Повесть Сергея Бабаяна в журнале "Континент"

Священник - фигура чрезвычайно популярная у современных писателей. Вряд ли это конъюнктура, скорее массовая попытка найти новый источник истины. Кроме того: и священник, и сама религия - загадочны. Мы традиционно мало о них знаем, как о каналах на Марсе, и испытываем своеобразный пиетет. Они - последний запретный плод для интеллигентского анализа и дерзновения.

У Сергея Бабаяна в повести "Канон отца Михаила" ("Континент" ╧ 101) бьет в глаза хорошее знакомство с предметом. Начинается повесть совершенной обманкой и имитацией классического русского рассказа: "Завершив отпуст и благословив народ на выход из храма, второй священник церкви Мирона-Мученика отец Михаил - высокий, немного рыхловатый молодой человек лет двадцати пяти, белокурый, с красивым бледным лицом и вьющейся бородою, - скрылся в алтаре и, войдя в маленькую, с лакированным трехстворчатым шкафом и напольным зеркалом ризницу, перекрестился и начал снимать облачение". Одно предложение. Сразу видишь, что говорить будут с тобой серьезно, дело затевается нешуточное.

Так и есть. Герой Бабаяна мучается двумя неразрешимыми проблемами: одной вполне традиционной для русской литературы - незаконной любовью священника к женщине; и второй не менее традиционной: бунтом, пусть и смиренным, против Божественного мироустройства и даже против самих заповедей Его.

Впрочем, анафема не пугает ни автора, ни, что удивительно, батюшку. Ибо в вопросах истины он апеллирует лишь ко Христу и своему разуму, что излишне.

Автор хорошо знает и постоянно цитирует Писание, что в повествовании о священнике вполне оправдано. Он хорошо знает службу и быт храма. Но вот дело доходит до "исповедания веры"...

Бабаян считает, что писать о священнике и не заявить о том, в чем его вера, абсурдно. Настойчивость его понятна - ибо отец Михаил верит чудно. Впрочем, сам автор этого вроде бы не чувствует. Поэтому бросает сомнительный упрек в адрес создателей отца Сергия, протоиерея Туберозова, отца Василия Фивейского, старца Зосимы и других: мол, как же так, мы ничего не знаем об их вере!

В результате у Бабаяна получился некий беллетризированный экскурс в глубины и контрадикции христианской этики. Причем при явной потере меры между поучением-размышлением и собственно повествованием.

Излагая кредо отца Михаила, автор сообщает вещи совершенно правильные: держись Евангелия и не противься злому. Он проверяет по заповедям и находит, что в этом вся суть христианского учения. Он пишет про благодать, грех и способность человека ему противостоять. Честно говоря, бездн он не обнажает и открытий не делает. Читали мы вещи значительно более серьезные - в специальной, естественно, литературе.

Сомнительное достижение. И неужели эти проблемы надо решать, став священником? Стоило бы подумать об этом раньше.

Далее, к счастью, автор переходит от теории к практике: проблему нестыковок между учением и существованием герою предстоит пережить лично. Суть ее - в невозможности разводиться с женой, - когда ты встретил именно свою женщину. Тем более священнику.

Решение этого вопроса занимает вторую часть повести. Странно, однако, что священник при этом не исповедуется и не просит совета у своего духовника, обращаясь к нему в то же время с более легким вопросом - о найденных одним из прихожан деньгах и своем "неканоническом" решении сей проблемы.

Дело усложняется (упрощается) тем, что жена ему не верна. Теперь он вроде может развестись: Евангелие допускает развод по вине любодеяния. А по церковному правилу он даже должен. И даже запрещение жениться на разведенной, а любимая его именно такова, может быть обыграно благодаря спасительным оговоркам в уставе, неким "диспенсациям".

И вот в тот момент, когда все вроде бы сложилось так, как он по-человечески хотел, наш священник вспоминает, что он всегда стремился быть чистым перед Господом и что есть предел, его же не прейдеши. Сказано в Евангелии: кто разводится с женою своею и женится на другой, тот прелюбодействует, - и точка.

Это еще не все проблемы героя. Ему не меньше, чем мирянину, не ясно - за что милосердный Бог мучает невинных? На исповеди, в личных беседах с прихожанами ему трудно говорить заповедями, ибо в них нет утешения, и не хочется прибегать к расхожей церковной риторике, потому что суть ее вызывает у него сомнение. Действительно, что сказать мужу, чья жена умирает от рака: "Претерпевший до конца спасется"? или что душа ее была угодна Богу, поэтому Он и призвал ее? Проблема, стоявшая перед многими священниками русской литературы. Видно, что их ответы не устраивают героя Бабаяна. Он ищет свой ответ, свою нравственную панацею. Тем более необходимую в окружении изрушившегося мира, в плену Вавилона-Москвы с ее блудницами и ларьками, сытыми рожами и нищими детьми... (следует традиционный для известной части русской литературы набор современных скверн). "А, может быть, о н действительно умер?.. И больше никогда не придет?.." - в ужасе думает батюшка.

Действительно, если благодаря Ему у нас есть совесть, и она не дает всем до конца, до последнего человека впасть в грех и погибнуть? Вероятно, так надо понимать мысль Бабаяна.

И священник принимает единственно верное, с точки зрения своей совести и своей максималистской веры, решение: он сохраняет брак и переводится в другой - провинциальный - приход.

Повесть, при несомненных литературных достоинствах, вызывает некоторое число сомнений: главным образом ортодоксального плана. При убедительности фактуры неубедителен центральный образ. Перед нами все же верующий мирянин, искусно задрапированный в священника. При тщательной прорисовке храмовой жизни почти не прописана личная жизнь батюшки. Образ "соблазнительницы" набросан вяло - не в ней суть. Суть - поставить батюшку в безвыходное положение, когда он начнет ревизию Учения. И автор здесь не бесстрастный судья, показывающий странный нравственный случай, а сообщник, что для реалистического текста неплодотворно.

Жена же героя дана вовсе бледной тенью, и так выходит, что отец Михаил ни секунды не борется за нее, собственно, не интересуясь ей вовсе, а борется лишь с собой и с неподатливой догмой. Он эгоист, наш максималист-священник. Эгоист и гордец. Но это тоже образ для литературы, пусть и не слишком оригинальный, - и проблема, по-своему все-таки решаемая автором.