* * *

И дар бесценный человечьей речи

Господь поворотил, как реки, вспять.

И раскалил, как меч, мой клекот певчий,

И в мир его вонзил по рукоять...

О, дар блаженный человечьей речи -

Сгорая в адском пламени, сказать:

О, если бы я стала просто пеплом...

О, если бы вода, земля, песок

Меня встречали на закате в белом

И провожали в красном на восток.

О, если бы .душа, как прежде, пела,

А не скользила змием между строк.

О, если бы обугленной гортанью

Сожженную нащупывая речь,

Я никогда не знала эту тайну,

Которую теперь должна беречь,

О, если бы я знала, что восстану

Я против сути собственной, как меч!

Как лист перед травой, как солнце полдня,

Восстанет ясность страшная в тот миг,

Что дар блаженной речи ныне отнят

У братьев и возлюбленных моих.

И если я "люблю" скажу сегодня,

Я не расслышу слов своих простых.

И если я и птичьих, и медвежьих,

И рыбьих наберу себе в словарь -

Откликнутся стихии мне и вещи,

Откликнется любая божья тварь.

Лишь немотой рычащею зловещей

Замкнется человеческий букварь.

А ты все пела - ты поди из гроба

Все пела бы!.. Поди же призови

Кого-нибудь на тех звериных тропах.

И по какому праву этот ропот?!

О, Господи! - по праву! - по любви!

Ты дал мне право сопрягать стихии

Огня, воды и воздуха, и снов.

Но чтоб немых услышали глухие,

Мой Бог! Мне не хватило просто слов!

И я стою на вечной литургии,

Где немота основою основ.

По праву сердца и по праву детства

И сказочной наивности своей

Я все ищу одно простое средство -

Рык немоты, глухой, звериной, крестной,

Преобразить однажды в хор воскресный.

И нищенкой остаться у .дверей.

ДОРОГОЙ ГОСПОДИН А.

На праздник рубят головы... И громко

На башне бьют часы... И невесом

Кружится пух лебяжий над ребенком,

Над садом, над рождественским гусем.

Он пишет, что доволен всем... и тонко

На праздник рубят головы... - на бис так

Бессмертных вызывают! Он бы мог

Героем притвориться в этих списках,

Чтоб изменить несчастный эпилог.

Но книгу он к глазам подносит близко

И голос возвышает свой и слог -

На праздник рубят головы! О, Боже!

Финала не придумаешь глупей!

Вот гости на порог - и вот в прихожей

Сбивают снег, как будто голубей.

И топчут! Топчут валенками! Все же

Где кровь черней - там небо голубей.

Он хочет быть! Он хочет рядом, возле!

Всего лишиться - крыльев, языка!

Он ненавидит свой гортанный возглас,

Что каждому в нем выдаст чужака.

Он хочет быть вот здесь! - в раю навозном,

Исполненном тепла и молока...

Последней ночью призрачно и душно.

Двоится взгляд, и жизнь, и каждый жест.

Он на прощанье пишет простодушно

И жизнь свою меняет на сюжет:

Нет-нет, мой друг, мне ничего не нужно.

Прекрасно то, чего на свете нет.

Прекрасна осень в маленьком предместье,

И то, что нет такого городка.

Прекрасна весть любая, если вестник

О ней не знает сам и спит пока.

Прекрасна осень тем, что мы не вместе..

Прекрасна осень тем, что коротка...

Что все, мой друг, довольны мы судьбою

И незнакомы с этим стариком.

Он в полночь просыпается от боя

Часов над неизвестною рекой.

Ты на ином наречии реком..."

ЭМИГРАНТ.

Разрыв сухожилий да зимнего сада разлом,

Где загнанный зверь между веком и зеком растерзан...

Не жили, не были, а видели сны о былом,

Пока корабли уходили в Стамбул из Одессы.

Вот так и случилось - заело, как будто иглу,

Прощальный мой крик в этой жизни вполне граммофонной.

И этот старик все стоит, словно свечка, в углу,

И щелкает, словно - осечка! - курком - диктофоном.

Похоже, что в русской рулетке ему повезло,

Чего не скажу о себе... Ну, да речь обо мне ли?..

Он мне рассказал, как в смолу погружалось весло

На круге восьмом... Ну, а впрочем, к отплытью успели.

И так я кричала, когда тот корабль отходил,

И так я кричала, качаясь в нагруженном трюме,

Как только рабы голосят из господских могил.

И мне показалось и, вправду, что раб этот умер.

Того не заметил никто... ну, а лет через сто

Он вызвал меня записать мемуары, и здесь я

Уэнала за что страдала все годы, за что

Меня увезли из Одессы и где-то на Темзе

В фамильном альбоме одной королевской семьи

Нашлось мое фото - один к одному, я не спорю.

Ведь не было в мире такой распрекрасной земли,

Куда бы мы с ним не уплыли по Черному морю.

И этот старик, этот шулер судьбы, преуспел.

Он вышел сухим из Гольфстрима, и спутал мне карты.

Он брал диктофон и протяжно в глаза мне смотрел:

"Мы все эмигранты, сеньора, мы все эмигранты."

Ну, это уж дудки, сеньор! Это вам все не лень

До рая взлетать на старинных дворянских качелях.

У нас же был праздник один - это Юрьев наш день.

На нем и сломалась игла в граммофоне Кащея.

Мы ставили все на судьбу, а сыграло "табу"...

Я там не была, где меня находили все время,

Где синью и златом во тьме растекался Стамбул,

Где птицы и змеи царей зачинали в гареме.

И юный кадека - годков восемнадцать на глаз -

Все пел о своих кораблях, что ушли из Одессы,

О том, что не так уж и много нашлось человечьего в нас

Все больше от ангелов да от зверей бессловесных.

Кончен бал! И в козла превращается принц!

Сумасшедшая фея обеих столиц

На дворцовую площадь выходит - адью!

Где-то мезду двенадцатью и девятью

Минуэтами первых полночных минут

Замыкает свой круг - то ли век, то ли кнут

Перехватом на горле, как будто лассо,

И дома оплетает безумной лозой.

Выхожу я на Невский и полночь давлю

Виноградными гроздьями; и на твою

Наступаю тяжелую сочную тень,

Что вином забродила... И вот набекрень

Хромоногий прохожий сбивает колпак

И свирель достает из кармана... И так!

Начинается бал на полночной реке.

Где любовь, в сумасшедшем кружась колпаке,

Топчет, топчет судьбы моей яростный плод

На одном чердаке, где никто не живет,

Где играет мой Пан на свирели для крыс,

И безумье всю ночь обвивает карниз

Этой буйной лозой, замыкающей круг

Пуповиной, обвившею весь Петербург,

Что висит над Элладою вниз головой

И стекает в кувшин виноградной Невой.

И смеется, смеется полуночный Пан -

Зреет в козьей башке его сладостный план,

Как проснемся с тобою мы между колонн

В славном портике крохотном, где испокон

Пели, пили вино и Платон, и Сократ,

И давили ступнями хмельной виноград

Наших сочных теней, что свисали на них

С парапетов Невы и ночных мостовых.

Выливая вино на пурпурный хитон,

Ставит Пан наши судьбы с тобою на кон.

И бросает он кости - иль пан иль пропал! -

На дворцовую площадь и там у столпа

Отражает пузенью огромной своей

Голубые зрачки петербургских огней.

Все свершилось отныне и все решено!

Становлюсь я хромому Сократу женой!

И сварливой Ксантипе теперь меж колонн

Снится каждую ночь недоступный Платон.

Кончен бал! Кончен праздник взбесившихся лоз!

Хромоногий прохожий хохочет до слез,

Загоняя в загоны баранов и коз,

Выпуская из клеток общипанных птиц...

И крадется в козла превратившийся принц

За безумною феею Питерских крыс.

Х Х Х

Погоди... еще о самом главном

Я скажу тебе - глаза в глаза...

Изогнулась вся улыбкой фавна

В окнах виноградная лоза.

Если умирать - умрем на юге!

Под ногами - музыка горит!

Колокольчик медный в рваном ухе

У цыгана пьяного звенит.

Так живешь себе светло и славно,

Бережешь и честь свою, и сан,

Но приходит гость с улыбкой фавна.

Голубей пускает он из уха,

И звенит, звенит его серьга.

И поклоны бьет ему старуха,

А на нем - козлиные рога.

Да и весь увит он виноградом,

И с рогами дьявольски хорош.

Он поет, что верным будет братом,

А продаст, наверно, ни за грош.

На порог бы прежде не пустила,

Ну, а тут забыла срам и стыд.

И откуда в нем такая сила?!

Под ногами музыка горит!

Отчего, о Боже, с нею вместе

Так не страшно и на страшный суд?!

Отчего из той козлиной шерсти

Ангельские крылья девы ткут?!

Нам уже на север нет возврата,

Ну, а здесь царицей винограда,

Ты меня со смехом нареки.

Потому что север к нам коварен,

А на юге все мы - божьи твари.

А на юге Бог возлюбит нас.

А простит уж верно и подавно,

Ведь грехов-то - музыка одна!

Ангел с молодой улыбкой фавна

Наливает красного вина!

Х Х Х

Чего пожелать мне в трамвае,

Скользящем по рельсам в депо.

Еще я как будто живая,

Еще вечерами тепло.

Сиди да помахивай сеткой,

Где брызжет разбитый арбуз.

И смейся с блаженной соседкой,

Что нянчит завшивленный груз.

Тряпичную куклу сжимая,

Хохочет, хохочет взахлеб

Счастливая и молодая,

Так смейся, создание, смейся!

Сейчас промелькнет тот откос,

Где что-то все лижет на рельсах

Бездомный ободранный пес.

И пусть мы останемся смехом

В шарманке у века сего.

И пусть говорят - переехал

Шарманщик себя самого.

А ты только знай себе смейся.

Разбитую куклу сжимай.

Встает новорожденный месяц.

Гремит наш последний трамвай.

И смех твой такой беспечальный,

Чертей распугавший в аду...

Бледнеет наш спутник случайный

И прыгает в ночь на ходу!

Х Х Х

Я кажется в том веке не жила,

Где родилась собою не проснуться,

Где кровь огнем по сухостою шла,

И дикая расплавленная мгла

Для сердца отмеряла двадцать унций

То серебра, то красного числа

Последнего листка календаря,

Уже в зубах зажатого у зверя...

И кажется тому благодаря,

Проснувшись вдруг, по-детски я поверю,

Что я ни в чем виновна не была

Пред женщиной, которой был неведом

Ни дом, ни век, остывший, как зола...

Но я ее по имени звала

Лишь потому, что имя было светом

На пепелище красного числа.

Х Х Х

Жизнь такова. И мы уже на спорим.

О чем тут спорить - полночь без пяти.

Жизнь такова... И долго пахнет морем

Прилив надежды к сердцу...- Погоди! -

Он за плечо берет меня отчаясь...

Здесь отказаться лучше от всего -

От дружбы, от надежды и от чая

Вдвоем на кухне. Это ничего,

Что мы еще вдвоем. На плошадь выйдем,

Чтоб проводить друг друга до моста.

Меж бытием, мой милый, и событьем

Течет река с названьем "пустота",

Однако в наши русские морозы

Она белее белого листа,

Что ждет своей святой житейской прозы,

Где ты меня целуешь неспроста.