить.

По существу же вопроса, "почто" мы "устроили войну" должен сказать, что и война, и все прочее в это выдуманном мире устроено с целями, которые никакого отношения не имеют к вам, как героям этого вымысла. Наше с вами общее дело - благоговеть пред Тем, Кто прежде создания провидел все даже до мелочи и от начала знал, что мы напишем. Пред Кем нам и держать ответ за все написанное и сделанное. Ему и слава во веки веков!

К сему добавлю, что принятый Вами помысел о том, что эта война - лишь дань мальчишеству моего сына, этот помысел - ошибочен.

С уважением, М.Солохин."

- Иди к тете Вале и передай ей письмо. Скажи ей, что мы на нее не в обиде. Нам понятно, почему она так погорячилась.

- А почему?

- Потому что она там каждую ночь плачет над своими сиротками. И ломает голову, кто виноват.

- Угу. - Петька стоял.

- Ну, иди.

- А ты? - не понял Петька.

- А что - я?..

- Ну, как, мы же вместе. Ты не пойдешь со мной?

Я кивнул, глядя ему в глаза.

- Что, уже пора?..

Я опять кивнул.

- А может, останешься? - он не понимал.

- У нас не получится все время быть вместе, - сказал я, глотнув.

- Почему? Ты же все можешь.

Я больше не мог смотреть на него и отвел глаза.

- Написать-то, что хочешь, могу. Но я же не могу без конца писать.

- А ты не пиши. Ты просто останься.

- И придумывать без конца не могу.

"Может, все-таки обиделся..." - подумалось Петьке.

- Да не обиделся я. Просто правда книжку надо кончать.

- А может, не надо? - жалобно попросил он.

Мы минуту стояли молча. Казалось, Петька сейчас заплачет.

- Может, подарить тебе что-нибудь напоследок?

Петька пожал плечами. Чем тут откупишься?..

- Хочешь волшебную палочку?

- А если ее кто-нибудь отберет?

- Хочешь тогда - щелкнешь пальцами и любое желание в этом мире исполнится?

- А если кто-нибудь откусит?

- Тогда всемогущество: как захочешь, так и будет.

- А кто-нибудь подкрадется и треснет по голове, - упрямился Петька.

- А не треснет.

- Ну, застрелит.

- Будешь жить до глубокой старости. Хочешь жить вечно?

- А тебя я тогда встречу?

Мы молчали. Садилось солнце. Петьке пора было идти домой.

- Ну, вот тогда мой подарок, - решительно сказал я. - Будешь Наследником престола.

Эта идея развеселила Петьку.

- Только Наследником? - поинтересовался он.

- Зря хихикаешь. Царю уже сообщили, что вы здесь, и он приказал привезти вас обоих к нему.

- А меня не будут ругать за отлучку? - обеспокоился Петька.

- Не будут. Теперь Царь узнает, что я - это я, и тогда решит, что ты должен быть Наследником.

- А может, он лучше женится и детей заведет?

- Не женится. У него была жена, он ей не изменит.

Петька только рукой махнул:

- Какой из меня Наследник? - Он не воспринимал всерьез.

- Хороший.

- Слушай, у меня есть просьба.

- Какая?

- Ты не пиши, как мы расстались. Оборви на полуслове...

- Не буду, - торопливо сказал я. Я боялся, что он все-таки разревется.

- Ну, иди, - сказал я.

- Мы уже расстаемся?

- Еще нет. Иди.

Петька медленно повернулся и пошел в обратный путь.

Я догнал его.

- Петька, ты молись, слышишь? Я не Бог, я не могу всегда быть с тобой. А Он - может.

Он все может! Найди Его. С Ним будь.

Петька кивнул. Я не видел его лица.

Чтобы самому не разреветься, я быстро пошел к развилке.

Меня остановил твердый голос Василия Хуаныча.

- Замри! Не то сверну Петьке шею.

Я встал как вкопанный.

Мы молчали.

Время шло.

Старый воин загадал мне загадку - что все это значит? Зачем? Поверьте, мы действительно не знаем, что затеял маг. Он ведь действительно был хозяином своего мира. Он знал больше нас, мы же не боги. И это была, конечно, его философическая победа.

Итак, он победил нас, ибо мы не хотели претендовать на всеведение и всеприсутствие в придуманном нами мире. Мы хотели оставить это Богу. Мы выбрали быть только слабыми. Так нам лучше, потому что нет одиночества.

И мы проиграли нашему герою, потому что предали себя Богу. С нами Бог, разумейте, языцы! И покаряйтеся, яко с нами Бог. Аще бо паки возможете - и паки побеждени будете, яко с нами Бог!

Не от Бога ли власть наша над этим вымышленным миром?

И вот упал тот самый камень, вещий камень, каменный гость из космоса. Проникнутый энергией "чи" организм Хуаныча выдержал столкновение черепа с небесным телом. Но душа... душа дала трещину.

Я обернулся.

Хуаныч медленно поднимал руки к голове. Петька проворно отполз в сторону. Бережно держа череп обеими руками, могучий казак прошептал:

- Это, наверное, будет сотрясение мозгов...

- Ну, вот... - сказал я, ощущая неловкость и развел руками. - А что ж вы ждали? Вы же, в сущности, злодей, Василий Хуаныч. Носитесь как осенний лист, будто никто над вами не властен. Беспризорник какой-то. Бесстрашный как младенец.

Я шмыгнул носом и почесал в затылке. Положение было крайне глупое.

- Это не я так, это папа с Вами говорит. Вы уж извините, мне неловко Вам это все говорить... Короче, у меня к Вам записка от папы.

Я пошарил в карманах и прочел такой документ: "Единственный до конца беспричинный, немотивированный поступок - это послушаться своего автора. Только автор до конца вне."

Хуаныч молчал, неподвижно глядя перед собой. Я сунул бумагу ему в карманчик.

- Не слышит. Или не понимает, - сказал Петька.

- Ничего, разберется...

Проголосуйте за это произведение

Что говорят об этом в Дискуссионном клубе?

306487  2013-05-22 10:34:59 -

306544  2013-05-24 18:06:12 Скиф-азиат - Полезная сказка для общего развития... чем-то даже другой Переплёт напоминает не бужуанский, частями тока. Удивительно, столько времени прошло и ни одного отзыва! да, точно не хотят понять! или не могут... мы же фанериков не видим. И Автор ни разу не являлся... а Манифесты? Читал с интересом, не отрываясь...

Copyright (c) "Русский переплет"