|
|
|
Проголосуйте за это произведение |
Радуйся! /А.Ф./
Реставрация Новодевичьего монастыря
Во время войны в подвале Смоленского собора
Новодевичьего монастыря было бомбоубежище
Когда в подвале старого собора
Я вижу ряд могил перед собою,
И каждая так странно неопрятна,
И вязи скорбной речь едва понятна,
Нет, я не смею тронуть эту грязь.
Смотрю,
смотрю на траурные пятна -Такая тут с войной последней связь!
Темна бомбоубежища прохлада.
Я слышу зов, а это канонада,
Мне плиты мыть, а это колыбели,
Где вспуганые губы голубели.
И так же страшен памятника торс.
И лилия из камня в абрис белый
Изношенных пальто вплетает ворс.
И отпечатки детские скупые -
Процесс наивный дактилоскопии...
Повесят здесь портрет царевны Софьи -
Свирепить брови и глядеть по-совьи,
А я на древний известняк смотрю:
О, как сотру свечные слезы вдовьи! -
Они родней гробниц монастырю.
Я будто помню каждую бомбежку
И ту игру - ладошка о ладошку -,
И кашлю в лад - заречья сотрясенье
Сюда в музей придут ли в воскресенье
Девички рахитичные сыны?
Смоленский храм как вечное спасенье
От смерти, от сиротства, от войны.
1979
*
Меня искушает царь тьмы,
Совращает мысли мои
И душевные смещает слои,
Словом вечным бия, как плетьми.
Так смущает истиной страшною,
Чтоб не берегла ничего:
"Враги человека - домашние
Его".
И зависть корежит меня,
И ненависть сердце печет.
К самому родному не влечет,
Больная - хочу быть одна,
По самым любимым не тоскую,
И жизнь - как угроза тюрьмы.
Небытья и смерти взыскую
И тьмы.
От ненависти отведи,
Спаси меня от соблазна
Гибели, когда в груди
Клокочет горькая плазма.
Дай остаться в слабости, в робости,
Дай терпенья, когда меня гнет
Злоба к тому, кто в автобусе
Пнет.
Прости и помилуй - такую,
Душу мою пролистав...
Возликую ли я, затоскую, -
Не оставь!
1980-86
Ferrum
Гемоглобин - красный пигмент
крови - содержит железо.
Тепло твоей крови и сердца пульс натужный,
Душа, что от иглы невидимой болит
Навек в прямом родстве со ржавчиной кольчужной,
Предкуликовской яростью молитв.
И отчая земля - обыкновенной глиной,
Высоковольтных ферм окалиной стальной
Свела тебя, связав аортой двуединой
С пригорком каждым, с каждою сосной.
Круговорот веществ, блуждание молекул
Вместило сласть садов и поля перегной,
И этот цвет родной, что Феофану Греку
Дан пережженной охрой земляной:
Там Евы плащ, как флаг, что, взвихренный смятеньем,
Не нашими ль червлен проклятьем и виной!
И ты ожелезнен кандальным хмурым пеньем.
Алчба штыков, чугунных домен вой...
Как будто в рельсу бьют в ночах твоих сиротских...
Прапамятью войны запричитал металл.
А бурый известняк соборов новгородских
Завет отмщенных ересей впитал.
И превозмочь нельзя, ты обречен гордиться
Падучей пеной ГЭС и бедностью рябин.
С российскою судьбой железное единство
Навеки дал тебе гемоглобин.
1982
***
Господи, сколько любви...Воробьи на весеннем балконе,
Почками тополя пахнет апрельский картавый гром.
На фотографии - мать и дитя, как на иконе,
Сначала вдвоем, а потом - втроем, вчетвером...
Как мы богаты с тобой - неужели так и бывает:
Есть у нас еда и крыша над головой,
И от крахмала белье на солнце отвердевает,
И шепот наш не разделить на голос мой и твой.
Дали друг друга нам, расщедрился мир жестокий,
Чтоб через поле мы шли средь птичьих высоких нот.
Только б ладонью греть впалые эти щеки...
Счастье мое, дыши, чтоб я слышала каждую ночь!
Не проглядеть, не забыть малую прелесть былую:
Утро, где вербной пыльцой позолочен рукав голубой...
Дочку твою любить за то, что схожа с тобой
Этой полуулыбкой, подобною поцелую.
Письмо сестре
"Не выкупайся без земли"
Из письма Тараса Шевченко сестре
Когда почти до смерти довели
И посулили волю дать на Спаса,
╚Сестра, не выкупайся без земли,
На волю без земли не выкупайся!╩ -
Так ей писал расслабленный старик,
Тот выпущенец, дряхлый и несчастный.
Во мне живет его последний крик
Заклятием и просьбой ежечасной:
Не уезжай в свободные края,
Хоть миновало только две минуты
С тех пор, как не назначены друзья
В узилища, в бутырские закуты.
Свободы большей не бывало тут,
Чем в это час безудержных молений:
В смирительной рубахе не везут
Уколами лечить от размышлений!
Полжизни стоит воля, но вдали
Ты не избудешь это рабство сроду.
Прошу, не выкупайся без земли,
Без родины не выйди на свободу!
Вот вся она с тобой, она со мной -
С листвою этой пушкинской багряной,
Той боровской тюрьмою земляной,
Ужасной аввакумовою ямой,
В смертельной задыхается пыли.
Услышь ее больную укоризну,
Не выкупайся, не оставь земли,
Не покидай бессчастную отчизну!
***
Я шерсть покупала, болгарских овец вспоминала,
Тех серых овечек, что вьются по белым горам,
Тех белых, что, блея, бегут к затененным дворам.
И в свитере сером мой мальчик, мой сладкий сынок,
Он в памяти мал еще, там он бежит со всех ног
По серым колючкам, где зноем цикорий прибит,
По жилистым корням, чтоб в жизни уже не забыть
Тех белых овечек, их трогательных курдюков,
Олив сребролистых, наверно, из римских веков.
Летучую самку, исчадье весны муравьиной,
Спасает из вод в доброте своей неисправимой.
Глядит круглоглазо, смеется вприщур, как отец,
В кольчужке шерстяной из пряжи болгарских овец.
В краю, где обвалы по тропкам идти не велят,
Где веки от солнца и радости жгучей болят...
***
Роковые слова нелюбви
Вдруг обманную нежность прорвали,
Но как едкий любисток в крови
Эта тяга родства и печали.
Предосеннее солнце не жжет,
И под ним уже больше не зреет
Все, что в ночь до нутра отсыреет,
Но тепла еще жаждет и ждет.
Оговорка, обмолвка, беда...
Страшно знать, что уйдешь нелюбимой
В слой дерновый, песчаный, суглиный...
Навсегда я умру, навсегда,
Не как этот репейник щеглиный:
Манит красным, и липнет, и льнет,
И дарует колючее семя,
Взяв и щебет, и птичий помет,
Вечно жив - и пребудет над всеми.
И слова истираются в прах,
И не слышно мое причитанье,
Только шелест в осенних репьях,
Лепетание, перелетанье.
1986
Фамилия
Наш род на исходе, но нет, не безлюбье мужское
Поповского корня обильный обрезало цвет:
Для этой державы обычное дело мирское -
Мужей истребили, и больше фамилии нет.
Придет эпидемия - сына семья потеряет,
Придет революция - старшие братья в расход,
А в тридцать втором всех останных судьба добирает,
Бабьё пощадит, но навеки отцов отберет.
И только война пожалеет присудит ╚без вести
Пропал╩, что бы матери все-таки младшего ждать,
Ни песен, ни пенсий...Назначит несчастной невесте
Библейскую жажду плодиться да право рыдать.
Вотще Веселовский в трудах перечислил подъячих
* -Изведено семя! Тебя только Бог и упас,
Малец некрещеный, сестрою рожденный в безбрачье,
Но серостью глаз, но строптивостью вышедший в нас.
***
По садам, по брошенным садам
Я бреду, проваливаясь в ямы.
И Москва, прокуренный Содом,
Мельтешит обманными огнями.
Чьи-то дни, о, сладостные дни
Погребли под сором и суглинком.
В черных трубах, на траншейном дне
Спрятаться бы камнем невеликим...
А весной так больно деревам,
Так их жаль - ободранных, избитых...
Боже мой, так много даровал,
Но достаток отнят, как избыток.
Дай мне силы защитить мой дом,
От безумья дай ты мне отсрочку!
Я целую вишенную почку,
Горький цвет, что в утешенье дан.
Разлука
Весны подмосковной увечье,
Чахоточный речитатив...
Как будто жгутами в предплечье
Мне вялые руки скрутив,
Уводишь в огни преисподней,
В метро, где прощанье, как смерть,
И снова до встречи субботней
Отчаянье и круговерть.
Хотела, чтоб розно ни шага,
Ни вдоха, чтоб, нежно таясь,
Как будто в камее Гонзага
Нам обруку вечно стоять.
Случайно полдня отмолила,
Не смея назваться родной.
Мой милый, хотя бы в могиле,
Хотя бы в могиле - в одной...
Но звезд, в небесах неслиянных,
Паденьем не сблизить никак.
Уснешь ты в зеленых полянах,
А мне - сквозь горенье - во мрак.
Февраль 1992
***
Дьявол истины переиначит,
Лишь чуть-чуть переставив слова,
И ласканьем до смерти занянчит,
И подменит закон естества.
И уйдет из торжественной плоти
Дух добра, и всклекочет нутро,
И тогда в троеперстной щепоти
Вдруг убийственным станет перо,
И напишет призывы такие,
И такие начертит пути,
Что запутает души людские,
И спасенья уже не найти.
Дай мне, Господи, косноязычья,
Дай мне немощи и немоты:
По-звериному лучше, по-птичьи
Мне кричать из моей темноты.
Не оставь меня, я умираю,
Мне могильник цементный отлит.
Я хочу говорить, повторяя
Лишь слова покаянных молитв.
Отвори мне священное Слово,
Дай деяньем избыть забытье,
Чтоб для Истины было готово
Окремневшее сердце мое.
1993
Эти вещи простые в начале земного покоя,
Этот вырыв древесный, ствола благородный изъян,
Этот льнущий к ноздрям, изнуряющий запах левкоя
И особая легкость похожих на весла семян.
И в потемках подъезда летящей лепной колесницы
Бесконечный разбег под хрипение старых часов,
И в промерзшую рань это теньканье желтой синицы,
Колокольчик наивный, нездешний, чуть слышимый зов.
Это теплого шепота придых над пальцами зяблыми,
А чугунные листья раскрылись к далекой весне,
И растет во дворе у Остоженки тайная яблоня,
В самом центре Москвы остается нетронутый снег.
Шитье рубашки
Вот окружность груди, где ищу два зерна, два соска ...
Обойму твою шею √ обмерить, чтоб ворот был впору.
До чего ты послушен и как твоя шея тонка,
Как ты долго стоишь, как ты кротко глядишь, без укора.
Десять раз обойму! Обмеряю тебя, обмираю
И шепчу эти цифры, всё цифры делю пополам.
Я тебя обнимаю, как будто навеки теряю.
Только осень гудит и обои трещат по углам.
А еще пополам √ это будет запястье твое...
Эти соотношения чисел и вечны и сладки.
О, какое же счастье домашнее это шитье!
А клочки голубые √ в запас, на платки да на латки.
Шить рубашку, любить, перекусывать нитку сперва
И вдыхать, и выдергивать пестрые пасмы наметки,
Примерять и удерживать снова слова и намеки...
О, какие же длинные вышли у нас рукава!
А ручей √ Черторый исподнизу асфальт сокрушает
И дороге готовит пустые бугры-пузыри,
И дыханье твое только бойкий сверчок заглушает.
Ты уснул, мой любимый, а я просижу до зари.
***
Воображение, желанье,
Пустое тело озноби,
Где ясно не воспоминанье,
А то до-виденье, до-знанье,
Предвосхищение судьбы.
Преодолеть свою ночную
И темноту и нищету,
Чтоб ощущать до поцелуя
Его немую теплоту.
Что я скажу, что ты ответишь,
Давно, подробно знаю я,
Когда уснешь и не заметишь
границу слов и забытья.
И каждый стон, и шепот влажный,
И чернь полузакрытых глаз...
Как я люблю все, что ты скажешь,
Что мной угадано сейчас!
Каменный мост
Умершему другу
Путь на службу дождями посечен:
Ты в троллейбусе, я у перил.
А другой, романтической встречи
Этот каменный мост не дарил.
О, свиданье мгновенное наше,
Где, невидимый, плечи креня,
Никогда и рукою не машешь,
И всегда ты жалеешь меня...
Но теперь я иная, немая,
На мосту постою, на краю,
Запыленный чугун обнимая,
Проклиная живучесть свою.
Никогда нам не встретиться взглядом
В отраженье кремлевских столпов.
Над рекою решетка √ парадом
Замахнувшихся черных снопов.
Лишь вороны по-мартовски рады
И азартно галдят в полыньи.
Так светло, что Обыденский рядом.
Вон гнездо возле церкви Ильи!
1980
***
Эти белые фаянсы, ангобы Леже
С красными, зелеными, желтыми пятнами
Я как будто видела где-то уже,
Показались родными, смешными, понятными.
Помню чистую, чванную, чудную весну,
Яблони-китайки стояли розоватые,
Их цветенье так боялась прозевать я,
Все дергала штору, бегала к окну.
Эта грязь, эта вечная стройка в Москве,
Где газоны от стрижки пахнут фосгеном.
Мы не знали о родстве, лишь сидели на траве
В монастыре Донском, под ясенем согбенным.
Теплою булкой кормили скворцов,
Они не клевали, были пугливы.
Мы задирали головы к блеску изразцов,
Фряжскому глянцу зеленой поливы.
Этот оклик стеклянный, блик на стене √
На белой стене, на шероховатой √
Через столько лет отсветился во мне
Молодостью невыспавшейся, от счастья придурковатой.
Радуйся!
А.Ф.
На греческих плитах могильных
написано ХАIPE
("Радуйся" или "Привет"?)
Дикий шиповник благоухает,
Слепит тополиная круговерть.
Смотри в эти мокрые лица, на листья,
На трепыханье живых!
Радуйся, когда в ликовании ливня
Майские черви влекутся
на гудрон мостовых.
Радуйся, когда отяжеляет кровли
Снежная благодать.
Щурься от света сквозь веки,
от солнечной крови,
Ведь могли вообще убить,
ничего не дать!
Радуйся тому, что тепло,
почти двадцать градусов,
Если ты можешь дышать,
радуйся!
Только вернись
после смерти и после сожженья,
Белою стелой обещана трапеза впредь:
Ложе и стол, виноградного сока броженье...
Как хорошо жить
и как хорошо умереть!
|
Проголосуйте за это произведение |
