|
|
|
Проголосуйте за это произведение |
Сереженька
(рассказ)
Зимой, когда нельзя было ходить, жили в Шовском, у бабок. У Бабченки было хорошо, она жалела, садилась и играла на баяне, а внуки и кого взяла нянчить, ползали, мокрые, у ее слоновьих ног: дома, авось, тяпло, зато весело. Лицо у нее было как яблоко - ни морщинки, лоснилось и блестело в темноте.
А у бабки Косых, например, было так себе - на кухню не пускала, кормила раз, вместе с собой, вареной картошкой - картошины были на вид как выточенные из кости. И были холодные щи из кислой капусты - от них пахло больницей. Бабка Косых смотрела, скрипела и говорила матери, что не учат уроки.
Но хуже всего было у учительницы Клавдии Степановны. Иногда она проверяла тетради, но вместо того, чтобы помочь, сразу ставила тройку. Видела, что не делают - и спрашивала в школе. Если и выучили какие стихи, - рассказывали их плачущими голосами - то это заставила Клавдия Степановна. Однажды заставила Васю учить стих вместе с Ритой, какой ему задан не был. Пережив такое насилие, Вася ночью плакал.
В шкафике у Клавдии Степановны были наливочки. Каждый день она бралась вытирать пыль, иногда и по три раза, и все вытирала в шкафике, переставляла наливки и радостно вскрикивала: Ой, батюшки, пролила! Ах, пролила, старая! И так все проливала и спала крепко, даже не замечая, как кошка с худым хвостом ходит по кровати и наступает ей на грудь и лицо.
Заходил сын. Он был столяр, пьяница и носил очки. Пока учительница была где-то, ее Сереженька давал Ваське трепать себя и после долгих уговоров побороться борол одной дрожащей рукой.
Рита смотрела в окно - идет, нет. Когда шел, бросалась за стол, садилась спиной к двери. Сереженька не видел лица девушки - отворачивалась, закрывалась кулаками, подпирая щеки, но, как если бы он видел, Рита делала умное выражение - красиво морщила лоб, хмурилась, вскидывала бровь, шевелила губами - читает, считает, рисует - какая умница.
Сереженька все замечал - красные уши, хриплый голос, следы от мокрых ладоней.
Мать деньги давала или не давала. После шкафика почти всегда давала. То гнала, толкала кулаком в лицо, то обнимала, усаживала. Однажды Сереженька слабым, невнятным голосом пел: Ох умру я, умру я, похоронят меня, и родные не узнают, где могилка моя. Только ранней весною соловей пропоет. Пропоет и просвищет, и назад улетит... Лет семнадцати мальчишка в сырой земле лежит...
От этой пьяной песни у Риты сладко заболело сердце. Она мечтала, что Сереженька умирает. Все умирает, умирает, а Рита плачет, плачет, не может остановиться, а Сереженька все не может и не может умереть.
Рита грызла ручку, думала о Сереженьке. Приглушенно, прищемив занавесь, хлопнула дверь. Вась! Васька молчал, играя. Вася! Я снеслася! Брат не засмеялся. Рита обернулась - на стуле сидел и беззвучно смеялся пьяный Сереженька.
Рита отвернулась, уронила голову на стол - позор, девчонка, ребенок, дура.
- Рит, а Рит, - сказал Сереженька.
- Чего вам?
- Мамка где моя, не знаешь?
- Пошла дрова выписывать.
- А Васька где?
- С мальчишками гоняет.
- К вам в Курпинки либо и не пройти, снегу небось по крышу намело.
- Да.
- Волки-то к дому не подходят?
- Да.
- Что да?
- Подходят. Папка их из ружья пугает.
- Ты взрослая девчонка-то?
- Да.
- Сколько годов?
- Трина.. Пятнадцать. Ну, пятнадцатый.
- Деньги- то дает тебе мамка?
- Дает.
- Так. Ну ладно, а тратишь ты их на что?
- Ни на что.
- Не тратишь?
- Неа.
- А чего так?
- Так.
- А сколько есть-то их у тебя?
У Риты не было.
Она была взрослая, строгая, сердитая и сказала:
- А тебе-то что?
Ее детский голос был жалок и беспомощен. Сереженька понял.
- Так. А мамка-то твоя от тебя деньги прячет?
- Нет.
- А куда ложит, знаешь?
- Знаю, в сундук.
- Так. А моя мамка? Вы ей за квартиру плотите, куда ложит?
- На кухне, на полке, в хохломе. Да она от нас не прячет, мы же не возьмем.
- Да на вас и не подумает никто.
Они замолчали. Рита подняла остывающее лицо и посиотрела в окно. Угольная ворона прыгнула на подоконник и клюнула в стекло. Рита увидела, как тяжело она слетела - будто отвалилась, и как пошел снег.
- Снег-то какой - лопухами, - сказал Сереженька, приближаясь. У него были мокрые, зеленые глаза - в них как студень дрожали слезы.
- Рит, сбегай за Васькой-то, мне он нужон, я ему патрон обещал, -сказал Сереженька так длизко к Ритиному уху, что уху стало горячо и приятно.
Рита, глядя в неметеную дорожку, прошла в коридор. Хотя Сереженька и не видел, она не надела валенки - детские.
Резиновые сапоги были отлиты изо льда. Рита обежала село, и когда вернулась с братом, ей казалось, что ноги у нее в кровь изрезаны.
У калитки встретили Клавдию, сразу заметила сапоги: С ума сошла! Бегом домой! Бегом! Ну нет ума у девки, вырядилась она! А, явился руля! Глазки свои залил! - с крыльца спускался Сереженька, шапкой играя с собакой в прошлогодних репьях на морде.
Он сказал брату: - Патрон-то я обещал тебе, а забыл, - и пошел за сараи.
Рита надела валенки, тоже пошла, снег хрустел как капуста, высунула язык, ловила на язык кисловатые снежинки.
Из проулка вышел Сереженька. Он сказал: Спасибо тебе, Рит и поцеловал в губы.
Сначала Рита плакала от счастья - в первый раз, в губы, прямо посреди улицы, он, потом плакала наоборот - посмеялся, обманул, позор какой, теперь не заходит, потому что добился своего, хвалится небось в столярке.
Началась оттепель, сосульки и сугробы мерли, ледяная горка оказалась навозной кучей, Клавдия Степановна заявила на сына, был товарищеский суд, Сереженькину зарплату отдавали теперь ей, Клавдия Степановна ночевала в школе, на уроках плакала, полоскала рот одеколоном перед уроками. Оказалось, совсем другое ему надо было, ему одно надо было - деньги на водку.
Он бы не пил у меня, а носил бы меня на руках, - думала Рита, идя в школу.
В конце апреля в школу уже ходили из Курпинки. Во всю дорогу бежал один ручей - весь горбатый и шипел. Рита разбивала его позвонки, а они срастались. С такой радостью Рита никогда не ходила в Шовское - то у магазина со спины, то голос в столярке. потом стал провожать Володька, и забыла.
В мае ходила в Старом Саду, все ходила нарисовать, разрывала нераспустившиеся, розово-белые бутоны яблонь. Оторванные лепестки были похожи на веки с прожилками. Услышала шаги, прижалась к дереву. Вышел Сереженька, пьяный, срывающий и жующий молодые листья.
- Рита, ты?
Рита молчала.
- Я ведь не из-за денег тогда. Я так, Рит.
Пошел дальше, по прозрачному еще Саду, и от того, что ветер качал деревья, Сереженька казался пьянее, чем был на самом деле.
|
Проголосуйте за это произведение |
|
