Великий Исламский проект бен Ладена способствует возрождению интереса к
таким же масштабным литературным проектам. Недавно автор сего перечитал "Пирамиду"
Л. Леонова.
Нет слов. Перед нами некий "параллельный" Апокалипсис,
архикнига, роман-наваждение - именно
так обозначил писатель жанр своего произведения. По слухам, Леонов работал над
ним сорок лет, закончив его в девяностопятилетнем возрасте. Между прочим,
именно на эти десятилетия он исчез из литературы, что само по себе есть тема
для романа: осыпанный всеми возможными милостями и наградами художник, живой
классик, как бы священная корова советского искусства, внезапно покидает литературный
Олимп, чтобы предаться многолетнему, почти
катакомбному молчанию.
Я бы назвал Леонова философом советской эпохи или даже советским философом эпохи. Начиная с
"Барсуков" и кончая "Русским лесом", он создавал интеллектуальное
обеспечение Октябрьской революции, но делал это в таком изощренном художественно-философском
режиме, что морщились даже его кремлевские покровители: им столь тонких
обоснований своей правоты не требовалось. Леонов был советским, но не
придворным философом. Одной из причин "ухода" Леонова было, как мне
кажется, глубочайшее, онтологическое разочарование в послесталинской
социалистической действительности. Обещанное продвижение к социетарным вершинам
сменилось бюрократической прагматикой, дорога на Океан обернулась недостроенным
и заброшенным БАМом, русский лес оказался предметом валютной распродажи. Этого
не мог перенести Леонов, воспринявший в свое время социальный большевистский
эксперимент едва ли не как земную волю Бога. Перечитайте футурологические главы
из "Дороги на Океан" и вы почувствуете, в каком интеллектуальном
возбуждении написаны эти страницы, повествующие, в сущности, о переделке
человечества по новому штату.
Промолчав сорок лет и уже ступив одной ногой в ладью Харона, Леонов
решил еще раз высказаться о сталинском времени. Было бы наивным ожидать, что
он, укреплявший морально-философские доктрины русского коммунизма, бросится
посыпать голову пеплом под влиянием разоблачительных статей в
"Огоньке" и лекций ведущего философа Би-Би-Си Анатолия Максимовича
Гольберга. Выходец из старообрядческой московской семьи, Леонов всегда
оставался крепким орешком в русской литературе. Единственное, что можно
заключить (перечитав "Пирамиду" несколько раз), - это то, что
утвердительный знак сменился в ней на знак вопросительный. Если коммунизм -
заблуждение, то это во всяком случае великое заблуждение из числа тех, что
вечно будут преследовать коллективный разум человечества, - вот как
приблизительно можно изложить не сформулированный самим автором тезис романа.
Он не случайно заключается знаменитым парафразом
"Великого инквизитора".
"Я обрек себя на труд и проклятие б л и ж а й ш е г
о поколения (разрядка моя - В.
С.)", - начинает Сталин свое объяснение с Дымковым, посланником небес. Его
дальнейшие объяснения продолжают передоверенную Достоевским Инквизитору мысль о
слабости человеческой природы, взыскующей непременного чуда, тайны и авторитета.
Но в отличие от своего бескомпромиссного предшественника, усатый властелин
полувселенной сомневается в достижении безрелигиозного рая на земле. Теологические
науки в своей тифлисской семинарии он проходил не формально; так вот, не согласится
ли его конфидент передать туда, "наверх", что необходима некоторая
коррекция божественного замысла в сторону насильственного
приведения человечества к гармоническому абсолюту, без чего оно до конца
дней своих будет гваздаться в грехе и бессмысленной анархической скверне?
Вполне допускаем, что в результате подобных сцен и
размышлений автору "Пирамиды" грозит посмертная репутация выжившего
из ума обскурантиста, взявшегося реанимировать то, что давно предано
единодушному осмеянию и разоблачению духовными вождями из "Общей
газеты". Но согласимся по крайней мере, что историософская напряженность
сталинской эпохи не идет ни в какое сравнение с нынешним мозгляческим
безвременьем, а Леонов первым из мыслящей
части постсоветской интеллигенции взялся оценить ту эпоху в координатах
Большого Исторического Времени.
В малом историческом времени сталинская власть
ужасна и безжалостна. В большом историческом времени имманентно жестока любая
власть, потому что иною она быть не может. В малом историческом времени Сталин
есть изверг и мучитель народа. В большом историческом времени он - кесарь,
который неизбежен и даже необходим. Малое историческое время - это микрокосм
частных человеческих существований, большое - их summa summarum, людской космос.
Обитатели Большого Исторического Времени - стоики, фаталисты и, следовательно,
мудрецы; обитатели малого - его психологические жертвы, следовательно,
несчастны, глупы и близоруки.
Так вот, все без исключения персонажи
"Пирамиды" являются обитателями исторического макрокосма, Хроноса.
Для себя им ничего не надобно, главное - "мысль разрешить". Власть,
конечно, жестока, но насколько вынуждена эта жестокость, есть ли в ней некая
гуманистическая педагогика, или Творец изначально использовал глину не того
замеса, и человеческий род генетически поражен вирусом идиотизма, вылечить от
которого можно только социальной хирургией, - так приблизительно размышляют
старофедосеевский батюшка, комиссар Скуднов, хозяин Кремля и, что самое поразительное
и дерзкое в "Пирамиде", в том же сомневается сам Творец, делегировавший
на землю ангела Дымкова для внятного отчета о том, что же в конце концов там
затеяли эти большевики.
В ответ на это персонаж по имени Сталин, отнюдь,
кстати, не юродствуя, просит передать туда, в небесные инстанции, что
Октябрьская революция началась задолго до первых веков христианства, и не
Христос, но фракийский раб, Спартак, первым преодолел, так сказать,
недоброкачественность замеса. Однако в массе своей люди остались пролами,
бессмысленными бунтовщиками, поэтому нужны санкции, точнее, индульгенция на приведение
исходного замысла Бога к окончательному и бесповоротному результату.
Подобной гиперфилософией заполнены 1432 страницы
романа. Изнемогший от нее автор предисловия пригласил читателей
"Пирамиды" увидеть главный ее интерес в другом - в образах, фабуле,
языковом совершенстве. Согласны, писательское мастерство мэтра не покинуло его
с годами. А все-таки "Пирамиду" нужно читать, как философский
трактат; либо не читать ее вовсе. Роман до
сих пор достойно не отрецензирован,
для этого пришлось бы ввести в критический оборот всю мировую литературу,
начиная от Ветхого Завета и кончая Оруэллом. Увы, в силу интеллектуального
переизбытка "Пирамида" обречена остаться "вещью в себе", но
кто знает, насколько беспокоило это автора и беспокоило ли это его вообще. Он
ведь сам, в собственном предисловии к книге сочувственно упоминает прочитанный
лишь через тысячелетия апокриф Еноха...
Редкий случай, странная книга и почти
мефистофельская ситуация, с трудом поддающаяся критическому осмыслению. Будет
ли востребована "Пирамида" в ближайшее время? Читатель, приготовься к
парадоксальному суждению: если бен Ладен нанесет еще пару ударов по небоскребам
- то да.
ЕРДИТЫЕ
АЗЯТ