О, край - воочью голубиный, где ночью - дом незапертой! Покрай деревни три рябины срубил кузнец, как в песне той. Здесь из плодовых - слаще ёлка, и колко от бревна в глазу, когда старуха со сверёлкой пасёт комолую козу. Но вещ петух и слух распахнут, и воздают за зло добром. Тут русский дух! Тут деньги - пахнут! ...и в долг везёт меня паром, буханку режут на осьмухи, а батюшок горазд до треб, и помнят крепкие старухи, почём в пятнадцатом был хлеб, почём в семнадцатом свобода, почём усы вождя народа, почём мужик в сорок втором, и что я должен за паром. А филин ухает на срубе, златая цепь гремит на дубе, стучит колымское кайло, и дымом даль заволокло.

 

***

То ли пьян я, то ли болен, то ли плохо с головой, грех гражданской не отмолен, свеж рубец от мировой. Как услышал я когда-то, проезжая город Гдов: "Век короткий у солдата, память долгая у вдов". От турецкой до чеченской, за последнюю версту провожает голос женский по Калинову мосту и Иванов и Азимов - на незыблемый покой, и стоит, как мост Калинов плач над огненной рекой. То ли пьян я, то ли болен - эти слышу голоса между белых колоколен у Калинова моста на Архангельском, Миусском, ах ты, Господи, спаси! ...голос плачущий по-русски - мост Калинов на Руси.

 

***

Спецагент неизвестной державы, я тетради храню в тайниках, я вдыхаю горящие травы и шифровки пишу впопыхах - как окошки дрожат выставные, как на Мурманск уходит конвой, как пожары чадят торфяные, и безумствует пал верховой, и под лязганье траковой стали различает пожарный расчёт: это память гудит на Урале и губами стальными речёт. Это память, как звон погребальный догоняет сквозь годы и сны, и стоит городок госпитальный в озареньи пожаров лесных, и среди пепелищ и разрухи, на поленницы руки кладя, хоронившие немцев старухи на огонь, не мигая, глядят.

 

***

 

В зарослях краснотала,
В Устьинском ли бору
Что-то со мною стало -
Слова не подберу.
Что мы сказать осилим,
С тем и уйдём из мест
Милых под небом синим
Под невысокий крест.

И, как седой калека,
Что присягал царю,
Я на руинах века 
Всё говорю-горю,
Речью и пьян и болен,
Слов я, гляди, накрал! 
И, как слепой Марголин,
Что-то из них собрал.

Глянь, достославный друже,
Вот негустой улов -
Всё-то моё оружье
Из немудрёных слов. 
Старым еловым кряжем,
Пихтою вековой
В землю родную ляжем -
Это само собой.

Пьяны теплом и болью,
Слышим едва-едва,
Тех, кто до нас с тобою
Тут говорил слова,
Выбрал такую ж сечу,
В слово себя облёк,
И на излёте речи
В землю родную лёг.

И остаётся с нами 
Лагерной снег зимы,
И под рубахой знамя
Прячем на теле мы.
Судит нас совесть, судит,
Если слеза в горсти.
Будет в России, будет
Знамя кому нести.

 

***

Что-то мама захворала, навалилось через край,
Мама, нас осталось мало, обожди, не умирай!
Помнишь снег под Павлодаром, голод, бабушку в тифу,
Запах кож и скипидара, ссылку, пятую графу?
Помнишь, бабушка в апреле ни к чему произнесла:
"Мы евреи, мы евреи, бухенвальдская зола..."
И легла уже не встала, как ушла из-за стола,
Догорела вполнакала, незаметно умерла.
И под русскою ветлою разместилась декабрём
Бухенвальдскою золою за Донским монастырём...
Не её ль ладошкой узкой с медицинскою иглой
Я подмешан к песне русской бухенвальдскою золой?
Полистай мои страницы: ссылки, войны, холода,
Леденящие больницы, немудрящая беда,
То с обрезом под полою, то с колымскою пилой,
С бухенвальдскою золою, с бухенвальдскою золой...

 

***

Кресты на могилах заброшенных, конец бесконечного дня,
Какая же всё же хорошая тверская у Оли родня!
Сойтись бы на Пасху тверёзыми, с утра приодев сыновей...
Да все под большими берёзами за бабушкой Верой левей.
Темнеет на родине Олиной, багров разливается свет,
Дорог, что слезами не политы, на родине Олиной нет.
Как надо разлито-не-пролито за горечь забытых побед.
Дороги, чтоб кровью не полита на родине Олиной нет.
Всё видится мне за сараями, за горковским чахлым леском,
Как люки на марше задраены, как "Вихман"* гудит за виском.
И можется мне и не можется, молчится и плачется тут,
А мысли приходят и множатся, а травы тверские цветут,
А ветви под ветром качаются, гляди, соберётся гроза,
А жизнь всё течёт не кончается, мои раскрывает глаза.

*Двигатель Вихмана - дизель на тридцатьчетвёрке

 

***

То верхом, то пешком, то в опорках, то босыми, то на древках кумач - то неистовый свет, и идут на бинты госпитальные простыни, эшелоны идут за Уральский хребет. Всё мерещатся мне эти пристани-росстани, полустанки, разъезды, степной говорок, как идут на бинты госпитальные простыни, и врывают кресты у разбитых дорог. То верхом, то пешком... Жизнь попутная-встречная закрывает лицо, что твоя Гюльчатай. Серо-сизым дымком наплывёт наша пристань конечная, а бессмертных-то нет на Земле, почитай.