***
Распускайте белы парусы полотняны, да булатны воздымайте якоря,
Ни заря, да за моря, за реки огнены, из варяг навеки в греки почем зря!

Не пора ле подошла да нынь шабашити, белокаменны конюшни позабыть?
Не топтать уже, видать, землицу матушку, край под стать себе искать, да в море плыть!

Ох и снасти все шелковыя да новыя, шапки беличьи, да сами мы - ничьи!
Убирайте-ка вы сходенки дубовыя, корабелы-корабельщики мои!

Не сыра-земля под нами приудрогнитца, а морска вода воздымитца в волну.
К той лебедке, что мне в пояс да не клонитца, не вернуся на родную сторону.

Слово звонкое воротитца сторицею - ты споешь - тебе споют и во сто крат!
К жонам вяхиря пошлем да с вяхирицею - не случитца воротитца нам назад.

Нонь со други мы в чертоги муравленыя приглашонныя, где каждый будет пьян.
Поломаем-ка мы стрелочки каленыя, луки тугия повыбросим в бурьян.

Виноградному, отрадному, медовому питца-литца нонче, жить бы не тужить!
Да забудут там в землицу во пуховую гусли звончаты со мною положить ...

***
Золотой, да рдяный, да осенный на седмице выдалса денек!
По конек листвою заметенный во лесу таитца теремок.

Да замок на тереме висючий - никово в светлице не найду.
Упаду на камень бел-горючий, по-над кручей тучею пройду.

На беду в краю правобережном во чужом селе навеселе
Во дуду ретив мотив я нежно подхватил, что ветер во поле!

Без колен допела, как умела, оробела, да домой ушла.
Одолень-трава не одолела, да любим-трава не вспомогла.

Ох упал я нонь на месте гладком - наяву, что первопутный конь.
За рекой-за речкой был бы сладким ретиву сердечку упокой!

Ой же ой, ты пряный да медвяный, братец ветер в мураве густой,
Но постой пусти напитца пьяным из корытца жизни холостой!

За губой Мезенскою, за морем - мгой да горем в турий рог свитой
С маетой несметною проторен - путь мой болен светлой красотой.

Золотой, да рдяный, да осенный на седмице выдалса денек!
По конек листвою заметенный во лесу таитца теремок.

***
Белою дорошкой за морошкой тихо убегу на хутора,
Лиха не сказать бы ненарошно, коли не могу сказать добра.

Ой сестра, досужая синица, мнитца мне - любви недолог срок!
Хуторок еще разок приснитца, и пора катитца за порог.

Весь продрог я от житья с тобою - поле боя, впрямь, а не житье!
Что жнивье колючее до боли - мне словечко каждое твое!

Ты поле, прости меня чистое, хоть не стою я хрустальных слез!
У берез кладбищенских отроют мне друзья землянку в полный рост.

Да погост иной мне насулили, три монаха смаху надо мной
Сотворили крест; в купель налили, что капель водицы ледяной!

И в лесной часовне богоданной, воздыханной, где бессилен пал -
К Епифану, Павлу да Богдану не в опалу, я в полон попал.

Не ковал коней я богатырских, монастырских не сгонял овец -
Был певец медовых трав российских, да бедовый подстерег конец.

Ой Творец! В душе моей неладно - толе гладно, толь бедою сыт -
На весы Господние поставлен - то и славно, что Господь решит!

Песни-песни! Все ли вы допеты? Зелено допито ле вино,
За весной чесной грядет ли лето, или это будет не со мной?

Под резной иконою знакомой, где прилягу, да приму судьбу -
В два накона матушке поклона передать поднятца не смогу.

Ни врагу, ни другу не оставлю гусли стары - им не унести!
На дозор я во сыр бор поставлен ждать Певца да путь ему мести!

Ой еси, безгрешный друг сердешный! Во скворешнях ждет заветный сад
Без засад, где давешний, да вешний под черешней всходит самосад.

Ох богат, ты будешь словесами, да не мне детей твоих крестить!
Во третей након теперь я встану - босиком, чтоб стоя чашу пить ...

***
Жнец Небесный, вот и полон колос во поле возделанном твоем,
каждый голос в нем сочтен, что волос, обождем и под серпом споем.

И весной Господней среди нивы, что орати Пахарь со креста,
нонь поймем, что вечно будем живы, коль не лживы певчие уста.

Не склюют марьюхи с косачами нас, хоть и рассыпаны пшеном
на родном печальном мы причале, на миру, что на пиру честном.

Не летите, куропцы с рябами, вы клевать Господнее зерно!
Не дано нам в драме быть хлебами, а взойти словами суждено.

Ласточка, о чудная подруга, что у друга с буйной головой?
вьюга мне мерещица над лугом злова лука тугой тетивой.

Не ордой пути закрыты к дому, где без плуга - травостой по грудь,
а бедой чужой и незнакомой - другу, знать пора, в Далекий Путь.

Не найти разрыв-травы во поле, да и не сыскать с разрыв-травой
русской доли без душевной боли с поневоле буйной головой.

Из копытца я испил водицы, не забыл сиречь и естества -
сколько бы веревочке не витца - речь ложитца в певчие слова.

Русской речи утренняя мята, что по сердцу колкий холодок.
Сколько раз тут мурава помята - сорок первый мальчику годок!

Вот и облетело наносное - наголо теперь обнажено
все мое резное да сквозное, потайное - на миру честном!

Все одно - и во степи ковыльной, и в могильной, где бобылий сад -
Русской речи ласковые крылья приютили гадких лебедят.

Не забьет пеструха с чюхарями нас крылами и не заклюет -
Утро с молодыми косарями над лугами росными встает!

Не в степи, а в жизни многогрешной, где орел и решка во чести,
Швец Небесный, красною мережкой по Руси помпезной нас пусти!

***

Вот и вышел в поле-во поле я, словом звонким поигратца всласть.
Больно жглась, ты матушка Неволя, с русской долей в час что родилась!

Да не власть бессердная скрутила, обуздала не семья-узда.
И взрастила и что серп скосила - слова сила - Божия гроза!

Ото лжи в глаза да не убудет нашей правды нонче уж, поди.
Меня люди добрые разбудят колокольцем звончатым в груди.

Многотравного восреди луга, где подруга песня мне твоя,
Как отрадно услыхать друг друга вместо злоотравного вранья.

Воронья припомнить не посмею, приученай, кормленай жилец!
Был малец я на Москве осмеян, и венец не сплетен под конец!

Ой ты Жнец Небесный воздыханный, полон песен колос золотой!
Под косой травой благоуханной на чудесен упаду постой.

На густой нас правде замесили старики и только им вдомек,
Что России равными по силе хлебы сии выпек хлебопек.

На припек во поле, во поле я лишь прилег натруженное всласть!
Ох и жглась, подруженька ты Воля, к русской доле что не привилась!

***
Гусляр, летописец, доглядчик, подначчик княжецкий, певец!
Поил тебя жадный кабатчик, любил тебя каждый купец,

В залатанном полукафтане с устами в вине по утру,
Желанный на каждой заставе, и званный на каждом пиру,

Как крепок и ласково хмелен твой неповторимый язык!
Который всю Русь улелеял средь множества грецких музык!

В голбец не тебя ли сажали, в кружале искали с утра,
И ждали - без песни - езда ли? А пир без нее - вполпира!

Твой сказ на окат-крутояре воскресный запомнил народ,
Где думные молча бояре по волчьи нагрызлись бород.

...Персты на тесленые гусли не ты возлагаешь, певец,
А жнец нашей доли и грусти, в чьей воле и жизни конец!

***
Витца тропинке в густой полевице между заросших полей.
Негде водицы холодной напитца - ни лошадей ни людей!

Будет еще здесь и скотно и людно, лучше о песне радей!
Брось-ка тоску, и кваску отольют нам - свет не без добрых людей!

Вот и раскинулось поле широко, там где все сорок сорок,
сорок дорог и высокой осокою свищет суровый сурок,

где перехожим пройду я каликою подле калитки твоей
и над Великой Рекою покликаю белых гусей-лебедей!

И убаюканный волнами вольными волжскою смою водой
В знойном краю колею добровольную жизни юдольной с тобой,

Милая-милая, неопалимая, неотразимая речь!
В темном огне лихолетья хранимая, мне ль твоих плеч не беречь?

Вдоль берегов, не напрасно исхоженных, сложено разных стихов,
Что петухов по ночам растревожено красных за десять веков,

Что городков петушками поклевано, склевано на берегах,
Да бурлаками икон нацеловано в сотый након во церквах.

***
Как в груди настроенные гусли - ящичек гудящий нутряной -
Облаков серебряные гуси поманили далью неземной.

Раз свобода стоит дорого - жизнь доверю ветру и рулю.
На дорогу помолюсь я Богу, Богу на дорогу помолюсь.

Не стрелой сражен я половецкой - словом домотканым да льняным,
Правдой да неправдой деревенской, ящичком гудящим нутряным.

Рынды звук надрывный корабельный - а не колокольчик - под дугой!
Князь удельный, вот твой мир скудельный - сквозь охраны гул береговой.

Славную придумал я девицу - сам бы ... эх, да мочи не хватат!
Мне бы с ней браниться да мириться, все пока дымится самосад.

Знамо ль дело - в глиняное тело Душу поместить да окрестить,
Чтоб запела пташка да взлетела нас простить да Бога навестить.

Вот и мне пора к полям небесным все поближе, где по грудь трава.
Если в теле пресно мне и тесно - вряд ли тут повинна голова!

Друг от друга вырваться б из круга горбылей картофельных полей!
Но послал Господь тебе подругу - вот ее голубку и лелей!

Не ищи виною виноватых, да во поле чистом не свищи
тороватых сватов вороватых с речью, что булыжник из пращи.

Не ищи корысти втихомолку. Жизнь - Привоз; пойдешь за паровоз
На Суде, где не в стогу иголку - все - найдет Он, да не сдержит слез.

Жизнь поломаю, как двустволку - пополам, да выйду из игры,
Да костры уеду жечь на Волгу до поры в боры на комары.

***
Яко в златокованыя трубы вострубили губы поутру -
-Черный брат мой, ворон смертолюбай, нет тебе тут места на пиру!

Волга-Волга, сердце ретивое не волнуй, могучая сестра!
В два весла не сладить мне с собою - подошла певучая пора.

Певчий мой таинственный народец по лесам сховался по долам,
Песельник я волжский, пешеходец, пароходец издали видал.

Волга-Волга, певчая подруга, на постой снеси на острова,
Где туга, что потная подпруга под косой душистая трава.

На пригорке теплом безымянном, где шелковы струны запоют
Во стогу духмяном - бездыханным - стопудовый обрету приют.

Там среди июльского сыр-бора с перебором звонким поутру,
Черный брат мой, ворон лехкоперай, и тебе есть место на пиру!

***
Травы, яко шолковыя гривы, да игривы кони у ворот ...
До зари бы зреть неторопливый бабочек июльских хоровод.

Поворот в судьбе не примечая, предвещаю тихую беду.
В иван-чае лихо повстречаю, во саду, что яблочко паду.

На роду любовь мне, а не сеча писана, как пристально прочесть,
С пристани отправлюсь я далече, в край, где рай для птиц, что не сочесть.

Что мне честь, ужли не тленом хладным - золота казна стихов полна,
Да нежна и столь благоуханна мурава, что пленная княжна!

Не слышна над раменьем и лугом песня под бузинную дуду,
В таволге лишь иволга со другом, это и мне и стало за беду.

Дудок понаделаю семь дюжин, милой раздарю их детворе,
Чтоб один, который Богу нужен, что Вавила дунул на заре.

Где уж мне взять мочи потягатца, чем смогу прикрою на бегу,
Чтоб в дугу ему да не сгибатца во долгу на отчем берегу.

Там в лугу, где травы не косили десять лет при власти воровской,
Никанора дух и Евдокии вековечный обретет покой.

Пой же пой, неведомый пиита, дуй, дударь, да дудку не жалей,
Во краю, где избы шиты-крыты, а над крышей Лель да Водолей!

Не жалей тех песен, что допеты, зелена допитова вина,
Не злата казна в груди угрета, а ясна-заветная весна!

И честна дружина скоморохов без зарока в буйной голове!
На гумне Господнем, что гороха во муравой нас во правой мураве.

***
Перед Богом ты моя заступница, но едва распуститца сирень,
И моя заступница оступитца, спотыкнетца у моих дверей.

Посреди остывшего пожарища, где слова напрасные легки -
Вас ли повстречаю, сотоварищи, иль в золе ночные огоньки?

Здравствуй, долгожданная подруженька! Что тебя сегодня привело?
В терему высоком мне недужитца, тужитца, не хочетца в седло.

Никому ты больше не затейница, да и я - глаза не подниму,
А суму - сама сума наденетца в ночь на Демиана и Косьму.

Бога ради лягут медом падевым на язык забытые слова.
Найдены сегодня те тетради мной во дворе, где на траве дрова.

Храма стены крепкие не срублены - явлены по слову одному.
В них мы, что птенцы и приголублены в ночь на Демиана и Косьму.

Перед Богом ты моя заступница, да один махаюсь на Москве.
В простоте где в дверь никто не стукнетца, ну а стукнет - так по голове.

Голова, головушка дубовая мне дана на шишки да битье!
Да спасибо вынесла соловая! Через е мое да на жнивье.

Перед Богом - ты моя заступница, на деревне - я твой, пока есть.
Стукнетца сердечко да аукнетца, знать, пора читать Благую Весть!

Выезжать с проверенной дружиною, в путь далек, забыв про кошелек,
Хоть и я - не брезговал разживою лживою, да в поле не полег.

Сохранил Господь на дело ратное, и гонец доставил Кладенец -
" Вот тебе на сечь и речь булатная, а страдальца не ищи венец " .

Сосчитаем нас, не переломимся - " много " пишем, ну а два - в уме.
Этим двум-то, други, и поклонимся - в пояс - Демиану и Косьме.

И затянем песенку старинную, как сверчки в покинутом дому -
Длинная дорога нам былинная в ночь на Демиана и Косьму. ...

***
Силою не женской, а княжецкой одарил, да до костей страстей
Милую не в стане половецком - в слободе немецкой - грамотей.

В москательне лавки звездодельной в два хлопка - хоть чертик из мешка.
Князь удельный, где твой крест нательный, что и ты хотел на чужачка?

В подмосковных соснах караульных без пароля в свет не попадешь.
Глазок дульных да речей огульных у загульных хлопчиков найдешь.

Да давно я душу наизнанку, что карман вывертывать привык.
В сердце ранка там, на крыше дранка, на делянке птичий чик-чивик.

Год от году крепнет нутряное, внешнее слетает, что листва.
Вешнее, и как трава родное, в грешные я облеку слова!

Не жива и не мертва от гуда, сального пирующей Орды,
Ты мне в эти губы и надула дальнее предчувствие беды.

Там, где колокольчики во поле, восреди некошеной травы
Вольною надышишься ты волей на юдоль для буйной головы!

И в степи ковыльной половецкой, где Орда двужильная жива,
С силою не женской, а княжецкой скажешь заповедные слова -

" Не напус держу я на столицу, пусть кривитца, да лежит во лжи!
Но скажи, куда мне притулитца, схороница, где, как не во ржи?

Уж ты, рожь высокая-сестрица, да, землица-матушка моя!
Лучше мне склоницца до водицы, чем рядица в дальние края! "

***
Лютики в лугах да тимофеевка, одолень - духмяная трава.
В глубине глубокыя Россеюшки молвлю заповедные слова -

Ох ты ой еси, моя дружинушка! Не тебе - кручинушка - сестра!
Все чистым полем я, ако к жинушке, поспешу да на берег Днепра.

Чтоб разрыть хрущи-пески сыпучия, да найти заветное словцо!
Чтоб горели звездочки падучия, ако обручальное кольцо.

А слыхал от бабушки я песенку да не про пшеницу и овес -
как купец нашел на небо лесенку и на землю гусельцы принес,

Звонко разговорчаты, яворчаты, гусельцы греховныя потру
На пиру, пока попы духовныя рыщут по княжецкому двору.

Как зайду я в княжую переднюю, да свою музычку заведу -
Большие схороняца за средниих, среднии да выронят дуду.

Гуслице не новое-кленовое, досточка - древнейшая, что Русь,
Средненький схороница за хромого, раз я за гуселышко берусь.

Лютики в лугах да тимофеевка, одолень - духмяная трава.
Из глубин глубокыя Россеюшки вымолвлю плачевные слова -

Ох жуют бояра кособрюхие брашно от зари и до зари!
Страшно им сказать слова горючия, да честны княжецки дудари!

Уж вы ой еси, да певчи молодцы! Не сносить горячих вам голов.
Из углов - кустов льстецы, что половцы - за полштоф да как перепелов!

***
Пагубой заветренные губы, в сердце чужедальние края.
Яко в златокованыя трубы вострубила братия моя.

Княже мой, сердешный господине! В день Акима, Анны и меня,
Что краюху жизнь располовиню, никого в злосчастье не виня.

Ако врана нощного крылами мне Москва затмила свет дневной!
Гнутыми столица зеркалами вдосталь поглумилась надо мной.

Обниму детей, да в поле выйду тучей с половецкой стороны.
На злоречье ль мне таить обиду, коль княжны и речи сочтены?

Пагубой заветренные губы, да под хвост попавшая шлея!
Грянь же в златокованыя трубы, братия певучая моя!

Душу положу за певчи други, аз бо есмь в кольчуге соловей!
В русской вьюге, что в девятом круге восреди полей да деревень.

Вот и вышло время пригодиться, засветить медовую свечу,
Помяни мене, моя сестрица, коли до двора не ворочусь!

Кровь ли в жилах, красная ль водица? - Поручиться трудно головой!
Помяни мене, моя сестрица, сладкою водицей ключевой ...

***

На Москву-деревню на кулачки просочусь сквозь пост сторожевой.
А пока не начались подначки - напои меня любим-травой.

Не ругай меня, не дуй на воду, на своем обжегшись молоке!
Не доходы красят, а походы воеводу с дудочкой в руке.

На Москве-деревне на кулачках не докажешь горькой правоты.
Хрена ты расколешь незадачку, так пои меня травою ты!

Напои меня любим-травою! Не ругай, синица, не пугай!
Если во стога - так с головою, если на кулачки - не сбегать.

На Москве-деревне не кулачки - тут посвиристят, да заклюют!
Враскорячку встанут на болячку, угостят, да яду подольют.

Не ругай меня, не дуй на воду! Мутная она в Москве-реке.
Много ей потравлено народу с дудочкой приплывшего в руке!

Дудочник захожий я, дудила! Сабля савояру не к лицу.
На Москве-гумнище молотило кости обмолотит молодцу.

Никакой - я нынче собеседник; крестника благослови на сечь!
Сотрапезник ткнется в твой передник, и в Москву ускачет, ако в печь.

Мягко там постелено да гладко, сладкие в палатах образа.
Да в почете вражия повадка хватко улыбаться во глаза.

Припасет за пазухой булыжник брат мой книжник, и пока сыр-бор,
Вынесет сквалыжный и фуфлыжный мне стократ облыжный приговор.

***
Снова в лугу запиликала скрипка кузнечика.
Был помоложе, так тоже звенел из-под плечика.
Жизнь казалась синичкой, больничной сестричкою,
Спички ломали, привычки, души перемычки мы.

Вот и пришло, то что звал как нечайное чудо,
Жил на юру чем, и с чем и умру на миру.
Эхо в бору зазвенит, как на полках посуда -
Без пересуда - с собой и его не беру.

Был помоложе, так тоже любил похвалиться.
Что кобылицей своей, что следами от ран.
Жизнь научила - дороже всего поделиться
Просто теплом, кто бы в дверь ни стучался в буран.

Колокол медный покой не нарушит вечерний.
Сбор я целебный принес да овес яровой.
Ставни закрой и раскрой старый траволечебник
И напои, напои меня горькой травой!

***
Мы с тобою в полях, в удалях, да в высокой осоке,
На родном берегу, во лугу, где давно не косьба -
Только двинутся соки - покинем наш кремль высокий,
Да на Питер пойдем, как с дубьем и кольем голытьба.

А чего нам бояться - кто станет над нами смеяться -
Мы таких смехунов по пути понатыкаем в тын.
Они роем роятся, да издали грозно грозятся,
А возьмешь за грудки - и отца продадут за алтын.

Наше дело - поминки - пройти по неторной тропинке.
" Пола нет у души " во дневник фронтовой запиши.
Есть у нас кореши - пока чешут щетинку на спинке -
А ударят в редут, и они продадут за гроши.

Но с тобою, браток, на роток нам платок не накинешь,
Неземные тылы - глубоки и чудесно светлы.
Да в измене углы, как мозгами раскинешь под финиш -
Нож знакомый найдешь, а не свист половецкой стрелы!

Во владеньях Отца моего много кущ да урочищ
Неземного скворца от души скоро примут с Пути.
Там нальют и винца, лишь с дороги напиться попросишь -
А грешил, не грешил - хоть сейчас не греши - не грусти.

***
Вот тебе и цветущий тутовник! От мороза весь дом запотел.
Если был бы я черный полковник, тут вдругорядь служить б не хотел.

Но не били как, а - не убили, и сума - не лишила ума.
Здесь кормили меня и любили, и поили порой задарма.

Тут сладка во колодцах водица и годиться гадать-ворожить.
Здесь мне выпало счастье родиться, и несчастье досталось - прожить.

Пот холодный да друг подколодный ... Тут слезу я утру и умру.
Если был бы я гусь перелетный - лишь крылом бы махнул на юру!

Вот оно - домотканое счастье - расцветает насажанный сад,
Паляницу спекли в одночасье, да соседи пришли невпопад.

Да друзья налетели в субботу, хоть и сам позабыл юбилей!
Так налей - вот тебе и забота - на краю чесноковских полей!

Да не паленку нынче палили - что купили, то пей, соловей!
Усмирили меня, утолили, завалили в пырей до бровей.

Вот оно и аукнулось в поле - грозно звали, да нежно легло.
Тишью тихой да вольною волей, или с пива меня развезло?

Мне в рядно еще рано рядиться, круг да около - стыдно кружить.
Если выпало счастье - родиться, может радостью станет - дожить?

Отойти воскресеньем прощенным, на соловой покинувши храм?
Верховым, ядровым, причащенным, да принявшим на грудь триста грамм ...

За петушиною разноголосицей
Слышится древний звучок,
В воздухе носитца, в сердце попросится -
Под пиджачок сквознячок.

Чтоб на бегу между лоном и кладбищем
Сердцем прибитца навек
На человечий к поэзии, как бы там
Не был дрожащ этот свет.

Впрочем, и сердце подскажет едва ли мне -
Ты на каком берегу.
Сочным окопником позарастали все
Стежки-дорожки в лугу.

За куликов тюлюлюканьем всполошным
Еле расслышишь уже,
Как за рекой откликается колокол
Тихому звуку в душе.

Было здесь некогда все онемечино.
Следом немецких колес -
В утреннем цвирканье толстых кузнечиков
Кажется их " вас ист лес? " .

Но хоть мели по-над полем Емелюшкой,
Хоть по-немецки блажи,
Хоть по-каковски - в земле, во земелюшке
Бундас зарытый лежит,

Да мураву над костями немецкими
Русская щиплет коза ...
Что же вы сыпете с глупостью детскою
Франкфуртской пылью в глаза?

Если в давно предоплаченном плаванье
Видит надутый пруссак
Над Кенигсбергскою некогда гаванью
Вечный Андреевский флаг?

Тиховейные ветры
Воспевать мне осталось
Слов остатком на донце;
Ночью очи твои -
Утомленное солнце
Над разрушенной Петрой.
В этот час ты призналась,
Что нет любви!

Опоила меня ты травою луговою, и сам я не свой,
Восковой лучше было бы хвоей, что во фляге была войсковой.

Леса гулкого светлою силой да тягучей смолою родной,
Да любовью, когда бы любила, пах бы этот настой травяной.

За лесами, где птицы свистали, где венки голубые плели,
Где едва ли с тобою нас ждали - лишь пришли - хрен чего возвели!

Где деревни характер двуликий без любви не постигнет пришлец -
Вкус морошки да мерзлой брусники стал нам звоном венчальных колец!

Наливалась чудесною силой среди люда простого душа
И крылами по воздуху била, что влюбленный гусак в камышах.

И уже, не тревожа былого, завершая положенный круг,
Вдруг услышал я древнее Слово удивительно чистым на звук.

Памятозлобивый ветер гудет,
Длинную гонит волну,
Правлю " казанку " на остров Касьян -
Вот и Касьян-островок!
Не угадаешь, где что тебя ждет
И за какую вину -
Баржой заката окрашенной в йод
Встретили эти края.

На беломорском просторе в старой тельняшке стою.
Белое-белое-белое море в кожу втираю свою.

Был я певучий, а стал никакой,
Северным звуком влеком,
В край где уже отлипает молва
И отступает тайга.
Там за великой людскою рекой
Слух не дерет наждаком,
Кычет сова и витают слова
В чистых небес кружевах.

Над беломорской водицей, где Кружевница живет,
Белые-белые-белые ситцы в тело вплетаю свое.

Под распростертым гусиным крылом
Гонит " казанку " прилив.
В обетованный мне берег резной,
К вечным обителям гаг,
Так бы и жить, как они - набело
(главное - помнить мотив),
Музыку слов променяв на весло
На бессловесных брегах.

От беломорской снежницы все в огневице плывет.
Белые-белые-белые птицы в сердце влетают мое .

Щедро платит за нежность,
Опьяненный весной,
Офицерик манежный -
Головастик штабной.

Госпитальной сестричкой
Был хорош городок -
Невеличкой-медичкой
Твой клубничный Моздок.

Ох, кому бы мне двинуть
Побольнее под дых,
Душу подлую вынуть,
Как я с детства привык?

Только - свечку поставишь,
И оттает внутри.
Двадцать пятого встанешь -
За окном - снегири.

В сердце простые словечки вывел Небесный Гравер,
Там где за быстрою речкой жгли по субботам костер,

Плакали-пели-гадали все о любви да деньгах,
Ждали чудес да едва ли знали на коих брегах.

Бог нас любил без утайки, нежно к рукам прибирал,
В дивной его таратайке свой мы сложили хорал.

Что же как дурень сегодня - на сорок первом году
Чудную милость Господню я принимаю за мзду?

И во саду во вишневом снова в беседке твоей
Лезу в словарик за словом, что за зерном воробей ...

Беломорской водицей не умытца - снега!
Только выкрик сычиный, что по сердцу щелчок.
Мне бы пить да винитца на твоих берегах,
Да на каждых крестинах обтирать пиджачок.

С каждым годом все проще становлюсь и светлей,
Ближе Бунин и Пушкин, дальше Бродский и Рейн,
Где о час о полнощный среди мерзлых полей,
Не дождавшись кукушки, допиваю портвейн.

От последнего взгляда по-над сердцем пурга.
Что ж, бобер да осистый - вот те Бог и порог!
Только летошних ягод пьяный вкус на губах
Над водой медянистой, где бухтел катерок.

Друг мы ко другу навек приговорены
Шаг вправо/влево - побег.
Вот и пролился водой наговоренной
Вздорный ноябрьский снег.

Милым бранитца - душе распотешитца,
Что ж прихватило плечо?
Не разобратца - смеятца иль вешатца,
Спешно ль надратца еще.

Ну позвони из Перми мне до вечера,
Лед разломав в ледостав!
Так мы с тобой у Христа и не венчаны,
Плотью единой не став.

Весь-то мотивчик давно пересвистанный
Скудный подарок, поди,
Той, в ком на Каме у маленькой пристани
Дивный органчик гудит.

Гвалтом галчиным почин мой доноситца
До монастырской мели ...
Чья полногласная сладкоголосица
Плоть оторвет от земли ...

С полуслова, с полслова этот говор портовый
Распознаю, как крова флюгер голубь почтовый
Холодком леденечным быстротечного лета
Над плывущим оленем в узком озере света,
Вертолетной площадкой, на скуле отпечатком
От в трехпалой перчатке припасенной свинчатки,
Перелетною птицей над тайгою подбитой,
Снеговою водицей, что напился досыта,
Матерщиным присловьем, срамословием вдовьим,
Да кивком исподлобья от Его от подобья.

***
Когда радушно цвел чубушник за дровосушкой заводской,
И плакал мальчик золотушный в клетушке душной городской

Еще себя не вспоминая, еще кусочек вещества -
Уже сквозная даль иная ложилась в певчие слова.

И не кукушку-потаскушку послал Господь нам Весть донесть,
А во избушку да пеструшку яичко снесть, зачем невесть.

И так потом и покатилась яичком жизнь моя во сласть -
Рябиной милою налилась, чудесной силой налилась ...

***
Заслащенные строчки Кенжеева все же чем-то цепляют слегка,
В Тимофеевке степью повеяло от глотка из горла портвешка.
Ну а мне столюбимее водочка да вода ключевая зимой!
Не со мной - отъездной он, но лодочка - и его да на хляби земной.
Наше утлое, наше скрипучее да плывучее вниз по реке,
Наше ждущее, сонное, жгучее на едином блажит волоске.

Ох, не сотник свистает там сотню ли? На одном и качнемся дубке.

В тихом краю, где я в клети причальные битые скалы возил,
Старую пристань, когда у Пояконды шторм восподнял на волну
Бабьего моря простор обихоженный вряд ли бедою грозил.
... Горькою этой водою забортною нонче тебя помяну.

... Где пароходики ходят, как ходики, в дождик куплю обложной
В лавке при маленьком нашем заводике ситчик вдове набивной.
Вся в фотографиях стареньких стеночка - ты, я и мы вразнобой,
Восьмидесятый, Хабаровск и Леночка, Леночка-Ленка с тобой!
Там под стеклом, что колом - я с погонами - возле вертушки стою ...
Димка, скажи - триколор над бетоном ли - в вашем пилотском раю?

Раным ранешенько выйду на пристани,
Волга волною плеснет.
Были в роду у меня гармонисты все -
Род мой пошел на излет.

Хочетца холода и одиночества
Да наговорной воды.
Рваной гармошки футляр обколоченный
Брошен в годах молодых.

Штопана жизнь моя перештопана,
Не залатать все одно.
Дверь в ретивое былое захлопнута,
Ключик обронен на дно.

В сердце журчально мелодия плещетца,
В ребра причальные бьет.
Там, где за Волгою счастье мерещилось -
Вещее утро встает.

Что навещует мне эта залесная,
Древне-кудесная тишь,
Где уж поди ж, ты моя предвозвестная
Светом холодным горишь?

И говоришь мне устами пречистыми
В келье хвоистой лесной -
" Поздным позднешенько выплыл ты к пристани,
все и прошло стороной ..."

С дивным турлыканьем иволги в таволге речь не сравнитца моя,
Кондовый лес леспромхозом поваленный пущен реки на поплав.
Терпким дымком от сожженной часовенки помнятца эти края -
За Селижаровским трактом, где ты меня раненным подобрала.
Полной корчагой зерна золотистого, да туготою бинта,
Помнитца пнями медово-смолистыми за травостоем в полях,
Где под присмотром линейной милиции доктор меня залатал -
Милая милая, милая милая, милая эта земля.

Ближе к весне в мокрый снег и распутицу
Пустятца гуси в убег.
Да на ночлег поскликатца опустятца
К утицам нашим в забрег.
Где бы и нам пощитатца на слезоварном торгу.
Ближе к весне и начнут разлетатца гуси попарно в тайгу.

Ближе к зиме и войне ты приснишься мне,
Там где криница в окне,
В мерзлом рядне - все равно чаровницею,
Черною птицей в огне.
Где лишь студена водица тихих царица краев.
Ближе к зиме и начнут табунитца дикие гуси ее .

Ветры сповеяли с милого Севера, как не податца в бега?
На берега, чья тайга нас просеяла, мга где да память долга.

Пухом гагачим, словечком рыбачим, лехким дымком над домком
Был я насквозь на крылечке прохвачен (шел за пивком босиком).

Голодовать привыкать не приходитца - полон колодец воды,
Дым над избою начнет хороводитца, льды доведут до беды.

Где лежит блад есен сокол с товарищем - лебядью белой падет
Та, что одна под кедровым стожарищем сладкой сопелкой поет.

Дзинькнет окно слуховое осколками, заберег - щелкнет ледком,
Дивное эхо - сухою двустволкою, тихим храпком - воронко.

Так посошок допивай с самогоночкой, лехкий стружок выводи
В край, где у ключика да у студеного сердце трындит во груди,

Где вгоречах на плечах заневестилась - скоро слетит - голова,..
Там невзначай в иван-чае мне встретились милые эти слова.

Вслед мне пороша лехко пропорошила, курка вскурила снежок,
Твой бережок поотплыл по-хорошему - отдан последний должок.

Лед намерзает на веслы дубовыя, тает на пальцах ледок,
Завтра представлю пред очи ледовыя свой домотканный видок.

Не разделитца на две половины ведь, как поделена душа,
Мы двоедины, да черныя льдины мне плыть не дают в камышах.

Веткой еловою колкое слово ли, в доме ль твое кумовье,
Все мне мерещитца пристань еловая, мглистые утра ее.

Что пуповиной привязан я к Северу - селезнем к милой своей,
Сердцем к рябине, пчелою ко клеверу, знаешь к чему - скарабей.

Не клирошанкой ты пела мне с пристани, издали вскинув ладонь,
Нашу юдоль оглаголив ледистую древней бедой над водой.

Все на тернистой дороге помешанным, да на кремнистом пути -
Листья мести нам да глину намешивать было, да ночью грести.

Да лотошитца по жизни во брошенных храмах отчизны чужой ...
... Вот и пороша мне вслед пропорошила в крошеве мерзлой Княжой.

В луговой душистой во сторонушке, в гужевой смолистой стороне
По весне словечек крепки зернышки на гумне ее клевались мне,
Наймовал я там, бывал и плотничком, час иной - пошел бы в бурлаки,
Рифмовал горшки, торжки да потнички, кабачки, тычки да облучки,
По снежку с утра да по весенному брел я на поденную тоску
С мыслью не слишком потаенною - к вечерку принять не кипятку.
Да не так бы рюмочкой по столику было алкоголику звенеть -
Песни петь слетались бы соколики, а от песен лечь да умереть!
Может, все когда-нибудь наладитца, может быть - закатитца на раз,
Вечно я расплакатца во платьице, что бубенчик звончатый горазд.
Что бекас - слетят слова прощальныя со гнезда в родную сторону,
Где вдохну журчальную, бренчальную, навсегдапричальную весну.
Пароходом первым вслед за чайками по воде высокой уплыву
В край, что полон байками да баньками, где кваску нацедят в ендову.
Ратитца не стану нонче тратитца - белоснежной скатертью мне путь.
Один рядит, да другой все рядитца, а иному б волюшки глотнуть,
Кипяточку в кружечку литровую, да с поклоном Павлу и Петру
Молоточком легоньким наковывать звонкие словечки поутру.

На божьей мельнице - помолец, на верховодье стиховод -
Не отливал я колоколец, не окормлял честной народ,

Но разливал хмельное братьям и сладкий солод холодил,
Ходил я нивушку орати, а воевати не ходил.

Такое помню, что не скажешь, откуда знаю - не понять,
Я просто дух - я теплюсь в каждом, и каждый - перетек в меня.

Я не Рубцов и не Ивантер, не счесть имен моих и лиц,
Среди всех избранных и званных - я блеск зарниц на дне глазниц.

Прими же это погудальце да не на смерть, а на живот
От постояльца, что с развальцей по царской мельнице идет

Среди пожолклого величья листвы с боярского плеча
Дубов - во птичиеязычье строку верча, под нос мыча.

Но примет Мельник у помольцев слов белоярово зерно;
Все свезено на мукомолье, а дальше уж вольным-вольно!

Крути-верти, поток покорный, мои слова на жерновах
Его водою наговорной - пока не свечка в головах,

Пока еще во чистополье и на подзорной стороне
На мукомолье-богомолье петь на стерне желанно мне,

Пока " еще спросонок тело мне душу " жжет, " и предо мной
Огнем вперед Земля " взлетела " неопалимой купиной "!