НЕ ТРОГАЙТЕ МЕНЯ!

Если долго смотреть на обои, или на рисунок диванной обивки, распятой прямо перед глазами, вникая в переплетение линий, бордюрных цветов и безумных растений, мало-помалу они сложатся в обдуманный рисунок, получив смысл, потаенное значение, и скоро эта картина начинает разрастаться, захватывая окружающее пространство, и вот перед глазами уже не чей-то вымученный профиль, не пятиногая собака с рогами, а целое живописное полотно какого-то безумца, замаскировавшего свое гениальное творение в диванной обивке или обойном рисунке. Чужие криптограммы вызывают странные ассоциации, возвращают к мыслям о собственных делах и заботах, и с неуклонностью приводят к тому, чего пытался избежать, что пытался забыть, притворившись отвлечением. Лениво и постепенно всплывают в памяти слова и лица, и чьи-то (я-то знаю чьи!) губы, говорящие - "Мы ждем Вас к обеду!"

Но если нет желания вставать, одеваться, идти, чтобы увидеть не только эти губы, но и все лицо, и вновь испытывать мучительное чувство неловкости, фальши, невсамоделишности, притворства, которое пройдет вовсе не сразу - нужно время и определенные усилия, долгое кружение вокруг, бесконечное повторение ритуальных фраз, не ведущих никуда, чтобы потом постепенно возникло (а может, наоборот, - исчезло?) - тепло и взаимопонимание, смешанное с удивлением, - что же мешало вот так, сразу, заговорить о понятном, близком, не раздражающем? Нет, еще раз нет! Может быть, минут через двадцать... собраться с силами... да и потом, я уже опоздал, и каждая секунда падает в копилку опоздания, - зачем же тогда вставать?..

С каждой секундой растет ком неловкости, что будет в груди, когда рука прикоснется к дверному звонку, и за дверью замурлыкает звонок, и послышатся шаги, и придется муторно объяснять причину задержки, и что-то врать и глупо улыбаться...

Чтобы преодолеть все это, всю эту шероховатость, нужно потратить массу душевных сил, и это так мучительно! Лежать без движения, осознавая, что каждый миг увеличивает опоздание и ведет к еще большим душевным потерям, доводит до тихого отчаяния, но сил подняться нет.

Нет, все это ни к чему. Бессмыслица это, чушь. Ну, зачем мне идти через весь город в чужой дом, где меня будут кормить куриным супом, который не лезет мне в горло? И, что странно, в любом другом месте, куриный суп мне вполне по вкусу, но в доме Басмановых мне все время кажется, что в супе - перья, и я едва сдерживаю судорогу, когда это, без сомненья - гипотетическое, перо щекочет мне гортань и вызывает рвотный рефлекс, с которым приходится бороться чуть ли не до потери сознания. А эти их голубцы? Я могу взять их в рот, но проглотить не могу. Не способен. И чай отдает тряпкой.

Вот повод лечь поудобнее на спину, среди мягких подушек, смотреть в потолок, где среди пятен скоро появится нечто, пока скрытое, и думать, в чем же причина, отчего мне не по вкусу обеды Натальи Петровны? Если бы Наталья Петровна была эмансипированной дамой, читающей на диване французский детектив, роняя пепел на ковер и сдувая перхоть со страниц, если бы она была полна жеманства или цинизма, может быть тогда я смог бы объяснить свою антипатию, но она - милая женщина, полная, с ямочками на щеках, она любит скрестить руки на пышной груди и рассматривать меня, улыбаясь и всячески пытаясь ободрить меня, в чем я вовсе не нуждаюсь.

Дочь совсем не походит на мать, даже учитывая разницу в тридцать лет. Дочь явно пошла в отца. Когда я впервые увидел отца Маши, я даже вздрогнул. Он вовсе не женоподобен, и Маша отнюдь не напоминает мужчину, но это разительное сходство мужчины и женщины испугало меня, хотя потом я привык, и научился различать их. И все же ощущение жутковатое.

Воскресные обеды в качестве официального жениха?

Официальные обеды в качестве воскресного жениха?

Да нет же!.. Я никуда не пойду! Я заболел?.. Эта слякотная московская осень, промозглая и гнетущая. Стылый ветер, серость и грязь. Чего ради, должен я вставать и идти под дождем, через двор, перекресток, пресекать трамвайные пути, мимо обрывков афиш, предвыборных листовок, газетного киоска, булочной, аптеки, сквера , здания - памятника, охраняемого государством, дома номер тридцать семь дробь двенадцать, очереди за вином, мусорных баков, пересекать трамвайные пути, переходить лужу по доске, взбираться на пятый этаж без лифта, и нажимать кнопку, и за дверью замурлыкает звонок, и послышатся шаги, и мне будет нестерпимо стыдно объяснять, почему задержался, и что-то врать в свое оправдание и глупо улыбаться?..

Для чего все это? Если бы кто-то смог объяснить мне, привести разумные доводы, ради чего я должен делать то, чего не хочу, то, что мне неприятно, может быть тогда я нашарил бы под диваном тапочки, прошаркал в ванную, где выскреб бритвою щеки, надел свежую рубашку, костюм, потратил бы пару минут, выбирая галстук, и вышел из дома и терпел бы все те, неприятные мне вещи, что ждут меня в доме Басмановых, но пока нет такого объяснения, я продолжаю лежать на диване, заложив руки за голову, разглядывая пятно на потолке, какое я никогда в жизни бы не увидел, если бы не смотрел так долго в потолок...

Конечно, Маша - мила, в ней есть очарование и свежесть молодости, какое исчезает в зрелых женщинах. Пожалуй, все, или почти все, девушки в ее возрасте милы, и мне даже кажется, что я люблю ее. Да, мне приятно быть с ней рядом, такое легкое волнение... И эта вьющаяся прядка у виска... Маша, Маша, Маша, Маша... Может, мне и в правду жениться? Но этот куриный суп...

Хорошо ли, что Виктор Сергеевич имеет усы? Иногда, целуя Машу, я вздрагиваю от налетающего предчувствия, что вот-вот уколюсь об усы. Это мгновение проходит, но ощущение не из приятных. Но, если бы у него не было усов, отец и дочь походили бы друг на друга до тошноты. Он постоянно ищет тему для разговора, по его мнению, интересную для меня. А что интересно мне? Я не знаю. Я подарил ему зажигалку, и теперь он постоянно вертит ее в руках, стоит мне придти, и хвалит подарок, пока мне не становится дурно!..

И в подъезде их дома отвратительный запах. То ли псиной, то ли кошками ... Нет, положительно, я никуда не пойду!

В конце концов, я предложения не делал. Ну, бывал... Обеды... Прямо по Чехову!.. Нет, эти обои доведут меня до сумасшествия! Обойная фабрика имени Роршаха... Лучше глядеть на что-нибудь предметное. Эстамп покосился. Надо встать и поправить. Чуть-чуть. Левый нижний угол. Э-э-э, надо, конечно, но - ... Если вставать, надо тогда уж идти бриться и одеваться. Все равно опоздал. Что, интересно, они там сейчас делают? Ждут меня? Какая гадость все-таки. А впрочем, все равно. Я больше не пойду к Басмановым. Не пойду и все. С другой стороны, придется избегать случайных встреч, иначе я не сдержусь, начну извиняться, придумывать какие-то фантастические причины, запутаюсь, и как же мне будет тошно!..

Зачем они портят мне жизнь? Ведь так все было хорошо, спокойно, нет - надо же было случайно познакомиться на курорте! Какое там было небо... Небо и море... Предложения не делал, а все же что-то держит, что-то мерзкое, гадкое. Хорошо бы напиться. Да, позвонить другу, взять водки, спокойный мужской разговор... А если у нее будет ребенок? О-о-о! Закрыть глаза, спрятать голову под подушку и на мгновение все исчезает, вокруг лишь тьма. Из тьмы голоса: "Позор! Позор!"

Я опоздал уже на час. А вдруг она подумает, что я заболел, и придет? Позвонит, и будет стоять под дверью, пока я на цыпочках, проклиная скрипящие половицы, буду красться к глазку, чтобы воровским движением отвести задвижку, прижаться к круглому стеклышку и увидеть искаженное, деформированное лицо безусого Виктора Сергеевича! И красться обратно, проклиная все на свете. Прятаться, прислушиваясь к шорохам на лестничной клетке, ожидая ее ухода. Нет, я не встану с дивана. Пусть звонит, меня нет дома, я уехал, уехал в командировку. На две недели. На месяц. На год.

Глупо! Глупо!

А хорошо бы уехать куда-нибудь, где никто не знает, и жить спокойно, новые люди, новые впечатления...

Придти сейчас, было бы хуже, чем не придти вовсе. Да я и не собирался. Мне и так хорошо. Я никуда не пойду.

Я умру здесь. Не трогайте меня...

(с) Г. ЗАКОЛОДЯЖНЫЙ, 1986