[ ENGLISH ]
[AUTO]
[KOI-8R]
[WINDOWS]
[DOS]
[ISO-8859]
Павел Басинский
Человек похожий на Климонтовича
(Из цикла "Свой шесток")
В ноябрьской книжке журнала
"Октябрь" напечатан роман,
пересказать который гораздо проще, чем объяснить читателям,
зачем все это написано и кому это все интересно.
Не молодой, но и не старый писатель, двадцать лет почти нигде не служивший,
решает пойти работать в газету за очень хорошие деньги.
Дома этих денег ждут любящая жена и дочка на выданье.
Поработав какое-то время, писатель, наконец, понимает (а также ему дают понять), что он не сработался с коллективом и не понравился начальству. Он вынужден из газеты уйти. Все. И ничего кроме.
Надо быть Чеховым или последним графоманом, чтобы из подобной истории
попытаться сделать литературную вещь. Николай Климонтович, автор романа
"Последняя газета", явно не Чехов и не графоман. И тем не менее,
роман не только читается, но и запоминается.
О нем говорят, его рецензируют.
Николай Климонтович фигура по-своему типическая.
То есть типическая, но - по-своему. Он из породы последних писателей,
сформированных при советской власти со всеми вытекающими
отсюда психическими и мировоззренческими "родимыми пятнами".
Здесь, строго говоря, неважно, кто ты: левый или правый,
патриот или космополит, Куняев или Евтушенко. Важно, что ты воспитан
в системе, уважавшей литературу как факт государственного бытия.
Что не мешало этой системе писателей сажать, выселять за пределы
страны и даже расстреливать. Что не только не мешало, но и
способствовало пложению графоманов, рифмачей-стукачей и обычных
пьяниц с членскими билетами, являвшихся в цэдээловс-кий буфет как на
службу.
В этом гнезде у Климонтовича был свой теплый уголок. Он не гремел, но и не прозябал. Не геройствовал, но и не "плохишничал" и не понаслышке кое-что знал о методах работы КГБ с непокорными. Он не был известен, но в известных кругах его имя рождало соответствующие предсказуемые рефлексы, позволявшие ему считать себя писателем неординарным. Нечто такое зыбкое грезилось и в западном направлении, что несомненно стимулировало процесс самоуважения.
Это не карикатура. Это тип и скорлупа.
А внутри этой скорлупы сидел живой, талантливый человек, грешный, но не циничный, чуточку одинокий, чуточку избалованный вниманием друзей, не гений, но занимавший в литературе свое и только свое место, что позволяло ему не лезть из кожи, не кусаться, не царапаться, а спокойно писать по три страницы в месяц, чтобы затем их порвать и начать писать новые три. Не знаю, как вам, мне это симпатично.
Этот человек знал, что бросить это все и пойти, например, служить в райком не только нравственно нехорошо, но и невыгодно. Себе дороже. Он и не пошел. И очень грамотно поступил.
А в газету пошел. Газета называлась, предположим, "Торгашъ". И в ней за здорово живешь выдавали в конвертиках такие офигеные деньги, что отказался бы от них только святой, наш же герой, напомню, был человек грешный. А за книгу свою, наконец-то изданную, он не получил ни гроша. И в журналах, где его наконец-то стали печатать, ему платили столько, что жене стыдно показать, не то чтобы с друзьями в ресторане попьянствовать, да так, чтоб не жаться, чтоб лобио, шашлы-чок, водочка и все дела.
Первая неожиданность, которая подстерегала героя, заключалась в том,
что денег в конвертиках было преизбыточно для того житья-бытья, что он
привык вести. Деньги требовали менять стиль жизни, тем более, что стиль
этот, прежний, на глазах устаревал, а герой наш, опять-таки напомню, не
привык чувствовать себя совсем уж на задворках. Но изменить стиль жизни
без душевной ломки, оказывается, невозможно... Стиль это человек. Живой
и теплый. Вторая неожиданность была в том, что нашего героя
заманили-таки в райком. Только методы издевательства над человеком
здесь были тоньше, изощреннее, поскольку вылеплялись они по некоей
несуществующей идеальной "западной" модели и претендовали на
законченное совершенство. Здесь не матом на сотрудников орали и не
девок в бани таскали (потом, впрочем, оказалось, что и орут и таскают,
и это несколько успокоило нашего героя), но холодно и методично
уничтожали всякое представление об естественных человеческих
отношениях, превращая в пытку элементарный разговор автора с
корректором, называемым почему-то рирайтером. Здесь творились странные
вещи. Здесь люди умирали на глазах без оха и вздоха, просто так, сидя
за компьютером и докурив французскую сигарету. Здесь наш герой впервые
увидел, до какой степени один человек может бояться другого, когда тот
с ним просто говорит о деле. Это был чистый кромешный ад. И стало
нашего героя ломать и корчить, как гусеницу на асфальте. Начал он
быстро спиваться (правда, "Хеннеси", да что толку!). С семьей
разругался. Спасла его обычная случайность: застукал "генерального" в
бане за групповухой. Гад оказался обычный, с нормальной комсомольской
рожей. Скажете: ну и что? Сам виноват! Блажен муж, который не идет на
совет нечестивых. Опять же: нам бы его проблемы! Но я почему-то думаю,
что Климонтович написал хорошую, грустную и по-своему светлую вещь. Она
не о какой-то конкретной газете. Она о последнем шансе писателя духовно
выжить в любых обстоятельствах. Стать героем собственного произведения.
Не зачеркнуть и скомкать несколько страниц своей жизни, а прописать их
набело, содрогаясь от творческого удовольствия. Многим и этого не дано.
Copyright (c) "Русский переплет"
