Играть в шахматы я начал рано. Когда учился еще в первом классе, я буквально надоел всем окружающим меня взрослым и своим сверстникам, преследуя по пятам людей, умеющих передвигать фигуры на доске. Я не успокаивался, пока не обыгрывал очередного партнера. Никаких книжек по теории любимой игры я не знал, тогда, в послевоенные годы, не только этих книжек не было, вообще мало книг попадалось. Были и голод, и холод, но я ничего не замечал, если передо мною разворачивалась чудесная цепь построений на черных и белых клетках.

В четвертом классе я уже играл на первенство города и победил в своей подгруппе. Потом, в конце турнира, я понял, что попал в группу слабых игроков, и узнал, что в городе есть непобедимый чемпион Алик Ромейко. Чемпион жил на окраине, в рабочем поселке, он недавно женился и дал слово своей возлюбленной, что прекратит играть. Я стоял с доской около его дома несколько вечеров подряд, я знал точно, когда он приходит с работы, когда идет в вечернюю школу, когда выходит за водой к колонке, стоявшей у соседнего дома. Наконец Алик заметил меня. Он был худой, такой же, как я, но необычайно длинный, очевидно, с высоты его роста я мог быть и незамеченным, как гриб в траве. Но лакированная доска отбрасывала блики, доску он не мог не почувствовать.

Мы уселись на скамейке во дворе, я понимал, что проигрыш мой будет первым и последним, чемпион не станет тратить свое время на какую-то малявку. Я подолгу думал, прежде, чем взяться за фигуру. Но в тот вечер я не испытал сладости победы, хотя был так близок к ней. Когда жена чемпиона смахнула пешки с доски, у меня их было на две больше, при этом одна проходная, остановить ее не смог бы даже Ботвинник. Но жена Алика сумела. ╚Алик, ≈ сказала она, ≈ ты забыл принести воды, и почему ты забыл свое честное слово╩.

Алик охотно дал увести себя. А я громко всхлипывал, собирая разбросанные на песке фигуры. Горе мое было безутешным.

И потом мне ни разу не пришлось сыграть с Аликом, и даже, когда я стал чемпионом города, признавая за мной это право, все же вспоминали Ромейко: вот это, мол, был чемпион ≈ не чета нынешним! А я в ответ не имел права сказать, что обыграл его.

О, как я хотел всегда побеждать! Рос я хилым и болезненным мальчиком, был застенчив, сверстники быстро обогнали меня в физическом развитии. Шахматы были единственным способом утвердиться. И тогда и позже, в годы лжи и несвободы, они давали право на шахматной доске не подчиняться ничьей воле, никого не остерегаясь, крушить королевские империи.

Когда я учился в старших классах, директором школы у нас был Ефимов, страстный любитель шахмат. Если шел чемпионат города, он прогонял меня с уроков. ╚Дима, ≈ говорил он, ≈ вы еще в классе, вам надо отдохнуть, сегодня напряженный тур, сейчас же отправляйтесь домой, а лучше просто побродите по саду╩. Под завистливыми взглядами одноклассников я не спеша собирал портфель.

Зато школьные вечера стали для меня истинным мучением. Как агнец на заклание, я направлялся в директорский кабинет, где должен был занимать игрой Ефимова, причем специально затягивать партию, не выигрывать, отказываться от лестных комбинаций, могущих решить все за несколько ходов. Все это делалось затем, чтобы мои одноклассники могли вдоволь натанцеваться, чтобы заканчивался школьный вечер не в положенные десять часов, а тянулся до полуночи. Я до сих пор помню эти мои страдания за доской под звуки модного тогда фокстрота ╚Рио-рита╩, проникающие сквозь стены директорского кабинета, и то, как, потирая руки, Ефимов склонялся над доской, гордый тем, что чемпион не может одолеть его.

Я любил честную игру, любил, чтобы вокруг были болельщики, чтобы царил праздничный настрой, как это бывает на открытии чемпионатов, когда еще нет ни лидеров, ни аутсайдеров.

Чемпионаты города обычно проходили в фойе театра, где свисали с потолка диковинные люстры, и навощенный паркет отражал их свет. Демонстрационные доски, повторяющие твои ходы, нервное напряжение, радость от задуманной комбинации! Прелесть королевского гамбита и спертого мата, серии жертв ≈ о, как это манило и завлекало!

И все же, после десятого класса я нашел в себе силы отказаться от любимой игры. Передо мной стояла дилемма ≈ участвовать в первенстве страны среди юниоров или поступать в институт.

Город наш был разрушен войной. Жили мы сначала в землянке, потом в вагоне. Мать все надежды возлагала на меня. Она хотела, чтобы я вырвался из этой нищеты, чтобы я стал инженером.

Я поступил в институт и дал слово матери, что никогда не притронусь к шахматным фигурам. На первом курсе я твердо держал данное слово. Передо мной вдруг открылась жизнь во всем ее многоцветии, я, как будто человек, вышедший из больницы, избавленный от смертельной болезни, вдыхал в себя столичную студенческую атмосферу.

Но от шахмат уйти было не просто, они преследовали меня.

На втором курсе, в общежитии, я попал в комнату, где жил капитан институтской шахматной команды, некто Симановский. Это был истинный фанатик, его привязанность к игре была безгранична. По вечерам комната наша наполнялась шахматистами, дымом, и превращалась в шахматный клуб. Я делал вид, что не умею играть, и лишь изредка, когда никто не замечал этого, отрывал взгляд от учебника, чтобы отпечатать в уме очередную позицию и мысленно разыграть ее. По ночам Симановский почти не спал, в шкафу он хранил с десяток шахматных часов для своей команды, и хотя перед тем, как улечься, проверял их, останавливая рычажки, чтобы часы не шли, ночью эти часы начинали тикать, да не одни, а сразу пар пять-шесть, и бедный Симановский вставал, останавливал их, прятал к себе под подушку, и так мыкался почти каждую ночь.

Меня предал мой земляк, который случайно зашел ко мне в гости, Симановский подслушал наш разговор, из которого вдруг узнал о моем прошлом чемпионстве. Три недели он не разговаривал со мной. И лишь перед самым началом студенческой шахматной олимпиады, он затянул меня в кафе и там излил свою душу. Он говорил, что я преступник, что человек, отвергающий свое призвание, последний предатель, что каждому дано свое назначение в жизни, и каждому должна быть дорога честь своих собратьев. ╚Команда наша в заторе, ≈ сказала он, ≈ мы, как ты знаешь, играем по первой группе, но у нас нет сил, в прошлом году закончили институт и Екельчик, и Василевский, без них мы ≈ ноль! Мы не сумеем устоять перед университетом, где на первой доске Спасский, и даже перед строительным, хотя там и нет звезд, но все играют с одинаковой силой! Ты должен выручить нас, иначе... ≈ он сделал грозное лицо, белки его глаз засверкали, ≈ иначе мы не потерпим этого...╩

Я не хотел обижать Симановского и понимал, что теперь он не отвяжется от меня. Так опять шахматы вторглись в мою жизнь. В первых турах я легко обыграл своих соперников, а перед самым ответственным матчем с университетом случилось так, что я всю ночь пробродил по Ленинграду с любимой и пришел в общежитие под утро. Симановский не спал, он ждал меня, я разделся под его укоризненным взглядом, потом долго и бесполезно упрашивал его не ставить меня на игру.

Проигрыш должен был стать расплатой за мою легкомысленность, но любимая ждала меня, а по сему жизнь в любом случае, при любом исходе игры оставалась праздником. Спасский на игру не пришел, на наше счастье, он отбыл на какой-то международный турнир, его заменил не менее известный мастер, и вот этому мастеру я был отдан на заклание. На четвертом ходу я прозевал фигуру, это случилось со мной впервые на турнире.

Мастер понял, что перед ним сидит недостойный соперник, он уже не обращал внимания на свою партию, часто вставал, гордо прохаживался по залу, заглядывал на доски своих товарищей, подбодрял их, показывал большой палец, мол, у него порядок, очко в кармане, возможно это было и в самом деле так, если бы он сидел за доской, если бы думал, ходов через пять мне пришлось бы сдаться. Его безапелляционность, его уверенность в победе разозлили меня, я решил, что терять мне нечего, и стал совершенно некорректно запутывать партию. Симановский бледный, как полотно, стоял за моей спиной, мы проигрывали на большинстве досок, когда я пожертвовал ферзя. Расценив эту жертву, как очередной зевок, Симановский охнул и прошептал: ╚Дон Жуан! О Господи!╩

Мастер сходу, не задумываясь, смахнул с доски моего ферзя. И только когда мои ладьи ворвались на седьмую горизонталь, понял он, что поспешил, над его королем нависли тучи и накрепко приковали его к стулу. Спасти партию было невозможно. Симановский прыгал за спиной и сжимал кулаки. Но мастер есть мастер, он нашел вариант защиты, он нашел угрозу вечного шаха и патовые положения, партия затянулась до позднего вечера, она закончилась вничью, а я опоздал на свидание. После этого моя любимая, на которой я собирался жениться, взяла с меня слово, что я больше не стану играть в шахматы, ибо игра и научные открытия, предстоящие мне, несовместимы. Напрасно я приводил ей примеры из жизни великих людей, отдавших дань этой игре, Как и экс-чемпион нашего города Алик Ромейко, я был вынужден дать клятву, ибо женская логика непробиваема.

Но слово свое я, конечно, не сдержал. Из-за чего, как полагает жена, и не совершил научных открытий. Я обычный инженер. С годами шахматы уже не стали для меня столь легким занятием, как в юности, теперь чтобы пожертвовать фигуру, я подолгу раздумываю, считаю в уме все варианты. Мой партнер всегда в доме, мне не надо искать его. Мерцает экран. Ходы четкие, безошибочные. Ни единой ошибки, ни малейшего сбоя. Компьютер ничего не прощает. Я лишен радости человеческого общения. То, чего не могли сделать ни мать, ни жена ≈ сделала техника. Я все реже и реже включаю компьютер. Шахматы не всегда любят точные расчеты, в них нужны интуиция и раскованность. В шахматах нужен партнер. Но мы живем сейчас замкнуто, никто не приходит в гости, чтобы сыграть партию, у каждого свой компьютер. Наивные игры прошлых лет уже никого не волнуют...

Проголосуйте за это произведение

Copyright (c) "Русский переплет"