и пунктуации.
 
 

Ничего удивительного. Табак закончился... Я определяюсь постоянно, временно и пространственно. Пытаюсь вписаться словом, о котором пока не скажу, словосочетанием, предложением... Я ничего не предлагаю. Я люблю словосочетания.

Вернее, это словосочетания любят меня, заставляют меня их записывать, вовлекая тем самым в процесс письма. Предложения, к примеру, себя записывать меня не заставляют, их я по собственной воле записываю, что не совсем точно, хотя и близко, а это уже совсем другое.

Мои словосочетания! Я бережно собираю их с момента переворота мира, а таковой несомненно имел место быть, даже если он явился лишь разворотом в сознании, рассказать о котором не просто.

С этого момента коллекция моя пополняется дни и ночи. Конечно, мимо многих и вне сомнений - шикарных экземпляров я бодро прохожу, прохлопав ушами, но в тишине - звука хлопающих ушей не услышишь, особенно, если вы пытаетесь пространственно определиться. Не удивительно. Ночь. Некто раглагольствует без умолку, мне же кажется, что этот звукоохотливый некто не сказал и слова по существу. Слово по существу.
 
 

Высказано в воздух. Ночь цвета хелиотроп... Я вновь за письменным столом. Я куда-то бегал, а луна, тем временем, скрылась за рамой окна. Ночь плывёт с невидимой луной, а я пишу от руки, с длиннющей трубкой в зубах. Мягкий карандаш. Крепкий табак. Трубка настолько длинна, что в процессе письма я касаюсь ею различных предметов разбросанных по моему столу. Предметов и не вполне предметов так много, что описывать все их по очереди я не возьмусь, возьмись я за такое, окажусь ещё глубже, ещё дальше, а на этой глубине, в этой темноте говорить о каком-то там определении в пространстве уже смешно.

Нет, конечно можно упростить ситуацию, выдумать на полупустом тёмном столе какую-нибудь белую чашку с ложкой, доставшейся вам по наследству, и именно в этот кофе опущенной, но до выдумок ли? Безответно. Пусть ночь. Рассеянный писатель, стол его, каков по счёту? Пусть первый, хотя нереально, если первый, то когда же этот писатель успел стать рассеянным? Пока определялся в пространстве? Пусть. В конце концов он же пытался написать несколько первых строк так, чтоб не переставлять потом их с места на место, не заменять одни слова другими. Смогла же заглянуть в глаза ему мысль о том, что ложь нового начала - ложь в отношении к началу бывшему, и наборот, ложь бывшего несомненна в сравнение с новым началом, и всё это могло усугубляться во времени до бесконечности, особенно, если останавливаться, но такой возможности, слава Богу, ему не представлялось. Он - за письменным столом. Стол у окна. Окну пятьдесят лет, за окном сад. В саду... Всё в саду. Писатель то принимается за письмо, то бросает это дело, я имею ввиду предмет письма, и это очень важно, бросить это дело вовремя, это так помогает! Он смотрит сфокусированным взглядом, расфокусированным, он говорит себе: - Пора! Пора наконец-то выбрать нечто. Но потом он сомневается в собственных словах, сомневается и бросает это дело, этот предмет, не оставляя беспредметного желания, если только можно назвать это желанием. Ему уже начинает казаться, что он очутился там, где мысль - лишь мгновение, связывающее один образ с другим... Зима Рождества. Хвойная тьма за окном...

С тех пор, как в голове моей произошло небольшое ускорение, чего никак нельзя отрицать, с тех самых пор солнце идёт за луной, дни и ночи меняются местами, и мой, порой несвязанный текст, а местами он действительно не нуждается в связанности, длится и длится. Путь слов. Путь слов, каким мой древний дед Йохан Каспар, пращур в энной степени, получив в наследство кота, отправился в Россию из Гессендармштадта в 1764 году. Прабабка Отилия, почившая не так давно, ибо мой отец хранит ее фотографию, ещё носила фамилию деда. Ложка из чашки принадлежала моей бабушке - лютеранке.

Meine Muttersprachegro?mutter. Когда я оглядываюсь на эти годы, меня пугает вид некоего опустившегося Моллоя, забывшего многие слова и основы грамматики, и единственное в этом испуге утешение видится мне в том, что грамматики не лирической. И лирическая грамматика - неплохое словосочетание, как, впрочем, и временная композиция или, к примеру, популярная орнитология. Я не говорю, что ⌠эта религия связана с птицами■, просто я люблю птиц, и любовь эта сродни тому же самому, что творится у меня со словосочетаниями, вот и всё. Конечно, вслед за Моллоем мне стоило бы признаться ещё и в любви к готовым речевым оборотам...

Казалось бы, писатель пишет эту прозу, но ни с того, ни с сего у него получается стихотворение:

Зима, любимая моя!

Метели нет,

творится безмятежность.

Проза - вторичность, по словам одного из милых друзей, деградирующий жанр, в котором связь между образами лишена легчайшей необъяснимости. В чистоте возникающие, оставляющие след на её снегу мысли, мелькающие и спешащие, но по щучье-зимнему велению растворяющиеся, одна за другой, до конца, до возвращения к изначальной чистоте. Я оказываюсь здесь мгновенно, мне знаком этот бесплотный механизм, но я не в силах устоять на этой поверхности дольше кратчайшего мгновения. И опять я изгнан из пространств рая, опять мне явлена неопределённость.

Ночь. Кто-то рассказывает о том, что по велению свыше он оказывался в искомом пространстве, но искомое пространство мгновенно, как слово в тексте, а следующее слово непредсказуемо и оно лишает вас почвы нод ногами. Пусть мгновенно, но вам приходится вновь ориентироваться, у вас нет возможности сделать это раз и навсегда... Вторичность прозы. Если мною движет вера в то, что определиться раз и навсегда всё-таки возможно, может не стоит тогда приглашать сюда прозу с поэзией? Проза. Поэзия. Уверен, что не только мною движет вера, и определение - уже не частное желание, когда возможностью определиться становится молитва. В наших беседах с милыми друзьями, говоря об этом, каждый знает, что лишь говорит. Мы, будучи искушены по горло, беседуем и о тех временах, когда достаточно было лишь сказать. Метаморфоза в том, что понять нас может искушенный не менее нашего. Пишешь о истине бессловесной, уподобляешь ее чистоте, в которой растворена любая мысль. Странно, не правда ли? Молитва - дар.

2

⌠...Он по улицам ходил...

...По-немецки говорил...■

Ночь. Арина, а я женат, ушла сторожить дачу Корнея Чуковского вместо меня. Обычно я сторожу эту дачу. Кто-то сторожил её и при Корнее Чуковском, но кто это был, не знаю, как не знаю и того, кто был здесь сторожем перед моим приходом. Знаю только, что он умер, оставив мне часы моей работы. Сейчас здесь музей Чуковского, поэтому правильнее было бы сказать, что я сторожу музей, иногда провожу экскурсии, садовником работаю. Просыпаюсь утром, и дети шумною толпой приходят. Я рассказываю им о том, какой Корней Чуковский был необыкновенный, двухметровый. Если мне удаётся пропеть свою песню, правда почти всегда я повторяю одну и ту же странную историю, дети уходят счастливыми. Я тоже стараюсь куда-нибудь спрятаться, подобрать листочек бумаги, карандашик, а всё это у меня, как правило, под рукой, закрыть за собою дверь. Сказать, что мне порядком надоела моя работа, пока что я не говорю, но однажды настает тот день, когда создатель рекламы уже верит в рекламируемое. Я почти поверил. С каждым днём мой Корней Чуковский становится всё необыкновеннее, двухметровее, а такое настораживает. Конечно, здесь уютно, множество книг, своего рода закуток библиотеки Британского музея в местных соснах, тихо, чего ещё возжелаешь? Это рай, в сравнение с предыдущей моей работой. И пусть, от самого дома на эту предыдущую работу меня подбрасывал старенький микроавтобус, а этого не отнимешь, ведь жука-фольксвагена у меня тогда ещё не было, но потом-то, я оказывался в редакции ⌠Литературной газеты■. Как ретиво я принимался за сочинительство рекламных текстов для разнообразных книжных издательств, да и не только издательств. Сколько бездарности смешивал с этой ретивостью. Впрочем, всё это было уныло, и легко можно было сойти там с ума. Я и сошёл конечно, правда не знаю, там ли.

Тьма над бездною. Будто бы ничего и не начиналось. Хватило лишь нескольких слов. Крепкий табак, и если не брать его в расчёт, то в доме я совсем один, в доме моей матери. Без зазрения совести мне можно громко стучать портативно-металлической машинкой, или вдувать-выдувать сквозь губную гармошку звонкую мантру. Сверху донизу я обложен книгами и похож я на Сизифа идущего в книжную гору. Одноразовое письмо. Печатание. Время. Письмо. Корабль во времени. Я пишу, словно возвращаюсь, и корабль мой - во времени, да, деньги за него уже заплачены, он постоянно плывет ко мне, а я жду его как честного суда. Кругленькую сумму подарила мне мама, бедная моя, к Рождеству. Сам-то я слаб умом, чтоб рассказать нечто новое о деньгах, и всё остаётся в границах старой притчи про Ходжу Насреддина, осла (не вспомнить его имени), тяжёлый кошелёк и болото, куда поначалу все и угодили. Это занимательно, но корабль, тем временем, плывёт, и кроме меня никто не расскажет как по палубе его расхаживают юнги, как гюйсы их треплет ветер. Просоленные, загоревшие лица. Кэп с древне-германской подзорной трубой под мышкой, с рукой в кармане, сидит, покачивается вместе с кнехтом, и каждый знает, что кроме него никто на кнехт не усядется. Некто, высоко на надстройке, зашкерив меж космических антенн походный гамачок сухопутного воина противоборствующей армии, вкачиваясь в такт, в точку, где сходятся три вида качки, наигрывает тихий блюз на боцманском серебряном свистке, похожем на маленький саксофон более по форме, нежели по звуку. Может быть это и не заметно, но мне остаётся только фантазировать на данный счет. Корабль мой нынешний, не прошлый, не военный. Обыкновенный сухогруз. Можно сказать баржа, я не обижусь. Однажды, когда я ещё носил робу с боевым номером, в Эгейском море к нам швартовалась очень красивая баржа - двести метров, засыпанных цитрусовыми с бака до кормы, в лазурном сиянии.

Нынче в моде политика, как сказал мне один из милых друзей, художник, со стартовых площадок по всему миру запускавший разных великих людей в космос, - нынче в моде грань между политикой и искусством. Модно говорить, что никто в нашей стране не читал Федерального закона, я же всё это так подробно описываю, а я люблю очень подробно описывать то, что меня непосредственно окружает, потому что намедни, кажется в День Конститутции, в деревянном почтовом ящике, висящем на калитке одного из домов я наткнулся на следующее: Листовка. ⌠Внимание! Pаспространение листовки есть нарушение Федерального закона, статьи 46 части 1 и 2■. Далее шёл текст закона с замысловатым словом ⌠прекурсор■, повторяющимся три раза.

Внимание! С сего момента следующий текст, как и предыдущий, становится нарушением Федерального закона.

Листок из книги ⌠Культура безумия. Проблема популярности психоактивных веществ■, Москва, 1996 - содержал информацию о некоем растении, родом из Центральной Азии, попавшем с 12 века (не понятно почему такая дата?!) в разряд средств, изменяющих сознание, и то, что распространяться о свойствах данного растения запрещено по финансово-политическим причинам. Я не знаком с книгой, но содержание листовки оказалось мне известным. Многие писали об этом, Хайне, к примеру, и он - воздушный поэт...

Через несколько дней американцы стали бомбить Ирак...

День. На нынешнем моём столе лежит сборник статей и документов об А.И. Солженицыне ⌠Слово пробивает себе дорогу■. Прокладывает... Из Англии и Америки отослано русское посольство. Италия и Испания готовы бомбить вместе с американцами. На другой стороне - Франция. Селин говорил о войне - продаже людей.

Наша плоть нам дороже чем ваша кровь. Психоделическая тревога! Внимание! Страхом объятое человечество...

На самом краю ночи спит мой фольксваген - оранжевый жук, усыпан снегом. Нужно утащить его под раскидистый дуб, туда, где уже давно и очень крепко спят несколько сгоревших кузовов, или искать мастера, которому было бы с руки обследовать старенький моторчик, выплеснувший всё масло сажевым пятном на снег.

Ночная роспись сюжета: - Быть может вы хотите превратиться в старшего матроса Шмидта? Нет, спасибо. Металлическое воронье над жаркой средиземной гладью пусть вдохновляет мутантов. Апокалиптицы Гавриилия с Михаилией прилетят и ввергнут их в огненное чрево!

Моя японская пластиковая ручка фирмы Pentel похожа на одноразовую крылатую ракету, какими был вооружён наш корабль. Но время было мирное, море лазурное, мягкое перо островной чайки вспушивалось под ветром, и если ангел психотропной трубы уже оттрубил, то знамение сие далеко не каждый заметил. Глупо говорить о той войне, которая - действительно война, это не любовь. Когда я думаю об этом, вернее, когда я думаю о войне, я становлюсь войной, но ад не мой дом.

Голубой дом моей матери. Арина пришла ещё днём. Разложив по круглому столу разноцветные бумаги, закутавшись в шерсть, дни напролёт она кропотливо расшифровывает некие секретные дневники. Мы учились в одном классе и никогда не сидели за одной партой. Пока я бывал в море, она становилась испытателем летательных аппаратов.

Картины, меня окружающие меня и преследуют. Успеть бы к Рождеству. Вглядеться в непосредственную близость. Морозный вечер. Я подбрасываю в прогорающую печь ровные сосновые поленья и почти свежие яблоневые сучья, оставшиеся с осени. Арина читает вслух ⌠Мощь одинокой тишины■. В долгой трубке моей ⌠St. Bruno■ - крепкий, английский, дешёвый. Мы выходим из дому и пешком, пешком в Рождество.

Под раскидистым, уснеженным дубом стоит рыжий жук. Зелёный дятел ест снег с толстого яблоневого сука, опираясь на жесткий хвост. Летит к оранжево-кирпичной стене. В белой пышности ветвей - взмах крыльев крупной птицы. Стена в этом месте оплетена диким, почерневшим к зиме виноградом. Picus viridis, дымно-фисташковый в алой шапке ползает по сплетениям сухой лозы. Жадно проглатывает мороженные ягоды, вяжущие, со сложной косточкой внутри. Кричит. Улетает прочь. Альтовые молоточки больших синиц, жёлтых, в черных галстуках, а если маленькие синицы, то точно так же, но с более высокой ноты: то там, то тут, то тут, то там - ритмическая точность. Вот мы и гости. Кофе. Друзья этих дней. Дни этих друзей. Stuff. Дон Шерри, Dean Frazer. Чай. Книги, одна за другой оказывающиеся на столе. Виновен ли Stuff в том, что мы так далеки от наших глупеньких разговоров, или other Stuff, или не виновен. Казнить нельзя, помиловать. Но, разве это не приглашение на казнь, когда мы говорим и в одном предложении у нас до 60 % заимствованных слов, как в английском языке, - это вавилонский симптом! Беккет был секретарём у Джойса, Шварц у Чуковского, кто-то из нас учился в английской спецшколе с модным ныне попс-писателем. Иванушка дурачок с первосвященником сошлись в одном лесу, пока Пушкин рассуждал о смелости выражений. Жизнь и смерть во власти языка и любящие его... Но, возможна и перемена мест слагаемых. День до полнолуния, день после. Человеческая необъяснимость. Необъяснимая человечность. Мы дома, и уже к нам приходят милые друзья. Правда, как-нибудь, кто-нибудь из нас может горько пошутить, сказав, что вообще не считает нас друзьями: так, стусовались по месту жительства.

Я изредка перемещаюсь в небольшом пространстве, но всё же. Меняя комнаты, въезжая в новую, первым делом описывая заоконный пейзаж, в безответном вопросе выглядывая из окна картины. В сиюминутных, но глубоких переживаниях откликаясь на новое слово. Пересмешивание. Помню, мальчиком, играя на лесной поляне в футбол, внезапно оставляя лёгкий, раздутый вдвое кожаный мяч, я устремлялся в чащу на незнакомый птичий голос. Собравшись в кучку, друзья мои посмеивались, я же, вслушиваясь-всматриваясь, с открытым ртом, доставая по пути блокнот из кармана, находя наконец источник звука, записывал первые слова. Литературные шаги. Где? Какая птица?

Едва пришедшею зимою мне думалось, что всю жизнь я прожил в этом бревенчатом доме, встречал людей, забывал, вспоминал, и выглядывая в окно - в верхней его части видел трещину в одном из стекол, по всей своей длинне преломлявшую солнечный свет, а в нижней - каштанового дубоноса под сизым от инея деревцем, в припорошенных снегом бурых листьях разыскивающего опавшие, сморщенные вишни. Едва пришедшею зимою жизнь Ханса Шмидта превратилась в смерть. Ему было тогда чуть больше двадцати.

Уже давным давно он перемещается по другой стороне, и круг былых забот его почти полностью растворился. Милость друзей и семейное счастье ему не изменяют, да и память о земле не стирается, как могут здесь подумать. Разве можно забыть о земле? Был ли он убит? Подразумевать войну? Неразделённую луной любовь? Да убит. Какая разница - как.

Он говорил тогда: - Живопись небольшого формата. Она висит у меня на стене. Это моя родина, теснящиеся светлые дома, рыжие крыши, мачты, лодки, море.

Он успел мне сказать об этом на пристани, а утром Ханс был уже там, откуда письма или не доходят, или не приходят к адресату. В черноте извивов яблоневых стволов, укрывшись ночью, снегом, снами, спит обетованная земля его.

Под небесами в снах, великолепными коврами ложась... Да по коврам ступая, радуется Богородице Дево. Плащ бордо. Рыжие стволы. Тонкая хвоя. Благодатная Мария Господь с тобою. Боцман Никола у порога в алом. Маленькое деревце Иосифа. Ночью Рождества. Утром Воскресения...
 
 

3
 
 

Тёмный Спас - восточные глаза. Легко идущий Человек. Остановился и смотрит, точно Господь с иконной доски. Кленовой, сосновой, липовой. Дерево, прежде всего, дерево песен, а потом уже слёз или смеха. Светлый Спас - глаза другие. Жизнь моя - это вопрос или ответ. Дерево как честное слово. Казалось бы, так давно это было, что никто и не узнает, какие же они на самом деле. Мерно тонущие звёзды в озере зрачка за нелицеприятной гладью. Лилии Галилеи. Вчера. Сегодня. Завтра. Прохожий, казалось бы, вовсе не заметен в переходящем времени, а о том, что это действительно иллюзия, никто не догадается до тех пор, пока воочию, пока вслепую не шагнёт в четырёхмерное. Раз, два, три, четыре. На все четыре стороны...

В жизни каждого случается событие, момент, в котором обретается душа, вдыхается. Он вдыхает - ты вдыхаешь. Ты вдыхаешь - я вдыхаю. Я вдыхаю - Он вдыхает. Истина одухотворения. Иное - что не каждому дано это подметить, точно указать на сие мгновение в собственной жизни. Дар таков. Тайна окружена себе подобным. Нечто исключительное может оставаться и незамеченным. Случается такое со зрелым мужем, каким Адам и был создан, но даже не родившийся ещё младенец уже наделён душой. Сильным сего мира, как собственных ушей - не видать, не углядеть, те же, кто не от мира сего, за маленькую эту хитрость благодарны. Умилённые хитростью... Так воплощаясь, оказываясь в теле, великое множество часов отдавая внутреннему Человеку, познаёшь, узнаёшь наконец. Тело - инструмент. Но спрашивается: - Нынешнюю внешность кто выбирает? Время? Тайна, слитая с плотью воедино. Близкое время - самое интересное что есть у человека. То, что связывает сакральное с профаническим. Время слов. Слова ремесла. Зима очередным Крещением качнулась. В народе поговаривают - время морозное, да оттепель нынче. Буквица утерянная объявилась. Ночи-небылице в очи вглядываешься, вот уж и утро голое. Глас глаголицы. Лаз?ревки слабый звон. Капели а капелла. Проза омовения. Крещенское водосвятие. И ничего, ничегошеньки о процессе письма неизвестно. От начала водит Некто карандашом. Сам удивляешься тому, что выходит, и всё. Простой карандаш. Для Бога дьявола нет. В смирении благодарном, в радости тихой - слава Богу. Ныне и присно и во веки веков. Аминь.

Это - рrae ludus. Зимние фрагменты, условности, может быть, подробности короткого знакомства.

Оставляя заглавие, я отказался от ⌠Слова ганжубас■, ⌠Ложки по наследству■, ⌠Простого карандаша■, ⌠Двух прелюдий и сонаты■, правда последнее из уже несуществующих названий романа мне всё же дорого, так как многое объясняет. Дело в том, что текст не выходит за границы Переделкина, а Переделкино на сегодняшний день по праву - Пастернаковское, и наконец, всё, что сочинено этим поэтом в музыке - две прелюдии и соната.

В ⌠Сонате■ - множество метаморфоз, подмен времён, имён. Актёры, поэты, художники и музыканты, превращаются здесь в духов. Словно у африканских писателей, духи могут неприметно жить среди людей, ходить ⌠Дорогой Смерти■, применять амулеты, разбираться на составляющие части.
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 

Пожалуй, метаморфозу растворения человека в воздухе подобно дыму, ветру, явит пример с несколькими главными героями: Эринмором, Чарли и Джамбаттиста.

⌠Эринмор Флэйк■ - прессованный северно-ирландский ⌠тёплый■ трубочный табак.

⌠Чарльз Фэйморн Блонтайр■ - простой английский трубочный табак.

⌠Джамб Джу-Джу Басс■ - смертельный африканский табак.

⌠Мсъё Пушкинэ■ - французский качественный трубочный табак. И т.п...

С остальными действующими лицами - проще:

Отилия - Офелия - в немецком языке.

Хокс - таинственный старик.

Пук - дух полей-лесов, баламут и весельчак.

Камилла - мила.

Ханс - мальчик беззаботный.

Муза Стефановна - наша соседка.

Доктор Гэльб - скрипичный дух.

Камены-Нимфы-Музы не часто собираются вместе, но если случается такое, лирическое отступление - неизбежно. Представьте! На большой поляне: Душа моя - зеленый пересмешник, Ильза ветреная в ивах-плаксах, выстрел-трель! Евлалия верхом, стволы темны, и серебро волос летит. Мед, свечи, хворост, под дыхание письмо, яд, Ольга, Кинфия. Aгнеса в белом завтракает на траве. По телу - солнце - Ада, дня весеннего тепло. Жизнь голоса. Урания пишу. Лань Женевьевы. Неподвижных звезд миры. Весь дождь ты спрятала в ночной клавир, ты научилась с птицей разговаривать, как дождь прошел. В крови, в сокровищнице тайн, в вечернем солнце, в сердце. Дар запретного плода. Смех простоты над смеха простотой. Ты. Смерть...

Чрезмерно! Можно и не представлять. Итак, остались немногие: Импровизатор и Иллюзионист - узкотелые снобы, остроглазые, одетые всегда с иголки.

Птицы: цапли, пенки, завирушки, чайки, коростель, скворец и пересмешник, гуси, попугай и ворон, совы, славки, сойка с робином и другие...

Эльфы и духи без постоянных имён.
 
 

4
 
 

Небо сквозь кроны в редких к концу октября листьях яблонь. Чернота земли. Нотные листы разбросаны под деревьями по буро-крапчатой яблоневой листве. Близко избранный лист подхватывает и терзает дуновением, мелодия же... завершает театральное действие:

- ...Вода даром! Даром! - продолжал убеждать Иллюзионист.

Чарли морщась, закрывая ⌠клюв ибиса■ (футляр от трубы), Эринмору: - Cделайте, наконец, что-нибудь!

Вольтижёр: - Ничего уже не сделаешь...

ЗАНАВЕС.

По ту сторону занавеса - никаких перемен. Повторяется та же мелодия. Из окна веранды верхнего этажа некто выбрасывает пачку нотных листов. На мгновение избранный лист путается в сплетении ветвей, улетает прочь.

Чарли: - Всё начинается тем, что всё разлетается! Летит! И листья, и песок, и кони, и волосы, а над бездной оркестровой ямы хаотично носится дух очередного состраивания. Несколько раз мелодия доходит до определённой ноты. Обрывается. Определяется нота. Тональность. Нота. Все переглядываются... Последнее интермеццо и симфонический всплеск - внезапное вступление множества инструментов!

Эринмор: - Ну час, два от силы, но в итоге-то вновь накатывает волна - занавес, являет себя этакое свойство сознания, возможность положить конец, очиститься, смыть что бы то ни было со сцены начисто, как с палубы. Набело!

Джамбаттиста: - Но то, чего не смыть, остаётся! Вы же меняетесь после поставленной точки. Когда вы видите всё в целом, вам просто приходится задумываться - а не зря ли вы прожили это время шагов, реплик, строк, если угодно.

Писатель: - Истинно!

Импровизатор: - Истинно! Слыхали! Это заявляет наш листатель белой бумаги!

Пук: - Ладно, ладно вам. Лучше бы вы, Писатель, нам обещанное поведали!

Эринмор: - Да!

Иллюзионист: - Cвою первую, самую первую историю!

Импровизатор Вольтижёру на ухо: - Смотри, он сейчас расскажет то, что уже сто раз рассказывал. Ха-ха!

Писатель: - Что ж. Представьте... За окном - безмятежная зимняя ночь. Редкий снег ложится под одинокий фонарь. Декабрь некоего года. Небольшая мастерская. Некто, отчётливо, портативными клавишами выстукивает маленькое стихотворение. Его не повторить здесь, но было в нем слово - ⌠смерть■. И вдруг, стучится в дверь девушка. Входит, говорит, что в руках её - листья древа познания добра и зла, душистые, высохшие...

... ... ... ...

Выкурили они трубку. Случилось небывалое! Его зажгло и окрылило нечто.

- Смерть? В раю мы? Умер я? - он спрашивал.

Она смеялась: - Ха-ха-ха! Не смерть! - смеялась нежно.

- Кто ты? - спрашивал её он снова.

Вновь смеялась, говоря о том, что завтра думать он о ней не станет, даже имя её вряд ли вспомнит... Явь очарованья плотно окружала их. Теплело, снег, ложась на крышу, таял. С крыши капало. Той ночью удивляли их, неведомо им - кем в уста положенные речи, и после высказанных слов, они лишь тихо восклицали: - Боже! Что же происходит с нами! Всё восхищало их. Всё вновь им было.

Утром... Ушла она, исчезла из его жизни. Жизнь же превратилась в долгий сон-сонату, туманом расстелившись от пролога к эпилогу.
 
 

5
 
 

Чарли, продолжая: - В первой жизни нет ничего хуже чем убитый воин, ибо он проиграл. Во второй жизни нет ничего лучше чем убитый воин, ибо он выиграл. Пока ты не выиграешь, третьей жизни тебе не прожить!

Отилия, нотами в голосе изучая вытянутое и большеглазое, уже менее пугающее её, но недоступное по-прежнему лицо Чарли: - Все мы чрезмерно удивлены, даже утомлены вашими сказками о смерти, это просто переходит допустимые границы. Ну, согласитесь со мной! Стоит открыть глаза и - Смерть, смерть.

Пук, кривя полоску усов, глухо пощёлкивая пальцами, завернутыми в салфетку: - Не согласен. Держу пари, друзья, что и Эринмор заинтересован в развязке не меньше моего, тем более, некоторым - это знакомо до боли, ему же, пожалуй, впервые такое достается. А столь милое утро, Терезин кофе, звуковой фон - всё, на мой взгляд, как нельзя лучше иллюстрирует Смертельную тему.

Эринмор, подсушивая салфеткой едва прогретую флейту: - Меня не удивишь таким количеством внимания, лишь напугать возможно! Ха-ха-ха!

Иллюзионист, вытягивая длинный перст, обращает общее внимание на оливково-белую, нежно свербящую, карабкующуюся вверх-вниз по стволу пичужку: - Пищуха! Это самая настоящая пищуха!

Потом, повернувшись к Отилии: - Кажется, Пук уже не может встретить день без Терезиного кофе, без ⌠смертельного■ рассказа Чарли, так, видимо, устроен этот художник...

- Там на стволе сидела бабочка. Вы же... Тоже не прочь поиграть в эту скучную игру. Разве не так?

- Смерть, о мадам, окружена несколькими Жизнями, их длиннополые одежды и прекрасноликость оттеняют её достоинства. Чарли этим закончил?

Отилия: - Невозможно! Действительно!?

Ада: - Первая жизнь, Вторая? Где это?

- Жизни собирают цветы, прядут пряжу, с утренней песней выбирают невода, ха-ха, - подсказывает смеющийся, стреляющий пробкой, Эринмор.

- Жизнь. Смерть. Третьими являются актёры.

- Каждое утро! Несказанно... Ха-ха-ха!

- Вы так прекрасны, Отилия!

Пук, собирая букетик пряной зелени: - Вот вы, Эринмор, вы с нами - считанные часы. Вчерашняя ночь-репетиция и первое наше утро, как вы смотрите на это?

- Уж полдень. Какое утро. Вам недоставало инструмента. Мы встретились, состроились. Так... Разговоры-импровизации. Может быть нечто и получится...

- Получится, получится, ура!

- Вас напророчили, напророчили нам! Каждый день Прорицатель предсказывает нам появление нового человека!

(Все постепенно просыпаются, sognando темы переходит в resoluto.)

Эринмор: - Как забавно! А новоявленный - непременно музыкант?

Иллюзионист: - Почему же непременно... Он может быть кем угодно, просто нам везёт на людей творчества! Ха-ха-ха!

Ада: - Одно и тоже, утро, вечер, творчество...

Джамбаттиста-capobanda, помогая себе зелёным пучком: - О, мне запомнился вчерашний вечер. Терезин дивный ром. Или то, как не улетевшая, подстреленная выпь, сознавая неизбежную осень и близкую смерть пугала идущих по дороге! Бу-бу-уб-уб-уб!

- Долой ваши мрачные воспоминания! Отпразнуем сегодняшнее!

Чарли, хитро щурясь: - Отпразднуем. Только... Как человеку выразить такое словом, как человек говорит ⌠фшшшшш...■, а потом закрывает рот, и морской прибой продолжается, пока его не сменит голос... Сои крик голубокрылой. Неистов. Исподволь. Люди в языке - как - слова в словосочетаниях. Слух - лаборатория. Земля без антрактов. Ветер наотмашь. Роскошь непозволительная.

Сюжеты буфф живые вертятся ритмично галькой над и под волной морей земли, луной волнуемых, да ветер нас листвой по миру. Слышишь меня?

- Слышу, Чарли.

Отилия: - Вы, Чарльз, только хаос порождаете!

Джамбаттиста с шампанским, медленно поднимаясь с травы, напевая: - Актеры не запылились, третьими явились, не запылились в темной костюмерной, и под ясным небом... За чистое искусство, друзья!

Грузный Джамбаттиста, испив глоток, вновь чинно укладывается на живот рядом с Чарли. Последний неутомим: - Вторая Жизнь. Жизнь Говорящая... Люди страдают, говорит она, а после - узна?т сказку, одеваются ею как в платье, как дети, те, что не страдают, страдают люди... Дети, чтоб не умереть с горя... Люди хотели того же, но лишь обрели пустоту, неуверенность, испугались своей свободы...

Джамбаттиста театрально пытается что-либо понять. Чарли конфузится, отстраняется, встаёт, отходит.

Евлалия: - Что с ней сейчас?

Иллюзионист: - С кем?

- Не мешайте, не мешайте же...

Чарли, возвращаясь: - Колдуны да ведьмы, хоть они знают зачем живут. Одежды их - и луна, и солнце, и цветы, и гады - там все перемешалось, кто веселей?! Но, пора надевать белые рубахи с длинными рукавами, завязанными позади, крест-накрест. Пора сказать, без слов, другому: - Cмотри! Быть может... Может быть, сначала они и хотели донести это руками. Эти жесты... Но шуты сейчас грустны... Детей не задавите! Шар вертится. Люди - друг на друга. Ночь - дом безумных. Утро. Люди кольца надевают. И башмаки. Дети помнят, что было ночью. Беспомощные. Посмотрите на детей, в них - спасение.

... ... ... ... ...

- Грусть беспросветная.

- Вы потерялись Пук! Пресветлая! Кристальная печаль! Три австрийских клавирных концерта. Вы просмотрите...

... ... ... ... ...

- Процесс сочинения музыки - слышание, но жизнь моя - вопрос или ответ?

- Вопрос? Ответ. Апельсин? Пожалуйста!

... ... ... ... ...

- Судьбу рисующая смерть - всплеснет ресницами бабочка взгляда над дорогой. Дорога интересна тем, что совершенно не знаешь, с чем соприкоснешься.

- Это воробьиная оратория.

- Благодарю вас.

- Будьте любезны, предоставьте мне ваш бокал.

- Благодарю вас.

... ... ... ... ... ...

- ⌠Дрёмы чащи■? Я читал эту нотную рукопись. Терновник пространства раздвигая нежно, автор находил дар речи, торжествовал духом. А под деревом для огня сердца птица небесная отыскивала зерно.

- Вы потерялись Пук! Ха-ха-ха!

Окончен завтрак на траве. Тереза на балконе дома поодаль. Льдисто-молочная тучка. Блестящая труба - альт. Обрывок ╧ 51 - ■Nil admirari■. Джамбаттиста и Эринмор, разглядывая одно и тоже, дожидаются остальных под огромным вязом.

- Скамейку на аллее? Мужчина и женщина, кажется...

- Муза Стефановна и Хокс. Хотите, я представлю вас?

- Быть может в другой раз...

- Как знаете...

Суперпейзаж. Пук в гриме. Чарли с книгой. Отилия ведет хрипло посвистывающий велосипед.

Пук: - Куда путь то держим?

Чарли: - К башне, Прорицателя проведаем, узнаем, что день преподнесет нам...

(Если Иллюзионист появлялся в тех местах поляны, где кустарник пострижен был так, что являл собой самые причудливые формы, вас уже не удивляли бы подъезжающие зелёно-цветные цилиндры, отъезжающие восьмигранные пирамиды с шариками на макушках. Впрочем, его история на поляне лишь начиналась с двигающегося газона. Авторство текстов, приписываемое ему - иллюзия. Дни, проходящие годами, часами звучащие, а чаще - идущие в другом мире, они не останавливаются, поэтому не стоит скрывать, что с авторами разнообразных текстов любил Иллюзионист посмеяться, в ⌠атмосфере слов■ занимаясь ⌠сотворением растворения■ занятия.) Он, пропуская всех, останавливаясь у входа, медленно обходит башню, внимательно считая пустующие гнезда ласточек под карнизом. 1, 3, 7...

Чарли: - Пророк cказал, что в обед, к нам прибудет Борис Пастернак из России.

... ... ... ... ...

Агнеса: - Долго ли будет он гостить у нас? И где это, Россия?

Отилия: - Пушкин, Лермонтов...

... ... ... ...

Пук: - Святая Русь!

Тереза: - Там много Святых?

Евлалия: - Там день долгий, а ночь коротка...
 
 

6

Intimo

Первая любовь Чарли. Круговерть благоуханий, потеря в переживаниях. Она - музыка в инструментах...

Окна веранды в яблоках. Сойка на яблоневом суку, среди стеблей ⌠волчков■, нахохлившись, несёт холодную импровизацию, растягивая карк - звук до свиста. Язык - путешественник. Грамматика воображения. Совсем в другом месте, огромные стада оленей пересекают мили и мили серебряного мха, безмолвно, очень быстро...

Золотые завесы. Летняя степенность. Постепенность. Отсвет осени. В холстине белой - птицелов - соломенная шляпа, длинный шест. С ним - мальчик, в дальние бурьяны - нет тропы заветней!

Цапля, боясь грозы, плывет над тучею выс?ко, одиноко, вытянув длинные ноги. Задуманное в непредвиденном слове исчезает.

Материалы: письмо, вид местности, цвета объектов. Проза как вальяжная поэзия. Повторяющиеся слова, своими вечными путями. Куда, как не в чистоту невиданного, волен заглянуть художник? У людей в руках музыкальные инструменты, а в людях - музыка слов простая.

Ландшафты в ⌠Разговоре о великом множестве, почти ежедневных подробностей жизни писателя, которым никогда-никогда не остаться на бумаге■. Литературные подмены одного времени года - другим. Жесты отца, объясняющего: - Краплак этой склоненной фигуры, в центре этой охры, точен композиционно. Осенняя иконопись. Весенним льдом искривлен желоб водосточный. Огнь - прекраснейший читатель.

Отрок знает, что слова не продаются.

Речи даром тратить время. Из начальной тишины в конце крылатом, ряд словесный, оборвавшийся исчезнет. Неужели имя это все ж открылось с болтовнею птичьей. В слове - больше, чем в повествовании...

Колокола. Усадьба Самариных. Юрий Фёдорович Самарин ближним своим рассказывает о Михаиле Юрьевиче Лермонтове. Немецкая легавая собака спит, уткнувшись мордой в Варварин платок. Ветру варакушка камыш оставляет. Желтые листья, голый жасмин, за стеной дома - веселый немецкий вальс. Славка-черноголовка. Cерая славка. Другая сторона алого листа черноплодной рябины - цвета сухого лавра.

Бл?змен, с белой, в листве, скамейки, вверх глядит. Дж?змен под кустом разговаривает с робином, как с синичкой. Робин на ветке в рыжей жилетке, голос в эфире, облака в зефире.

Импровизационные стандарты. Меланхолия. Инструменты - аптечные весы, песочные часы, циркули. Лучи в кругах. Крылатые с мечами праведников клеймят. Дующие в трубы. Вооруженные луком. Пахнет палёным, живописной краской. Огнеопасно! Множество, с разными лицами, над колыбелью. Подсвечники стоящие и лежащие. Рождение Богоматери. На переднем плане - женщина пьющая воду. Мост с брошенными лодками. Дом молитв. Завтра заморозки...

Зачем вести книгу совпадений, когда кругом сплошные совпадения? В храме, на праздник, выставлены мощи двадцати пяти Cвятых, начиная с апостола Варнавы...

Одежда взглядов. Именования глаз. Святой Лука, рисующий Мадонну. Шитье полуденное в доме. Инициалы на платье. Тщательно выписанные солнечные лужайки. Гуси. Негр волхв с ладаном и попугаем. Гавайская цветочница и лебедь-шипун. Поклонение младенцу. Мастер неизвестен...

Олень с ⌠рогами распятия■ и Святой Евстафий. Латы и совиные крылья. Мастер ⌠Смерти Марии■. Антверпен, небережная с лодками. Святая Екатерина, колеса и огонь. Бумажная стихия. Стихи - как простой разговор. Что может быть легче, чем просто говорить с тобой. Господи, помоги мне еще.

И, если свет не гаснет на устах - вествующие кругом и благов?ствующие. Безошибочно - в людей...

Маша красивая! От избытка сердца говорят уста. Дева Поджигательница! Огнеопасно!

Первая любовь Чарльза Фейморна, выход из под контроля, круговерть благоуханий, потеря в переживаниях. Она ушла свободной. Сейчас. Музыка в инструментах. В песнях садовника. Черные парусники на желтой воде. Безмерно одинокая комета. Меж черных стволов, в желтых листьях. В вечерний раструб - дымной осенью. О нём высказались... И ветви опиленных яблонь в огне, и хочешь - лежи, когда на фоне луны закончились птицы, хочешь - насквозь промокни, листьями облепись, но слушай! Сразу всеми беззвучно упавшими старыми гнездами осени становится все больше, больше и больше.

Нить - время года. На голых яблонях лишь редкие красные яблоки виснут в бледных полосатых небесах.
 
 

7
 
 

На скамейке Хокс и Муза Стефановна. Блокнот с ноктюрном в её руках.

Хокс: - Фильм снять невозможно. Всё происходит в одном времени, одновременно.

Муза Стефановна: - Где происходит?

Хокс: - В местечке, похожем названием своим на ⌠Переделкино■. Есть там большая поляна. Не помните? Cтранствующие голуби, быстрокрылые, перелетают её лишь за семь дней и ночей...

- Да, да, я помню...
 
 

8
 
 

Nocturne

Искусственно-ремонтный парк мастерской ⌠Ландшафтные муляжи■, что синей, в строгих латинских литерах, вывеской встречает нас в заросшем жасмином тупике Диагональной улицы, пустовал своими конструкциями на обширной площади поляны.

Под луной, налившейся над белым в клетку кубиком дома, на перилах крыльца черного хода сидит Пук, трубка в зубах. Ирландский дым плывёт. Является из тьмы Евлалия.

Евлалия.

Скажу тебе - любовь! Давно не виделись мы! Едем в путь! Сей час!
 
 
 
 

Пук.

Но не коснусь и края платья твоего, пусть будем недотроги в воздухе прикосновений, иначе... канем под волнами сна неумолкающего тела, ложью повторения - неизбежно. Так влюбленный знает - как, когда погибнет!

Евлалия.

От безмолвья рождено стихотворение. Пусть будем недотроги.

Пук.

Пусть - ты резвишься! Ты наездница! В вечерней синеве стволы черны, да серебро волос летит. Твой громкий голос... Вот... Ты меланхолия сама, грустить на волю выпущена, в нежности немой, недвижной, простоволосая актриса !

Евлалия.

Мечты друг друга, неосуществимые, как много их! В сердцах всемогущая смерть, пламя, летит птица, вино дозрело, и на все вопросы - тишина ответа - нежнее слова.

(Звуки приближающихся голосов.)

Пук.

Сюда идут! Позвольте вашу руку! Отыщем место поукромней!

( Крыльцо оставив, они скрываются в доме.)

У крыльца:

Иллюзионист: - ... Шекспир за дверью стоял...

Ада: - За дверью?

Чарли: - Не за дверью, а за гробовой плитой с заманчивым текстом.

Ильза: - Не может быть!

Иллюзионист: - Заманчивым?

Чарли: - Там написано: ⌠Добрый друг! Ради Христа не беспокой мой прах. Оставивший меня в покое, да благословен будет, а потревоживший мои кости...■

Иллюзионист: - Прах его никто и не тревожит.

( Из дверей дома выходит Шекспир, окружён светящимся сонмом эльфов.)

Шекспир.

В подарок вам - ⌠Птичья книжка■! Письма из пустыни Калахари. Это круто налившийся свист, не иначе. На гордом языке, непривычно к почтовой прозе!

Эльф - стражник.

О, Ветви божественного! Открой жертвенное богам! Вид дарителя в глазах! О, соки питающие прекрасноязыкий огонь! О, прямодержащий вершину!

I Эльф - музыкант.

Тихо бейте боги, бейте в самый низкий барабан.

II Эльф - музыкант.

Флейта под капли, луна полна соловьями, в глазах соловьёв лунная радуга... Облачно. Дождливая флейта.

Эльф - художник.

Одним штрихом - ножи, дощатые полы, карнавальные пираты, каменные каблуки сильных женщин... Поутру. Черные фигурки, вытягивая сети с пенной песней...

Из писем (patetico):

...Письмо тебе пишу. Боже мой, как жду тебя, ведь говорить на одном языке - видеть, а на меньшее, нежели обожествлять видимое, мы уже не способны. Это происходит, когда наш Господь становится своим собственным ребёнком, а после Распятия все возрадуются и будут радоваться до тех пор, пока Господь не станет другим своим ребёнком. Ибо, что вдохновляет тебя, то и ждет тебя впереди... Дорога всё определяет... И это не слова о том как я жду тебя, это то, как я жду тебя - невыразимое словами, словами напиши мне тоже самое.

... ... ... ... ... ...

...Письмо я тебе пишу. Люблю я тебя. Ты - во всех жёнах. Ты и не ты. Я и не я, мы говорим тебе: - Я люблю тебя. Только напиши, напиши мне тоже самое.

... ... ... ...

...Письмо пишу. Иду полем. Творю молитву. Молитву можно только творить. Ведь как говорят: идёт полем, творит молитву. Я не про художника, я про человека - художника. Человек - Художник. И глаз для чтения не надо, лишь пиши, как увидишь поле чистое. Оно ждет тебя. Напиши мне тоже самое...

... ... ...

...Люблю я тебя. О поэтах я ничего не знаю. Единственное, когда они приходят к Нему, Его - никогда нет дома. А когда Он дома, зачем приходить? Напиши мне.

... ... ... ...

...Хочешь увидеть, каким будет этот мир после твоей смерти? Посмотри, каким он стал после смерти других.

Помнишь... И пришли к нему дети, и сказали: - Жизнь - это вечность, только маленькая. Он ответил: она - маленькая!

... ... ... ...

А помнишь, она искала такого мужчину, который станет отцом для нее. Она нашла его конечно. Ее отцом он и был...

... ... ... ... ...

Давным давно я писал, что все художники спасутся и все женщины тоже. С тех пор, правда, никто не уверовал и поэтому придётся еще раз написать, что стихотворения - это дети, а дети - это стихотворения, чтобы ни один поэт больше не смог разобраться, где дети, а где стихотворения. Тогда всем ясно станет, что все художники спасутся и все женщины тоже...

... ... ...

...Теперь со мной этого нет... Не знаю о чем и вспоминать... Несколько слов напиши мне...
 
 

9
 
 

Эринмор, главный архитектор муляжных конструкций, пылая всем сияньем нашей сферы, пил чай за ширмой из высохшего камыша, тем днем, утром которого в его руках сломался нож, первый раз с детства. Вечером Эринмор долго молчал в левой половине дома для неба, сейчас же, смотрясь в зеркало чёрного иллюминатора, он ждал вестей из Копенгагена, куда был отослан двойник, при этом, вокруг - на милю распространяя спокойствие от уверенности, с которой он - Эринмор Первый быстро выдохнет необходимые слова, вкладывая в каждый выдох вдохом не измененную Ци.

Вошедший Чарли. Ритм гортани-трещетки да звон легких - пневмоотражателей голосовых вибраций Эринмора: - От любви до смерти ближе, чем от жизни...

Этими же словами, коими Эринмор лишь начинал свою речь, Чарли был усажен на муляж пня, что должен прятаться где-то в травах влажнолесистого берега уссурийской реки, на перекатах которой охотится рыбный филин (Кetupa Ketupa) с голыми ногами.

10
 
 

Andante

Борис Пастернак умер вечером 30 мая такого-то года. С молитвой. В сознании. Под только умирающему слышимые, чистые ноты близстоящего, спящего в лакированном сумраке рояля, звучавшего самостоятельно в полном отсутствии волнений воздуха.

В одно мгновение явила смерть ему тьму тайн псевдоморфизма, а слова молитвы лаконично преобразились в отвлеченный диалог. Рядом с ним была она, прекрасная.

- Это смерть?

- Нет!

- Какое чудо! Тишь какая... Ты.

В озаренном пространстве к ним, сидящим и оглядывающимся, подошел маленький Готлиб*. Подал нотные листы. Карандашом Пастернак исправил несколько знаков в последнем листке, невольно отметив название органной пьески. Готлиб, сказав: - Спасибо папа, - убежал.

- Рондольфина, - молвила и вышла.

Он зажмурился, открыл глаза, огляделся, друг против друга - два световых проёма... Всё-равно куда... Оказалось, ей вослед. Оставил этот первый дом. Гравий мягкий, трущийся. Тропы и тропы. Три дерева на фоне голубого неба.

Ильза с Адой уселись под липу. Фрукты, бутыль, иная снедь на светлом полотне. Хайне, сидящий под липой, встал, крутанув шляпой, приветствовал поэта фразой из Reisebilder прошлого.

- ... Жизнь, по существу своему, столь сурова, что она была бы невыносима без такого смешения патетического и комического.

... ... ... ...

- Симфонична синь над нами!

- Вам не кажется эта местность знакомой?

- Знакомой? Какие-то благодатные силы вплотную придвинули меня к тому миру, где нет ни кружков, ни верности юношеским воспоминаниям, ни юбочных точек зрения, к миру спокойной непредвзятой действительности, к тому миру, где, наконец, впервые тебя взвешивают и подвергают испытанию как на Страшном Суде, судят и измеряют и отбрасывают или сохраняют; к миру, ко вступлению в который художник готовится всю жизнь и в котором рождается только после смерти, к миру посмертного существования выраженных тобою сил и представлений.

- Вы здесь! Мне остаётся лишь приветствовать вас! Вам необходимо встретится с собственными персонажами, исполнить по заветной просьбе каждого, и только потом уже предстоит настоящее путешествие...

11
 
 

Пространственное определение. Умеренный климат. Август. Сентябрь. Дом у границы столицы теряется в зелени и чёрном, редкой желтизной - первые осенние штрихи. Муза Стефановна (белый воротничок, вишневый чепец) в собственном саду. На высоком втором этаже - розыгрыш одноактной пьески ⌠Сады в дымах■:
 
 

нет, так вместе мы.

Светлая зала. В черном - Хокс, Пук и Эринмор с контрабасом. Все трое друг друга не замечают.

Акцент - crescendo из оркестровой ямы.

Впархивающая Отилия, пола долгого светлого платья мокра и вся в песке.

Отилия.

Я на пляже собрала апельсины, тихо за море садилось солнце, так близко чайка подлетала, мягко на берег волна ложилась, я на пляже собрала апельсины...

Ясеневые ставни, витражи с опалами, дымы в садах, сборщики винограда с полными корзинами на телегах, ритмичный коростель. Одно окно открыто, остальные - за светлыми занавесями. Площадка света вытянулась и вползла на стену. Тень. В оконном проёме показывается и усаживается Иллюзионист. Далёкая волынка с деревенского праздника. Возвращающиеся стада.

Иллюзионист.

Вряд ли это пьеска, так... Палитра для элегии. Неопределённая история, на данный момент она - в миноре ноты Ре для чембало и оркестра. Соната - сказка. Олицетворение изменчивости, стирающей знаки.

Отилия.

О тише! В нашем трио друг о друге никто не знает.

Иллюзионист.

( Хокс, Пук и Эринмор съедают по дольке апельсина.)

Отилия.

Ни слова больше! Слишком долго по воде и суше сюда я свыше опускалась. Ты же, шут строптивый, за плющ цепляясь, оказался здесь. Забыл ты верно, что Адам умолк, одежды слов примерив. Или ты в птицу превратился вновь?

Иллюзионист.

/ В сторону, шёпотом/. Какой шипящий шёпот!

Ах, как же! Помнится амурное знакомство. Мы были птицами, но боги нам мифологическую сеть сплели, в вечерних платьях вывели к нам года времена, да даровали жизнь в театрах всей Вселенной.

Всё, всё. Разумная любовь очами слышит пусть. Я - немота, могила. Чист роман.

Хокс.

Мечта моя! Какое чудо! Ново всё, всё несказанно изменилось! Ангел ты, иль демон - дева? Где мы? Это смерть? Я весь пылаю белым пламенем души моей, меня нашедшей вдруг!

Пук.

Вот чудеса так чудеса! Мир стоял, потом поплыл, и теперь плывёт мельчайшая соринка - блёстка, бездну тайн являя! Изумленью моему предела нет, что нынче будет?! Это сон? Что творится, ах, что творится!

Отилия.

Это не сон!

Эринмор.

Истинно! Сказания минувших дней полны чудес! Величайшее количество энергии необходимо для того, чтоб умереть! И ни ворот, ни жилищ, открытое с восьми сторон пространство, дороги, на которых люди-зрители встречают в зеркалах воображения - персонажей-духов, выразительно изображённых! Боже, что происходит! Вы слышите? Уже листопаденье за окном, но послушайте! Волшебная флейта сои! Это из февральской, ранней полифонии, и в такое время! Просто невообразимо! Чудо!

Отилия.

Свершилось! Исчезаю я дорогой белоснежных облаков.

Иллюзионист.

Шикарная иллюзия! Как околпачили троих! Теперь их жизнь - водоворот веретена. Клубочком строчек укатилась, выкатилась, и не осталось ничего...

12
 
 

Апельсиновый цвет предела прошел сквозь булыжник, вечер хвоей шуршит, а в доме - музыка Генри Пёрселла, Листа. Усадебные дворяне на охоте. Музыканты. Их, очарованных воочию, не остановить.

К звучащему дому, на велосипеде подкатывает Камилла. (Синяя рубашка, соломенная шляпка.) Велосипедный звоночек. Двухсотлетняя лиственница. Ступени. Вариации... За домом - сады в дымах, по холмам, до моря. По холмам рыжеют крышами дома в ветвях белых наливов. Камилла. Зала с музыкантами. Высокое окно. Последние солнечные пятна. Случайный, уплывший с пюпитра нотный лист.

Джамбаттиста первым открывает глаза. Камилла указательным пальцем, поднесенным к губам, сообщает ему, что она не хотела помешать, но Пук уже заметил её и приветствует a punta d`arco violoncello. Эринмор видит Камиллу, не останавливается, лишь меняя тональность, отправляется в путешествие по знакомым партитурам. Сейчас Камилла всем расскажет о встрече с Борисом Пастернаком.
 
 

13
 
 

Энрико и Чарли, раскачиваемые дилижансом с почтой, в том легковесном настроении, какое подарил им день, с раннего утра:

- ...Время, когда художник со всей самоотверженностью осознает, осмысливает величие духовного нищенства... Теплый ветер, завирушки, коньки, ничего особенного, и тут...

- Так и бывает, но всё же... Он молодым явился?

- Да, из ничего, из воздуха-ветра, облака-дыма, пустоты...

- Ха-ха-ха, мне не верится как я ни силюсь, более того, как мне ни хочется, как мне ни снится это... Не снится... В пейзаже...

Легкие дачники. Колодец мёда. Тёмные аллеи. Время проходит человеком, звуком, великой охотоЙ, время рассматривает вас. Иногда объявится человек в оранжевой одежде, из прошлого, обсыпан пеплом. Он - завсегдатай, он, от нового слова - к новому... Но каким образом Камилле с Чарли предстал сегодня Борис Пастернак - загадка! Без трости. Шляпа в руке. Спрашивающий, не отдышавшись:

- Какое нынче на дворе тысячилетие?

... ... ... ... ...

- Но, может быть, другой вопрос был задан?

... ... ... ... ... ... ...

- Быть может, тайное знание ограничивается кругом себе подобных, остальным же достаются символы, доступность которых уже продемонстрировала религия?
 
 

14
 
 

Пейзаж за домом (и домом, и домом, домом и деревом аллеи) в разговоре Камиллы и Чарли. Велосипед, оседланный Камиллой, рукой Чарли поддерживаемый за руль, в равновесии... Приближающийся, спешащий по туннелю аллеи Борис Пастернак. Удивление, радость небывалого знакомства:

- Я вновь людей встречаю здесь! Не думал я, что всё так схоже!

- О, вы ещё не смотрелись в зеркало сегодня.

- А что такое?

... ... ... ... ...

- ...Зеркало - колодец! Какое множество стихотворений вы в себе носили ещё недавно, но сейчас же - всё забыто! Вы как ребенок, в мир слов по замыслу попавший. Вы ищете нежную женщину, и иного пути у вас нет. Вы ожидаете мысль. Лишь вы её узнаете, её черты станут вам милы. Вас пригласят заговорить на новом языке, зеркала изменятся, станут иначе действовать, если можно назвать это действием...

- Зеркало - колодец? Aх, да! Я, кажется, слышал нечто об одном человеке. Он смотрел в это зеркало до тех пор, пока не стал себя узнавать. Когда он наконец узнал, он очень изменился. Да! Именно так. Ну а я, в свою очередь, продолжу. Итак, человек на хорошей земле первого порядка пробует запретный плод и попадает на плохую землю первого порядка. На этой земле он пробует запретный плод и попадает на хорошую землю второго порядка. И так далее. На какой земле какого порядка он остановится?

- Ха-ха! Как дважды два!

... ... ... ... ...

- Фисташки, лисица, киви, папоротник!

- Кукушка, кукушка - летающее гнездо, смеется на дереве, а под деревом гуляют те, с кого всё началось. Космическое дерево...

... ... ... ... ... ...

- Лишь то интересует вас, что в рамках держит ваш язык?

- Есть способ услышать - помимо обращения к ожидаемому смыслу!
 
 

15
 
 

Летний контроль. Фамильных росписей венец. Проект в голове. Коростель, рисунок и перспектива... На блестящих шестах - глубокие сачки в желто-черную, черно-белую клетку. Обрывки фраз, фрагменты. Ретроспектива. Лица, взгляды... Нетронутость и легковерность... Зыбко как...

Читая пьесу, следующую картину, вдруг, мгновенно переносишься в некое удаленное от всех, и, прежде всего, от ваших собственных условий, место... Пьеса для чтения?
 
 

16
 
 

От одного письменного стола писатель убегает к другому письменному столу. Писатель - белая рубашка. Было столько-то часов, столько минут. Он посмотрел на часы - так и было. Из всего количества строчек ни одна не могла быть началом. Неужели так идет время? Разговоры с музыкантами в уверенных тонах. Дешевый датский табак ⌠Skandinavik■. Из текста - озорником - выглядывающее отношение к читателю:

Dolce far niente

День. В нескольких кабельтовых от пустынного Побережья Скелета, на правом шкафуте - Камилла с закрытыми глазами. Чарли бросает за борт монетку, монетка долго поблескивает из глубины.

Камилла.

В саду была поляна, странствующие голуби - быстрокрылые птицы перелетали поляну за семь дней и ночей, такая она была большая, и её окружал сад.

Чарли.

⌠Сад на горизонте и горизонты в садах■ - любил повторять дядюшка Хокс. Он был очень веселым дядюшкой, потому, что звали его Хокс, сочинял он стихи, состоящие из одной строчки, да имел надувной музыкальный мешок с приделанными к нему деревянными дудочками.

Камилла.

Жил он в доме над землей, там, где крона дерева тис сплеталась с кроной дерева явор, на крыше кареты, что однажды застряла между этими деревьями.

Чарли.

В доме его столько удивительного, что об этом будет еще сказано, а пока отметим лишь, что спал он на большущей перине из сложенного во много раз воздушного шара, в гнезде из веток и камыша.

Камилла.

Ха-ха-ха. Он был отменный соня, и именно сейчас он видел сон, и себя во сне...

17
 
 

Кроме двух деревьев Хокса, конечно, на поляне произрастало и множество других. Они высились, ветвясь, одиноко или группами, на большом расстоянии друг от друга. Меж стволов по салатовой траве катались темно-зеленые шары кустарника.

Вернее, кустарник рос приспокойно, но если рядом появлялся Иллюзионист, шар кустарника мог запросто покатиться и при этом из него с шумом-гамом во все стороны разлетались перепуганные птицы.

Хокс спал, но если он просыпался и сразу же не бежал к друзьям рассказывать приснившееся стихотворение, состоящее из одной строчки, тогда, он вытаскивал из гнезда свою перину на траву, разводил костер и, при помощи каких-то чертовских приспособлений и жестяных банок, медленно надувал полосатый, розово-вишневый воздушный шар. Но прежде, он долго раскручивал канаты и веревочки, в конце концов превращающиеся в длиннющую лестницу. Один конец веревочной лестницы Хокс привязывал к корзине шара, другой - за ось кареты, и лишь тогда его вишнево-розовая луковица уплывала под белые облака.

Когда лестница натягивалась, он переодевался в синий замшевый пиджак, поправлял треуголку на голове и, прихватив с собой потертую, видавшую виды подзорную трубу, начинал подниматься по лестнице. Забравшись в корзину шара, Хокс мог часами наблюдать окрестности поляны, а когда он, наконец-то, спускался и вставал на землю, то непременно произносил любимую поговорку: ■На горизонте - сады, и в саду - горизонты■.
 
 
 
 
 
 

18
 
 

День на исходе. Пустая палуба на сцене. Театральный ужин. Шарики для гольфа, зонтики, шезлонги, бабочка исчезающая, закрывающая на ночлег крылья. К параллелепипедам выстриженных кустарников выходит Эринмор с сачком и видит Чарли.

Чарли-Пьеро.

Какими уж воротами сюда проник я, мне неведомо. Главное: - сценическое действо. Меняющий места сюжет, меняющее сюжеты нечто, связывающее их воедино. Основа музыкальна, иного Эрота, иного Сократа, сокрального стержня иного нет у этой комедии. Пусть, несмотря ни на что, это будет комедией!

...Молиться слышимыми звуками, от слёз смеяться, полночным цветочком благоухать - распускаться или в мёд пчелой влипать на долгую зиму. Весной просыпаться!

Эринмор.

Клянусь Олимпа флейтой! Птицу я поймал! (Пытается накрыть Чарли сачком.)

Мой боже! Человечек с сачком! Какая шляпка! Нос - крючком, да он еще зовет кого-то. Ой! сколько мотыльков!

Эринмор.

Евлалия! Тереза! Джамбаттиста! Джамбаттиста!
 
 

19
 
 

Cantilena

Джамбаттиста в одеждах ⌠Маэстро Неаполитано■ переживал картины оперы буффо, подвергал звучанье измеренью в частоте, сходной с ⌠частотой Герца■. Divino Maestro считал по осени чёрно-белые щепки-сучья плодовых деревьев. Джамбаттиста, Джамбаттиста именинник! Классика осени. Как строги манускрипты нот! Доктор Гэльб достал свой самый старый смычок, и во тьму глубин переживаний видений кавалькада устремилась...
 
 

20
 
 

Пока лёгкая мысль носится вверху, здесь мы водим плавный хоровод. Какие разные художники. Как по разному руки летают над клавишами. Летают. Опускаются... Чьи не опускаются - те прибиты. Осанна! Месса. Месса. Пришёл корабль. Дымы в садах, прибрежные холмы, на всю округу - отреченье петухов.

Лунный день. Вороны сон. На голых ветках капли. Флейк Эринмор ходил по комнате с открытой книгой. Лунные Апеннины. Годы, прошедшие с момента переворота мира, оказавшегося на своем месте. Время отвлеченных фантазий себя выражает как павлин, что гуляет по берегу. На берегу - замок сер, что пепел рассыпающийся. Балки одной из башен белеют на ветру. Сороки всё слетаются и разлетаются.

Вновь дым табачный. Шекспир, с Пастернаковых слов - живущий ныне, собирается вновь в африканское путешествие. Namibia in nubibus. На просторах, в расфокусированном мареве, мерно-плавающие светло-бронзовые тела. Терновник и алая акация в волнах ртутной парчи. Ткачи в ветвях баобаба.

Дело не познавшее предела, дерево сгорело. Ветер с песком. Скрежещет кремнями печатная машинка. Слово через огонь. Если уверен - обгоняй. Если голос - как - барабан - бей. Готтентот выдает на вдохе скворцовый речитатив. Метеорное железо. Мать воробьев. Лира. Паук. Бушмен чертит знак. Секущий луч летит. Ночь цвета ⌠хелиотроп■. На взлете - легкий леопард...

Горы с бесконечными светлыми далями, на невысоких домах большие рекламные вывески ярких чистых цветов, огромные старые автомобили.

СЦЕНА РАЗВОРАЧИВАЕТСЯ И ВХОДИТ В ОДИН ИЗ ПРЕДЫДУЩИХ ПЕЙЗАЖЕЙ.

На деревянном столе - хлеб, нож, яркая кукуруза. Тепло каменной стены, горы с бесконечными светлыми далями, ясеневые ставни, витражи с опалами. Стада возвращаются... Черепичное предгорье с впадающей в море рекой.

Иосиф Бродский, стоя на берегу: - ⌠В воображении архитектура проще человека■. Другой Иосиф Бродский спрашивает словом: - ⌠Да?■ Третий, оказавшись волей голоса поблизости, в ином образе и деле, вспомнил про арабских кружев чертовщину, пока в саду алхимик-чернокнижник крутит серебряный бинокуляр.

Пейзаж с наводнением. Неописуемая пустошь. В ней - названьем названное изменилось. Медленно узнавал он глаза её, она улыбалась пресветло.

Очи ночи глубоки, и на пустом побережье - две тысячи лодок. Нежная женщина, и иного пути нет. Милые черты и белый занавес цветов. Нетронутость и легковерность. Милые черты, жесты и мысли, стоящие рядом. Некто залил луга, лошадей... Дайте ей быть ⌠просто так■... Мы потерялись друг в друге. Трепетно. Ноты напоследок. Тон говоримого. Проникновение...
 
 
 
 

21
 
 

Scherzoso

Хокс c Адой заходят к Писателю. Эринмор - уж с час как там. Там расплетаются, сплетаются романов планы, все в цветах ветвятся...

- ...Свобода читателя в сюжете, или сюжет в свободе читателя?

- Свобода читателя в отсутствии сюжета!

- Абсурд - явление надуманное.

- Нет, если лучшие его образцы тяготеют к реализму. Вот ⌠Голый завтрак■ Берроуза, чем не синоним причащению в христианстве?

... ... ... ... ...

- Странное это место - Переделкино. Дома как в деревне, деревянные, но в каждом доме - не отец в мягкой рубахе на печи, а писатель... Целый день сидит у стола. Весь вечер светит окном своим в синь. И пишет, пишет по ночам...

Сентябрь уж наступил. Хочется открыться. Признаться читателю в том, что всё происходящее здесь, на листах этих - из непроявленного мира. Мира, пусть даже приближенного к реальности, даже становящегося реальностью. Но лишь на мгновения, на кратчайшие мгновения!

В доме Булата Окуджавы открывается музей. Музей открылся... Муза Стефановна прогуливается. (Зонтик, зеленый берет. В сумочке - роман Владимира Набокова.) Писатель мимо пробегает. Трубка в зубах. В воздухе - смесь: ⌠J.F. Germain■ и ⌠Wilde Geese■. Сентябрь лишь наступил...

- Здравствуйте!

- Здравствуйте...

Грохочет-зудит самолет над Переделкино. Пук, Чарльз, Ильза - художники у башни. Пестрота разновозрастной компании. Новенькие, сияющие лаком этюдники, старенькие, разбитые, что некоторая жизнь, заляпанные краской.

- Решайте пространство этюда смелее. Обозначайте сразу основные цветовые пятна.

- Это море?

- Да, и кто-то перемешивает, как в котле - пляж, веер, зонтики, кусты. В кустах - прячущийся человек... Это готовое пространство.

- У вас нет цветов?

- У меня в этом году будут яблоки... Складывается впечатление, что вы сами себе хотите нечто объяснить.

...Рисуя ласточку, или стрижём рисуя. Говоря хрупкие слова. Ева в красном, первая в саду, над веткой - под яблоками обломившейся. Они ещё не поспели... Ада гуляет вечерними линиями. Жизнь сюжетна. Красив витраж напросвет: фиолет и умбра...

С башни - обширно и продолжительно - глянцевая поверхность. Художники у башни, далекие их предки - в башне на стенах, этюдники, реплики - всё исчезает. Утихает говорливая река. Дальше...

22
 
 

Жесты, твои, чужие. Мысли, которые можно поставить рядом. Опереться на беспомощность - воздух... В поисках объекта ушли авгуры и актрисы. Некто вновь залил луга с лошадьми. Вновь белый занавес цветов. Оставивший след - Он - время. Безначально? Текст - последовательность, казалось бы. Время тоже. Смерть - процесс. Язык магичен...

Ощущение того, что море поблизости. Время поблизости. Море поблизости. Свист с пристани. Месса началась. Она не пришла проводить его, взмахнуть беленьким платочком. Всегда приходила, сейчас же... Где же она? На пристани - шумная толпа актёров, провожающих корабль. Очередной корабль. Когда весёлая толпа встречает корабль, очередной корабль, сцена - такая же.

Через три дня:

У территориальных вод Туниса. Раннее утро, при семнадцати узлах - на милю распенившийся кильватерный след. Лазурное сияние со всех сторон.

Шекспир.

Видел ли боцман командира мотористов?

Боцман.

Космической антенной, ночью, мы сбили стаю перепёлок перелетных. Чарли с кэпом завтракают.

Шекспир.

Не шутишь?

Боцман.

Я самый старый человек на корабле. Шучу, когда штормит. Сам знаешь, как волна смывает снасти, если шутки мои плохи!

Шекспир.

Скажи матросам - пусть накинут сеть на вертолетную площадку, стеклянную кабину ждем мы, через час она над нами застрекочет.

Боцман.

Будет все исполнено. (Уходит ругаясь.) Тысяча чертей! Чуть что - так - боцман. Боцман - летчик, что ли? Две тысячи чертей! Я собирался выудить катрана, пыхнуть черным табаком. Пусть в дегте якорного ящика три тысячи чертей тебя купают!

Шекспир.

Какой багровый солнца полу-диск! Горнисту и флейтисту в рубку! (В сторону.) Сегодня ночью мне приснились облака во время муссона, около берега Банки... /Музыканты играют подъем/.

Раздраить иллюминаторы! Дежурному духоиспытателю в рубку! Команде обливаться на левом полу-юте! Дежурному связисту - в каюту командира космической информации. Команде завтракать! Курить на левом юте!

Третьего дня:

Хокс, Ада и Писатель, трубка на троих, американский ⌠сладкий■ табак ⌠Сир Уолтер Рейли■... (Рейли, сей историк и мореплаватель, рубивший головы налево и направо, интересен нам тем, что именно он привез из Африки к Европейскому Двору первый маленький алмазик).

Хокс: - Законы роста кристалла не выводятся из трех человеческих измерений.

Писатель: - Хайне прекрасно знал об этом, он даже сетовал на недостаточную искушенность немецких ученых в достижениях современной ему кристаллографической науки...

Ада: - Некто вновь в Африку собирается?

Писатель: - Цветы кофе пахнут как цветы терновника, а местный самолётик из Йоханнесбурга в Виндхук раскачивается как гамак. (Губная гармошка, пара книг. Можно и не брать с собой тяжесть - клавиатуру. Потёртый кофер... Буду, пожалуй, потом жалеть.)
 
 

23
 
 

- Бутафорская жизнь. Шумная, исполненная чужих смыслов. Земное, кружащееся. Земля шутов. Музыка моей круговерти... Это автобиографический роман о жизни в Переделкино. Иным языком - не получается.

- А вы постарайтесь, постарайтесь.

Джамбаттиста: - Автобио... Что? Анафема! Вы слышали. Автобиографический роман! Держите меня. Вы, что же это, на всех на нас раздесятирились? Я что ж, ни плоть, ни кровь?

Писатель: - Ты дух! Можешь воплощаться.

- Но вы, Писатель, вы не будьте снобом... Зачем?

Автор: - Вам заняться нечем? Импровизируйте. Импровизируйте на заданную тему.

Иллюзионист: - Да! Сочините что-нибудь!

- Просим! Просим!

Ева: - Стихотворение! Стихотворение!

Писатель: - Да! Нечто определённое. Некую форму... Может быть сонет.

Импровизатор: - Задайте тему!

Иллюзионист: - Тема уже задана!

Импровизатор:

Сонет. Прелюдия и соната. Либретто.

Капли на голых ветках... Стапель

забыт, моря запах, и эта

новая жизнь потому что не заперта

старая дверь. Дух явился. Исчез писатель

в ушко игольное пёрышка вдет.

Кто-то снова ненастьями запил?

В кап?ль вслушиваясь - ответ...

⌠Уж древо мировое осени представлено...

Малюсенькими ангелочками сочится свет...

В нотной поросли простыл его след,

и возвращаться ему - не обязательно!■ -

молвил Дух.

Всё з?лил

в серых чайках рассвет.

Ева, хлопая в ладоши: - Браво! Писатель исчез!

Писатель: - Дождливо всё. Слезливо. Да и бесформенность, выдаваемая за незнакомую форму, не всегда принадлежит абстрактному.

Иллюзионист: - Вы о ком?

Писатель: - О нём! О ком же ещё. Не так уж много людей составляли его мир. Этот, тот, следующий, всё - лишь вариации, а тема... Сквозная, несущая, выносящая все лёгкое на поверхность. Метанойя. Покаяние, изменяющее сознание, приносящее единственный опыт - почву вечного. Всё иллюзии, видения, раскрашенность нескучная, а на самом деле - простота доверия в самом важном разговоре, неслыханная простота... Немного людей, составляющих его новый - старый - вечный мир. Непрерывный разговор, прерывность такового - грех, иное - не путь...

Ева: - Скука! Мне скучно с вами! Помнится, был обещан детектив. Где детективное Переделкино?

Писатель: - Происходящего достаточно.

Иллюзионист: - А если более выразительно?

Писатель: - Cейчас?

Ева: - Конечно!

Писатель: - Дождь. Сиюминутные, но глубокие переживания... Нет... С детективом ничего не получается. В голове моей - лирика сплошная.
 
 

24

Staccato

Отилия с закрытыми глазами стояла в песочнице, но лишь ветер остановился и медленно отправился в другую сторону, она встрепенулась, подняла упавший Атлас, улыбнулась и сказала Хансу о том, что сегодня в ⌠Чудесном роге мальчика■ с Агнесой будет дружок, у которого ⌠больше чем три уха■...

Пук с Хоксом, прошедшие ⌠годы времени лет■ подготовки слов к шифру в Кадмии, стране Умбровых гор и Терракотовых пропастей, в два часа, в трех ярдах от ⌠Резервуара■ спокойно разговаривавшие, не знали, что к ним подставлен блестящий, под шоколадным фетром спрятанный электроприбор, воспроизводящий ныне: ⌠Сегодня в пять, в ⌠Птицах Лира■ будет стоять круглый стол за которым Джамбаттиста, в манжетах цвета муки, подпишет документ о неофициальной сделке на столе■. (Из документа:) ... К будущим поколениям! Всё большее и большее количество приборов будет окружать вас! Остерегайтесь!

Пока в старинных семейных тайнах, под оранжево-медной луной декабря, духоиспытатель-конструктор - Иллюзионист в шерстяной рубашке, в сине-зеленую клетку, с тяжелой шайбой лупы в оправе из чистого металла в правом кармане жилетки из долгоживущей германской замши, расшагивал из стороны в сторону, разводил руками,

взглядом скользя по касательным линиям чужого помещения, детектив-художник, используя рассеивание взгляда, мгновенно или случайно заметил, что Q - компъютер на одном из письменных столов подключился к неизвестной электронной системе, но уже в последний момент музыкальный психоаналитератор, для удобства, решил глазам своим не поверить, а продолжать распутывать дела.
 
 

25
 
 

За окном, по улице Серафимовича, шагал Чарли. Под мушкой, шляпа, театральные шаги, нелепый в этакое время зонт фирмы Paragon & Со под мышкой. Навстречу, от города, увеличиваясь светом фар тройной иллюминации, приближался шестиместный, разнаряженный шевроле-хайграв.

Чарли размышлял на ходу, но чем яснее он осознавал приближение света, тем медленнее становились его шаги. Наконец, отиллюминированный до предела, он остановился и стал внимательно рассматривать бампер, себя, свои руки, и конечно, за тонированным стеклом, при включенных фарах, никого ему не было видно. Он обошел машину и зашагал дальше.

Пук стрелял так-себе, на себе носил одну и ту же рыжую пряжу волос, куртку из оленьей кожи, змеиный ремень, старую каледонскую юбку и самодельные деревянные сандалии. Шляпы он находил в природе и когда, со временем, в его ⌠Собачьем Подземелье■ их стало хватать на богатую труппу... Пук решил отправиться дальше, на восток.

Семицветная радуга трех шлепков-выстрелов последовательно и ритмично удевятирялась, терялась нить между встречей в ⌠Источнике Дрибль■ и левкоевыми духами той, что стреляла.

От зоопарка до цирюльни ⌠Баден Барден Бакен■ всего семь тысяч футов, а от ⌠Райского гнездышка■ до фа, до, ля, ре, ля, ре, ля, фа, си, соль, си соль, рукой подать до неба того дня и часа, в котором Ханс был прикончен.
 
 

26
 
 

Ильза, девица-лучник из антикварного магазина ⌠Парламент птиц■, жила бесшумными убийствами. Прекрасные свои соломенные волосы она то расчёсывала с пристальностью, то беззаботно оставляла на каменном полу маленькой парикмахерской, в которой работал уцелевший Хокс. Еще весной по улице ⌠Утренней мглы■ разгуливали два старых Хокса-страуса и каждый утверждал, что именно он - владелец желтого полотна с тремя черными головами, но после того как первый принял смерть в виде стрелы сквозь оба уха, Хокс больше не раздваивался.

Хокс-планер, отменный цирюльнер, добрый белый, с опасной бритвой в руках - днем, ночью (он же) - чёрный и злой, продетый в тубу, да раздувающий щеки-дирижабли в ⌠Чудесном роге мальчика■, знал, что сегодня в полночь им, с Эринмором, нужно будет одеться полегче.

Бар дома творчества работников искусств ⌠Сивая Кабала■ пустел. Чарли, Катти Сарк и Ильза говорили о бабочках, о затмевающих солнце стаях, собравшись в кои, те совершают свои миграции. Художник Пук еще не приходил, он был им нужен. Сам же Пук чистил ствол, торопился, предвкушая часы безвременья в обществе радостной Терезы.

Дахабаб? - свидетель торгов первым растворимым кофе на всём африканском континенте - давно уже в могиле, и только что здесь оказался Ханс. Idee fixe. Как просто! Скажите пожалуйста! Ханс был убит ⌠Пушкой с пристани■ 37 калибра, нечего и думать, Ханс уже трясется как предмет в черно-лакированном, перламутрово-застекленном катафалке - шеврале-хайграв, нечего и представлять, вечерний солнцеизобретатель Ханс был прикончен иным способом.

Иллюзионист пыхал ⌠Сандонером■ - табаком заходящего солнца в ⌠Сивой Кабале■, в затемненном углу, из которого всё прекрасно было видно. Двери ⌠Кабалы■ распахнулись, Флэйк и Чарли были тут как тут, следом зашёл Джамбаттиста в обнимку с половиной и половиной мадмуазели. Иллюзионист пытался внимательно рассмотреть композицию:

Конечно, и подписывать документ Писатель вздумает цитатой классика, и те двое, из ⌠Резервуара■, переселятся в деревянные ящики, и все это он предвидел, как-будто знал с детства, но вот откуда взялись три пули!? летевшие пятьдесят футов, семь дюймов и треть ярда, друг за другом и понапродырявившие после стекол такое количество предметов в разноцветной комнате двойника Эринмора! И, прежде всего, портрет Анны Ахматовой или очень похожей на нее римской актрисы, навылет, в овале рамы; в бело-голубых керамических осколках пустой вазы, на рыжем полу теперь валявшуюся, черепаховую, карминную в темных прожилках табакерку с колодой крестей внутри, внутри с пулей, не пробившей и пол-колоды...

Да и как вытащишь из головы последнюю пулю, так ведь и утерянную, но точно побывавшую в ореховом книжном шкафу с рукописями, кто теперь найдет ее? Да, Иллюзионист всего этого понять просто не мог.
 
 

27
 
 

Lagrimevole

Импровизатор с Иллюзионистом пропадают за редактированием ⌠Дымов в садах■. Пастернак с Эринмором за шахматной партией. Каждый силён, отстаивая мысль. Хокс и Чарли - ⌠Двое на роль ⌠Доктора■, на скамейке у обсерватории. В сад обсерватории залетел воздушный змей и разговор рассыпался, вентиль валторны удлинился, кларнет с тромбоном созрели, а виола превратилась в скрипку.

Хокс: - Как часто посещал он местный храм?

Чарли: - Никто не знает... Посещал конечно...

... ... ... ... ...

- Der Ort. Die Orthographie. Порядок - превыше всего!

- Порядок есть, но вот он меняется, и в изменении этом прослеживается собственный порядок, но и он - переменчив, так и далее. Порядок - живой...
 
 

28
 
 

⌠Сады в дымах■ отредактированы. Несколько шахматных розыгрышей. За кофе - рассказ Хокса о встрече Шекспира с бушменом - свидетелем намибийского метеоритного чуда.

Импровизатор верхом на гигантском тубусе (блестящий гаечный ключ и шляпа).

Иллюзионист на прибрежном камне пишет письмо в Венскую обсерваторию с просьбой о высылке нескольких трудов.

Эринмор: - Как ⌠Доктор Живаго■ бывал охарактеризован автором, неуловимым в слове при жизни, выходящей за бумажные пределы? В разные годы - это и ⌠внезапно родившееся■ из реферата о Блоке, и отраженная в промытом зеркале времени исповедь, и образ прозы, и лицо трагедии. Когда нам досталось по 600 страниц на каждого, персонально, что добавить к этому? не лучше ли, с умирившимся сердцем, нечто про себя процитировать. В нескольких же, ничего не объясняющих словах, роман - спокойное западное чтение 20-го века с душевным удовлетворением от праведной и вневременной жизни героя, несмотря на всё ту же эпоху...

- Но о ⌠докторе■ здесь будет сказано немного... Больше о поэте в мире живого языка, - подначивает Чарли.

Хокс: - Почему ■западное■?

Эринмор: - Потому что писатель живёт как в произведении, так и вне его...

... ... ... ... ...

Иллюзионист: - Светлые состояния, успокаивающие выбившуюся из сил душу, возникающие на словесном пути именно Пастернака? В литературе века?

Эринмор: - Именно! Читая его, слушая себя, не зная, что это ты, только с другим именем...

... ... ... ... ... ...

- И чем случайней, тем вернее... Словно в осенних дымах садов углядеть... весной, по прилету, первого грача - обугленную грушу. Представить доподлинно, ещё до прочтения - за дождем соломин гряду бегущих по небу берез, а потом, вдруг, убедиться в том, что это не сон, а если и так, то сон наяву...

- Почему вам, вдруг, вспомнились ранние стихотворения?

- Потому, что... Как вам объяснить... Нельзя же... Даже предполагать, что движение отдельных солнц в звездной куче, к которой принадлежим мы, происходит так, будто вся масса этих солнц сосредоточена в центре тяжести всей кучи, т. е., что движение тем быстрее, чем ближе светило лежит к центру, как это наблюдается в планетарной системе... Научная идея возникла раньше основателя науки. Ха-ха-ха!
 
 

29
 
 

Иллюзионисту пришло письмо из Ликской обсерватории, в конверте - ценнейшая космическая песчинка. Натюрморт с микроскопом, лилией и конвертом.
 
 

30
 
 

Очередное утро. Сказки старой Лотарингии. Географические абстракции. Глиняные черепки крыш в холмах, с рекой и домом молитв. На деревянном кухонном столе рассыпан кофе и ячмень, с края стола, вниз, на умывающуюся мышку смотрит серебрянный нож для пирожных.

Утро, пустой мост, редкие лодки, унылое время года. Былой грамматики иллюзии живые. Какая давности пора! Хвала какая глупости!
 
 

31
 
 

Горный альпийский перевал, давным давно, Ганнибал обкладывал лесом местные камни, сжигал лес, горячие камни поливал уксусом, делал тоннель для своих слонов. У перевала - замок, подле замка - маленькая деревня Peredelkino. Обсерватория FSX - 725. Дымы в садах. Эринмор с Пастернаком слушают пересвисты горных куропаток - кекликов на крутом склоне. Вечер...

- Ваш ход, Эринмор. Музыка, лишенная всяческих свойств - суть - самовыражение духа посредством звука.

- Шах, Пастернак.

- Ладья.

... ... ... ... ... ... ...

- Ваш ход, Эринмор!

- Звёздная туманность в созвездии Волопаса?

- Мат. Эта книга из библиотеки обсерватории при университете императора Вильгельма в Страсбурге...
 
 

32
 
 

В яркой синеве знаки веток, да стволов яблонь - извивающаяся чернота. С тех пор поэзия любви не выражает, но образ безначален, даже если явлен. Изначально - дерево и тело, слез благословение и жизнь - молитва сквозь материю искусства. Язык - запретный плод писателя. Бумажная земли поверхность. Говорящие глаза. Лекарство от невнимательности.

Хокс: - Те, кто бывали за границей, способны голову вскружить тем, кто не расставался с жизнью. Богу Богово. Путешествующая душа снова и снова переживает некоторые сцены. В той ли жизни, в новой ли, не важно...

Импровизатор: - Да... Умно детство - время для стихотворения, зыбкость фабулы естественна, для вас - недавно это, но начало этому положено в конце, вдали от устоявшихся понятий, на границе слов, чредой живой бегущих по дорожке плоской, как полоска с отметкой Рождества на школьной доске.

Тереза: - Змей!

Ада: - Вьет хвостом!

Агнесса: - Ильза! Ильза! Змей! Смотри!

Иллюзионист: - Змей здесь. Что ж, известно, кем ты создан, fur Genieb er ein Idill, божественен язык, а страх - удел плебейства. Детство поэтических пустынь, песочниц...

Импровизатор: - Язык я не использую, он пользуется мной, бываю мальчиком, неслышанное слово мне является впервые, первым затевая обоюдоострую любовь. Я запускаю змея, змей парит - картинка поднебесная, как феникс - так огненнокрыл, и голубое небо льется. Вот разбегаюсь и бегу, чтоб надышаться легкостью воздушной, я - непослушный мальчик, но неслыханное слово - оно является.

... ... ... ... ...

Хокс: - Он долго переводил Гёте... Был Фаустом... Доктор. Живаго. Великорусского...

33
 
 

Сцена с лимузином. Автор - оборотень. Der Vokalwalzer. Свирель менестреля. Посвист горихвостки, вновь горихвостки посвист. Ива, бедная, с ветром.

Йохан Вольфганг Гёте вдохновлён измерительным прибором друидов. Руки Фауста тонут в ⌠Западно-восточном диване■. Отстранение от собаки. Оставление границы. Предчувствие написанного. Символическая зависимость. Неназванная живопись. Возможно... Так и рождается стихотворение на отступлении от задуманного...

Чарли: - Им оборачиваясь - живой Пастернаком?

Эринмор: - Культовое действо. Точно! Ночью над Переделкино тонким голосом автомобильной сирены то ли оборотень вскрикнул, то ли собака воет на полную луну. Гул с ближнего аэродрома...

Поэт: - Мой лимузин, оранжевый фольксваген-жук, (сирена не работает), ползает по нескольким местным улицам, как по дорогам подле Замка Кафки.

Эринмор: - Дом Пастернака - замок былой и мертвый ныне, и символ этого - рисунок на мольберте в комнате под лестницей.

Чарли: - Мёртвый? А Музы, как же... Музей же там, сейчас...

... ... ... ...

Импровизатор: - Он гений, он при жизни испытал смертельную печаль!

... ... ... ... ...

Поэт: - Когда встречаются двое мертвых, дальше вместе они идут в сторону одного из них, того, в ком нежной чистоты больше. Идут, и радость их настолько тиха, даже со стороны кажется, что они грустят.

Эринмор : - Жизнь его - сказка печальная!

Чарли: - Пронзительно! Пронзительно!
 
 

34
 
 

Точка вибрации голоса. На грани метра вздрогнувшая проза. Тема на прерванном дыхании...

...По врожденному слуху поэзия подыскивает мелодию природы среди шума словаря и, подобрав её, как подбирают мотив, предаётся импровизации на эту тему...

...Как ни крепко дерево, топор войдёт в его стержень. Он рубит, да ангелы щепки собирают. Плащ его, что вишнёвый осенний плющ - висит в вечернем солнце...

Не уставая, думать слов теченьем... Восвояси... Жизнь от и до стихотворения...

...Выход - по требованию. Человек - антитело из осени на колесах, в небо. Нет более простоты. На беды земные - окно, белым по черному. Черным по белому, в окно: - Господи, прости меня с высоты, что творю я не ведаю, и не знаю какое имя мне нравится. Поле было, было слово, чтоб отправиться... Оком за эту осень, за глаз совий, а спросонья - Спас за окном - брада рыже-мокрая. Вокруг на все нерукотворие - охра, паволока, левкас... И как руками показывая, как нет ветра и падают листья - во все небеса, мольберты стволов оголяя... На бездорожьи, в заплатках рыжих, небывалое справляют воскресенье. Пастернак в осеннем пальто, красота в собственном платье.

...Вечер. Деревянный телеграфный столб. Под слабой жёлтенькой лампочкой - ⌠охранная грамотка■ объявления: ⌠Ныне, присно, гласным подвластно, словно у Алигьери - кругами, до самой сути изобразительного, где и храм в садовнике нуждается, и сад в охраннике, и художник - душа на подрамнике обнажается на четыре стороны, до самого конца, как откровения... поразительного■.
 
 

35
 
 

...Вечер. Папоротники под стволами. Голос с соседней дачи. Пеночка-весничка, сосны, близкий голос...

...Ночами, с годами, письмами от энтомолога-любителя Владимира Набокова всё чаще, всё больше видов ночных и крылатых, сваливающихся в бледный огонь рукописи, и как по аэродрому - плавно, с полосы на полосу...

...Пастернак читает Кафку, пьет утренний кофе. Рассвет мимолетен. На столе - книги, вещи, бумаги, творческий порядок. Дверь на лестницу открыта, кто-то шумит за стенами бумажными листами. Заоконным перекати-полем поле катится. После дождя жасмин июльский уж без платья, горохи белые к земле прилипли...

...Одиночество письма. Die Kirche war ganz leer. Рильке. И как женщина среди лиц - Христос среди книжников! Церковь была совершенно, совершенно... Остывший кофе.

...Шёнберг трубку покуривает, книжку полистывает, Клейста Шёнберг почитывает. Вишнёво-пепельная черепица крыш тянется вниз по улице. Клейста с Шёнбергом Тракль подслушивает...

Осень тиха, вновь вар?кушка белозвёздная камыш оставляет ветру. Радость ненаписанного слова. Комфорт дачных прогулок, переулки, лестницы, столбы. Ольха и ясень, бессонница. С утренней проседью - окоченевшие листья. Робины еще не улетели, они поздно улетают. Жидкое солнце, ельник хмурый, хмурый дождик, ельник, дождик, шепчутся листва и капли.
 
 

36
 
 

Поверхность письменного стола забросана цветной бумагой черновиков. Помимо ровной пачки черно-белых листов, являющейся собственно текстом, на столе - множество инструментов, вещей, книг. Бегать глазами по предметам на столе, по строчкам текста, или тянуться к книжной полке за словарем - бесполезно, прислушайтесь, вот уж слышны шаги её...

Так, подсознательный контрабандист сеньор Кафка, представитель бессознательного слова, голова садовая, человек с другого берега реки сушил весла в эфирной мастерской. За обстоятельной работой он был скрыт от всех, но у него написалось именно то, что явило ему её - Гостию.

Девушка в небесной одежде, с солнечным зонтиком. С ней мальчик в шляпке. Восхищение иллюзией. Моне. 75 год. Утро. Невозможность невозникновения.
 
 

37
 
 

Fantastico

Посреди поля, раскинув руки лежит Борис Пастернак, под плащ подмяты высохшие злаки или разнотравье, а если повернуть голову, то сквозь этот мифический лес будет сиять лицо луны, но лежащий просто смотрит в редкие звёзды.

Неподалёку, на побережье - маленькая обсерватория, как пушка - тубус. Звезды дождавшись, гости разошлись. Оставшись в башне альтазимута, Хокс и Чарли спорят весело за право поиграть со временем. Отилия разглядывает цветок в лунном свете за ясеневым ставнем.

Чарли: - В поле Пастернак лежал не один, с ним рядом...

Хокс: - Не так! Ночь без росы. Поле. В сотне шагов, у дороги, белый ситроен с немецкими номерами... Рондольфина, сидящая подле, рассказывает сказку о юном Хансе. Цикады. Стук мельничного колеса.

Присказка.

В пути, в шелках травы волшебный гриб молчит эпохи напролет, а вздох совы в полете гулок, у-ух, крыла бесшумны у светящей во все очи, во всемогущей мягкости пера - остёр нож-коготь. Рогат месяц народился, ярок, звёзд ход путеводен, неизменен, но уже с валежника крапивник, пред отлетом, горла звоном сумрак проясняет, и плывет млеко-туман прощального рассвета. Рассветет, ищи-свищи за морем.

Путешественник-язык. Палитра ритма. Сцены в целом. Ложка по наследству. Манной сыты...

Человек с секретом, он в писателя играл, но доигрался. Яблоко здесь яблоня предложит...

Слов не надо для того, чтоб утро расцветало, приготавливают солнце, культ-работа, отпускают, и меняющее времена, оно просветит сквозь крыло вспорхнувших цапель, на берег волну уложит, белым поздний плод нальет и на круги своя вернется в пламень грив да в крупы янтаря-электро.

Здесь человечьим духом, хвойным медом мятных табаков повеет, сова зевнет, кисельный берег вознесется круто, по целому кольцу земному ступы разнесется посвист, и из метлы прутом напишется то, что глаза ваши подъемлет, в радости, в блаженный свет ступать...
 
 

38
 
 

На одной из аллей, что друг за другом закружились вокруг блюда большого фонтана, бледные памятники чередовались с кипарисами, выстриженными под конус. На каменном параллелепипеде спала каменная собака, а на спине собаки сидел мальчик Ханс. Он болтал ножкой в белом лакированном ботинке с оранжевой подошвой. От чтения книжки с волшебными картинками Ханса отвлекали то серебряно-изумрудные птички-чужестранцы, со скоростью молнии беззвучно мелькавшие на высоте шпилей Антверпена, Копенгагена или Бристоля, то пустая и незапряженная черно-лакированная карета, катившая по аллейным кругам. Или, совершенно внезапно - из-за левого плеча, отрезок луча лимонного света, говорящий голосом Иллюзиониста: - ⌠А знаете ли вы, почтенный ребенок, что под гранитными веками той самой собаки, на которой вы изволите сидеть, скрываются огромные сапфиры - синий и голубой■.

Ханс резко обернулся, свистнул, луч исчез, а из газонной стены, на другой стороне аллеи, с шелестом вышел Иллюзионист с набеленым лицом, в черном шелковом смокинге и цилиндре королевского кучера. Он быстро разыграл пантомиму, в которую была вовлечена маленькая красно-белая летучая мышь, достал у себя изо рта желтое яйцо и бросил его Хансу. Тот протянул руки, но яйцо, в полете, превратилось в птичку - лимонную трясогузку, которая плавно перепорхнула через газонный валик и, уже скрывшись, успела щебетнуть.

В той же стороне, но много далее, на другой аллее, Ханс успел заметить незапряженную карету и сидевшего на козлах, в оранжево-синем платье арлекина, Иллюзиониста.

Ханс спрыгнул с собаки, спружинил руками о землю под мягкой травой, бежал, отряхиваясь от росы. Он бежал к маме - цветочнице и к папе - башмачнику.

(Юность родителей Ханса была романтична из-за прекрасных черт характера его бабушек и дедушек. Все они жили в старом особняке, вокруг которого и любили прогуливаться, становясь собственными подобиями, плавающими по каменным подиумам в свечах подстриженных кипарисов, старую голову нося словно новую).

По дороге Ханс встретил небольшую, рыжую, полуокруглую машину ⌠сменщиков зрительной информации■. Те раскатывали в своих автомобилях мягких форм, набитых рекламными щитами разных размеров & конфигураций, бочками, банками и пузырьками с краской.

Пролетев переднюю и галерею он оказался в одном из внутренних пространств. Отдышавшись, оглядывая новоявленные объекты, остановив свой взгляд, он громко прокричал: - ⌠Отилия! Отилия!■
 
 

39
 
 

Они брели. Отилия рассказывала очередную ■Историю, выходящую за пределы сада■. На постоянные вопросы Ханса о количестве подобных историй, она отвечала рассказом новой, но могло быть и так, что Ханс, уверенный в том, что история уже закончена, вдруг, оказывался невольным слушателем её продолжения.
 
 

40
 
 

Трава зелена и шары для гольфа белые.

По тёмным камням стены дома - светлым пятном - окно в занавесях. Из окна на заходящее солнце любуется Камилла в черном, слушает чаек, нежно каркающих.

Парусные лодки в прибрежной мгле. Модель маленького хеликоптера, отстрекотав, свалилась за крышу. Из отдалённой части дома - фраза полонеза. Ботинки из крокодильей кожи шлёпают по ступенькам крыльца. Возвращается Король...

... ... ... ... ...

Изысканно перемещаясь в мыслях жил Борис Пастернак. С ним, возвышенно, Королева отправлялась в свое детство, а в одиночестве ей было невыносимо и темно, как на дне. Как тем серым августовским вечером, переходящим в ртуть горячего серебра...

... ... ... ... ...

Семь лебедей как весенние цветы. Метаморфоза шахмат. Мягкие конструкции. Лучинушка. Распятие Джакомо Манцу, в правом краю креста, за левую руку. Человек под кометой кормит фруктами птичью принцессу. Клеточка под платьем. Вишнёвая лошадка. Пчёлы. Водворение. Если всё дело в этой чёрточке неосознанного, в этом повторении сказанного, всё-равно кто, но он споёт вам слова этой песни. Пусть пепел знает своё место на ветру...

... ... ... ...

Весной же и осенью, когда актёры Её Величества оборачивали книги в ткань, а ветер мягко приносил-заносил косяки гусей, на шестах укрепляли колеса, а испод ангеловых крыл оставался коричнево-жёлт...
 
 

41
 
 

Seloignant(jusqu`a la fin)

Писатель: - Был в гостях у Булата Окуджавы. Ему не близко творчество Шекспира. ⌠Душевное удовлетворение поважнее душевного спокойствия■. Другие слова...

Он постоянно летает на самолетах по всей стране. Я подарил ему самодельную книжечку стихов. Он расхаживал по комнате с пепельницей в руках, поджигал крепкую французскую сигаретку, делал две затяжки, тушил в пепельнице, через некоторое время вновь закуривал.

Булат Окуджава умер. Зимой я убирал снег вокруг пустого дома...
 
 

42
 
 

Xокс: - Всё пишите? И что же - роман?

Автор: - Я собирался в Африку, в самое безжизненное место на земле - Калахари...

Поэт: - А что, простите, с вашим романом?

Чарли: - Именно! Прогулки по Переделкино от дома к дому, заигрывание с Музами, заглядывание в глаза к Борису Пастернаку, театральный ужин в кругу астрономов; вы хотите сказать, что эта commedia dell`arte на подстриженном газоне и есть вековые тернии на пути от бытия к откровению?

Писатель: - Да, ведь и кристаллография меня интересует (у меня есть тысячная коллекция форм кристаллов снега, очень качественные новейшие фотографии, каждая ⌠звезда■ с названием, я покажу), и метеорное железо, и чудесные свойства магических растений, ремёсла, в конце концов...

Поэт: - Но, что с романом?
 
 
 
 
 
 
 
 

Автор: - Я отказался от поездки, живу здесь, в Переделкино, с женой и дочкой, мне кажется, это - ⌠место силы■.

Чарли: - Имеется ввиду среда?

Автор: - Cреда. Да-да. Артистическая среда. Она дика и заманчива, цветаста, перелетна в теплые страны... Лорнет и трубы... Оранжевый и кобальт синий... Об кнехт разбивается пустая бутылка, и осколками команда выскабливает буковую палубу до блеска. Соленый шелест ракушек-фисташек. Черный табак. Пуховый волейбол. Парус, выгнувшийся в хлопок... Ток. Бах. Ток. Сухозвонкий барабанный берег. Ток... Бах... Берег Скелета под Тропиком Козерога... Тысячи миль от берега к центру материка - Центральная Ботсвана. До окружности горизонта - бескрайне - голые просторы Калахари.
 
 

43
 
 

Вечер. Хаотично, в отдалении друг от друга застывшие, тягучие извивы песка и с песчаных наплывов сползающие, мягкие тени. Изредка, секущий луч вытянется и исчезнет тончайшей серебряной нитью, бегающие алые змейки, светлые вспышки вдалеке. На фоне бледно-розового полу-солнца появляется темная точка, превращающаяся поблизости в стеклянное яйцо вертолёта, вишнёво-золотого, в преломлении последних лучей. Воздушный циркуль крутит песком в сотне шагов от одинокого, на хромированном шесте - белого почтового ящика ╧ 6765. Обвисшие лопасти пропеллера. На красном песке оказываются Вольтижёр, Энрико, Джамбаттиста и другие.
 
 

44
 
 

Джамбаттиста: - Как у вашего старого серба пейзажи нарисованы чаем, так эти - дымом?

Автор: - Помните, в ⌠Хазарском словаре■: ⌠...Никогда ешё октябрь не приходил так часто, как в этом году■, так, в каждом августе, я понемногу дописываю, записываю... Я хочу сказать, что важно не то, что происходит внутри вашего произведения, а то, какие перемены произошли с вами после поставленной точки. Не зря ли вы прожили это время строк? На правильном ли вы пути?

Писатель: - И ещё. Вас, конечно же, заинтересует то, какой, собственно, из всего этого извлечен смысл. Помните, мы говорили о содержании духа в нищете. Дело в том, что для некоторых - это отвлеченное понятие. Скажу вам, что и для меня это было долгое время таковым, сейчас же это единственная возможность выжить, ежеминутная и реальная...

Импровизатор: - Вы, видно, думаете, что у литературы есть причина? Вы, листатель белой бумаги! Листайте! Видно ли вам, кто бог бумажный? Не видно? Листайте. Листайте. Не встретили ли вы? того, кто самое интересное испробовал - смерть. Воду жизни пить тому - даром!

... ... ... ... ... ...

- Вода - даром! Вода - даром! - продолжал убеждать Иллюзионист.

Чарли, морщась, открывая клюв ибиса (футляр) Эринмору: - Сделайте же что-нибудь!

Вольтижёр: - Да ничего уже не сделаешь...

ЗАНАВЕС.

(Мисс Временная Композиция. Sir Праздничный Каtharsis. Вновь Импрессарио и все актрисы. Актёры показали всё. Занавес опускается, но один из участников действа успевает перейти на другую его сторону).
 
 
 
 

45
 
 

Fin

Некто. Человек, путешествуя по любому пространству, даже лишенному ограничений, приходит в итоге к простейшему : - Ни одно место не сравнится с тем храмом, что высится в самой непосредственной близости... Из сада выйдя и возвратившись в сад... С тех пор слова и повторяются. Кем же будем когда остановится круговерть?

Комментарий - пламень. Август. Дни - на треть, на четверть, пополам с дождями, с солнцем...

46
 
 

Вечером я исповедовался в Переделкине. В церкви переглянулся с мальчиком, внуком Музы Стефановны. Только что помазаны. Уткнулся лбом в Святое Евангелие... Крест над епитрахилью...

В очереди к Исповеди передо мной человек, у аналоя на коленях. Изжелта-седая голова, одежда, никуда не годная. На черном пальто - большущая рана, зияющая ватином. Из раны - торчаще-блестящая, раскрытая английская булавка... Иеромонах склонился к нему. Выслушал, выпрямился, глаза поднял слез полные... С миром отпустил, благословляя.

Раннее утро. Напишешь строчку, слушаешь как это отразилось. Слова нейтральны... Когда я не хочу стать жертвой, я молчу, когда я не хочу молчать, я становлюсь жертвой, я - один и тот же человек, ибо когда меня приносят в жертву, я понимаю, что меня услышали, а когда меня оставляют в покое, мне ясно, что я молчал... И ничего не остаётся. Мы потерялись друг в друге.
 
 

⌠Пока к долине я свергался тёмной, какой-то муж явился предо мной, от долгого безмолвья ...■ Пастернак - dolce padre...

От Причастия, с холма церковного, окружённый стеной света.

Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя грешнаго.

47
 
 
 
 

D - MOLL

Для ч?мбало... Он плачет, дышит глубоко,

смотрит на тебя. Его руки прибиты.

Ре минор для чембало. Ре минор...
 
 
 
 
 
 

ТАИНСТВЕННЫЕ ОВЦЫ

...Время даром речи растратится, и дом родной - единственное, что потеряется, лишь сок Дианина ростка рассеет чары Купидоновы, и подлинником голубым над головой земля увидится...
 
 

ВОРОН

Ворон один у ворон господин,

крыло его свистит как лёгкая снасть.

Мерно взмахнёт веслом - долго плывёт,

а лодку опрокинет - сварит уху...

В голыши сквозь угли солнце за море уйдёт,

в сером пуху уж воронам снятся сны,

в снах - на ветке один, на голой - господин.
 
 
 
 
 
 

ЛИРИЧЕСКАЯ БИОГРАФИЯ

Отец - художник. Случайное совпадение. Ничего не знаю и о матери. ⌠Кто от хотения плоти, а кто от любви родился■ - такая у неё мягкая, опустившаяся грудь. Пресвятая утроба. Сейчас мне кажется, что феерический конец путешествия стоит жалкого вида домотканого платья, а когда-то очень давно в школе мне преподавали нечто в красках красоты человеческой. Помню жёлтый кадмий и белила цинковые... Может быть, там меня спрашивали: - Если дерево срубили, это навсегда?

- Не знаю...

На стенах живопись, нужная лишь тому, кто её писал. У моей дочки есть и мои игрушки. Её Бог истинный...
 
 
 
 
 
 

ЭДГАР ДЕГА

Нелёгкая жизнь Эдгара Дега. Вдохновлённый Энгром писал он прачек и танцовщиц, особой разницы меж ними не видел из-за постепенного ухудшения зрения. Обобщал формы, да усиливал интенсивность цвета. Когда же совсем ослеп, уединённо живя в Париже, лепил, лепил. Пока не умер...

Энгр, встретив его, первым делом повёл в свою мастерскую...
 
 

ВАРВАРА

Зима. Землю нашу зовут Варвара,

и как под снегом - безмятежно

живёт моя маленькая дочка.
 
 
 
 
 
 

* * *

Не лгать глазам! Капели а капелла. Здравствуй! Во времени длинноклювых птиц! На этих крыльях расплакалась талость. Теплом, что осталось в трубке, приветствую тебя из Переделкина, на крыльце, в своих мокрых ботинках...
 
 
 
 
 
 

ТРУБКА

Узкий месяц в кобальте над полем. Тёмным лесом. В мыслях, стоящих рядом - чибисы и тишина, создающая ритмы...

Обкуриваю трубку с дна. Ветер. Дышит кто-то. Музыка действительна. Пронзительно. Белая женщина в тени... Весной. Английским табаком...
 
 
 
 

ЯБЛОНЯ

Птица слуха. Пенка. Славка. Тонкость букв. Раннее утро. Восходит солнце, и месяц над солнцем висит, блестит, тая. Человек, зная о насыщенности цвета, говорит лишь: - Розовыми каплями бутонов в саду - единственное дерево цветёт...
 
 

48
 
 

...Post scriptum. Постоянное возвращение к одной и той же увертюре. Картины к мифу. Нынешние иллюстрации старинного предания, un regulier сюжет, таящийся с обратной стороны истории о том, как одна девушка пришла к писателю ночью, утром ушла, и жизнь писателя не меняется с тех пор - до тех пор, пока он не расскажет об этом.

Мимолётная Флора. Нет её. Дафна, Хлоя. Никогда не было. В яркой случайности былой их встречи, может быть... но нынче, где же она? для неё не находится места? То, что он выкурил в первый раз добрый джойнт джумбаджойса с ней, а не с кем либо ещё, неужели это и только это говорит о мимолётности, да и с ней ли, если уж припоминать первый и самый первый раз. До этого гъянджубас тоже попадался ему на глаза, или, нет, тогда ещё он не мог точно знать о том, что такое, кто такой этот ганд?б?с со всеми своими благоуханиями, ударениями, откуда. Из Африки, где акулы? Каракулы. ⌠Сорокалетние пустыни■. Люди койсанской расы. Карабасы. Джу-Джу. Баракуды геоцинтовые. Из Азии, где Каракумы, и т. д. Но эта девушка, расставившая точки над i, что с ней? Им предстоит вновь встретиться. Что-то изменится? Ничего

не поменяется. Вопрос. Ответ. То, что последующая жизнь его стала воплощением перемен, а сам он их уже не искал, несомненно, но, даже если бы он отправился искать, даже если бы нашёл её, ничего бы с ног на голову не перевернулось.

Он не забыл ни одного из произнесённых в ту ночь слов, и удивительно, ибо множество важных в его жизни моментов уютно укрыты домашней одеждой забвения; он помнил, и время ничуть не мешало ему. Когда поэт говорил о мимолётности, о том, что художник всегда должен помнить о смерти, в голове его возникала единственная сцена; иногда он представлял её Евой, передавшей ему змеиную эстафету затем, чтоб жизнь его получила точку отсчёта, иногда - смелой посланницей богов многих, но позабытых в собственном единстве.

Он оставил те места, где они встречались, вернее лишь несколько раз заглянули друг другу в глаза, не видя ещё, что глаза у них одинаковые.

В те самые времена, вдали от тех самых мест достраивался его дом, но о том, что происходит с человеком после того, как дом его отстроен, он и слыхом не слыхивал. Когда всё было почти готово, она заехала сама, осенним кленово-солнечным днём, с любовником, любовницей и шутом, ухаживавшим за одной из её заморских подружек. Все щебетали, пол, звучащий по невыкрашенному, опробовали.

И он, в комбинезоне, с гладко выструганной доской в руке, рассматривая неожиданных гостей; и ей зачем-то захотелось снять поблизости какое-нибудь жильё на зиму; и строчку написать, не досочку отесать, да некому голову класть, когда плотник смахивает стружки...

Пришла зима. Он пригласил её на чашку кофе, или она его, раз, другой. Ночь. Он пишет. Она стучится в дверь. Она в полнейшей тишине. Он смотрит на неё. В цвет одинаковых глаз - альпийский голубок. Жизнь его началась. Он был давным-давно женат, только что у него родилась дочь, вовремя ли? всё с ним происходящее. Ночь они проговорили, утром она ушла. Утро так и осталось другим, первым. Следующие три дня он не ел и не спал.

(...Нечто похожее, чем-то похожее, случилось с Къеркегором и Региной Ольсен. А Павич, примеривая шляпу из рыбьей чешуи, рисуя подобную, но лишь подобную ситуацию под звон монет старого хазарского клада, в финале, в девушке узнал собственную повзрослевшую дочь, само же событие с подменой лиц повторялось во сне...) Финал не единственный.

Она исчезла. Они виделись несколько раз и всё.

Жизнь его началась, тайна языка ему открылась и теперь, казалось бы, цена этого уже не остаётся в тайне.

Той ночью шубка её повисла на его вешалке, хозяйка шубки рассказала о том, что машина врезалась, все окружающие её - исчезли куда-то, сама же она заспешила к нему, той ночью пишущему. Лишь вошла - достала из кармана рубашки длинную стрелу джуджубаса, предупредив сей жест заклинанием, суть коего сводилась к несомненности происходящего, и стрела улетела. Упала на перекрёстке. По одну сторону - его мир, и случай с ним произошедший попросту обыкновенен, по другую - проделки неопознанного Джумбаджуса. Лишь стрела коснулась цели, ему привиделась смерть. Он с неведомым счастьем сообщил об этом, но она - она, естественно, не согласилась. Он видел себя в монгольфъере, в густом тумане, с прекрасной спутницей. Вернуться было нельзя, да и не хотелось.

Она, бегущая, катящая блестящий обруч. Она, летая на качелях вокруг дома, в светлом. Она в его воображении, в его памяти, на самом деле - нет её, да и времён сменилось с тех пор, что имён богов.

Сердце её изредка побаливало... Она говорила: - Имён богов - что слов.

Слово он слышал, безостановочно блуждал в пространстве, очерченном добрыми героями его же сказки, она называлась ⌠Анаграма■, как у Даля, с одним ⌠м■. В ней - та же история, ночь вытянута в дни, в нити. Nostras Domina и нити повествования. Вальс гласных. Беззащитная среда. Персонажи и персонажи. Вселенская перепись на клочке.

Флейтовое пламя. Шитьё полуденное. Море. Как шумит, взлететь мечтающее древо. Ясно. Если вы птица, вам необходимо улететь быстрее ветра.

Чайка над фортепьяно. Цветочки пастернака. Сохнет белая глина. Вечером, в местных широтах, в южном окне сияющая и голубая, жёлто-розовая пастель, полосой, за тяжестью сирени неба.

Она исчезла. Но, что произошло с ним? Он тем свиданием прельстился, искусился, вдохновился, образумился? Распялся на этом древнем чудо-древе, подобно Одину, затем, чтоб рассказать об этом?

Можно и сочинять, и фантазировать, сбиваться, разбиваться, мол, нет, мол, всё было совсем не так; и она была не такой, и он, под вечер, завсегдашней осенью брел в свой музей. На мокром асфальте - сложные тонкие листья восточного ореха, матовый янтарь старой лиственницы, дымы в садах. Ему навстречу по прозрачному туннелю мерно облетающей аллеи - она, спешащая. Он, говорящий, что любовь его - противоядьем этой осени, ясноглазо-поздней. Чернь стволов. Синь. Строго. Симфонично. Банжо. Ганжа. Джумбаджомбо...

Но ложь глуха. Всё было так, как было. Она уехала. Три следующих дня он уследить не мог, лишь порознь-вместе, наперегонки друг с другом сон и явь спешили унестись.

В ⌠Зеркале ручной работы■, в отображении, чуть различном в каждой точке всей его неидеальной плоскости, описывая ту же ночь, он пытался углядеть, определить момент, открывший ему собственную наготу.

В ⌠Книге Половины■ он смеялся над попыткой превратить произошедшее с ним в сцену у древа искушения, облекая всё случившееся не в скорбные, но праздничные одеяния. Счастливый, он расписывал чудеса первой стоянки на пророческом пути: Если кто имел откровение и свидетельствовал некую форму, что дала ему знание, коим до того не обладал он, или одарила его тем, чего до того у него не было, то сия форма есть воплощённая сущность его, и ничто иное: с древа души своей снял он плод знания своего.

В ⌠Лирической грамматике■, пряча новый лист на ветке завета, он находил, выходил, приходил к одному и тому же свойству слова - к обоюдоострости.

В тексте ⌠Обоюдоострое свойство■ вновь и вновь возвращался он к самому первому в его жизни перекрёстку, что изменил не направление, но угол зрения, позволил взглянуть на себя...

Одно из последних его стихотворений - ⌠О соли■ заканчивалось словом, витающим над полянкой. На полянке, под сенью заботы Божьей - Адам и Ева. Сласти на светлом домотканном полотне...

Август 1999 г.
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 

Примечания

Стр. 5 Meine Muttersprachegro?mutter ( нем.) - моя ■Королева

Мать родного языка■.

Стр. 8 Stuff (англ.) - слово из ряда меняющихся синонимов

Стр. 10 Prae ludus (лат.) - перед игрой

Стр. 13 All-o - сокр. Allegro (ит.) - весело, быстро. (О

настроении и темпе фрагментов

внутри частей сонатного цикла.)

Стр. 14 Sognando (ит.) - мечтая, видя во сне

Capobanda (ит.) - дирижер, предводитель шайки

Стр. 15 Nil admirari (лат.) - никогда не удивляйся

Стр. 16 Intimo (ит.) - сокровенно

(H.Heine)

Стр. 24 A punta d`arco violoncello (ит.) - концом

виолончельного смычка

Стр. 26 Dolce far niente (ит.) -сладостное безделье

Стр. 28 Cantilena (ит.) - распев

Стр. 36 Lagrimevole (ит.) - печально

Der Ort (нем.)- часть.

Die Orthographie (нем.)- орфография

Стр. 37 Ликская обсерватория - обсерватория на горе

Гамильтон в Калифорнии

Стр. 40 Die Kirche war ganz leer (нем.) - церковь была почти

пуста

Стр. 41 Fantastico (ит.) - иллюзорно

Стр. 44 Seloignant (jusqu`a la fin) (фр.) - отстраняясь

постепенно и до конца

Стр. 49 Un regulier (фр) - действительно (сюжет)