04.12.2021
19:46

Почему мне не нравятся тексты Антона Долина

03.12.2021
13:13

Ну совершенно безумная сложность и тонкость

02.12.2021
19:34

Опускаюсь

01.12.2021
10:28

А что, если это насмешка?

30.11.2021
15:11

Вериги

29.11.2021
16:35

Кухня

26.11.2021
22:37

Это возмущает

25.11.2021
15:10

Поймал на проговорке (о Микеланджело)

23.11.2021
12:55

Может ли понравиться безобразное?

22.11.2021
20:23

Хвала наобуму

21.11.2021
17:37

Неисповедимы пути знания

19.11.2021
16:57

Мне всё можно

18.11.2021
13:05

Безответственное впечатление

17.11.2021
19:22

«Сад» Степновой – яркая хвала абы какой жизни

16.11.2021
13:06

Всё-таки сломленный

13.11.2021
23:14

И опять Глебова

11.11.2021
19:32

Мило-халатное отношение (ещё о художнице Глебовой)

В последнее время меня заинтересовало притворство, думаю, искусствоведов, когда они хвалят авангардистов. Простецки говоря, на вещь смотреть противно, а они хвалят. Заинтересовало тем паче, что мне повезло обнаружить источник негативных переживаний у самых-самых оптимистов – у футуристов. Суть такая. Они – за прогресс. А тот не бывает без негативной стороны. Лес рубят – щепки летят. Особенно характерно это оказалось с первыми произведениями Маяковского. Тот с юности занимался большевистской работой – агитатора. Его арестовывали. И, если поверить Филатьеву, охранка сумела его переориентировать с политики на искусство. Революция 1905 года к тому времени уже потерпела поражение. И Маяковский, оставшись ей верен душой, практически её предал. И ненавидел себя. И сила ненависти передалась мере его отказа от натуроподобия.

По какому-то недоразумению… Нет, понятно, по какому: по взгляду на внешнюю сторону дела (“текста” произведения), по резкому отказу от натуроподобия, а не по содержанию вдохновения (подсознательного идеала). По этому недоразумению к авангарду относят и совершенно к прогрессу никакого отношения не имеющих ультрапессимистов: экспрессионистов и всех ницшеанцев с постимпрессионистов начиная и абстракционистами кончая. Но их резкий отказ от натуроподобия был мне понятен сразу: им действительность слишком сильно плоха.

Эти три течения на грани 19 и 20 столетий здорово отодвинули вообще чуть не всех художников от натуроподобия, ибо оно здорово надоело за века выражения эмоций не столь крайне негативных. Натуроподобие стало ассоциироваться с холодным сердцем автора. Что плохо.

А я, в детстве очень эстетически неразвитый, считал, что натуроподобие это хорошо: как живое! И сколько я ни самообразовывался, впитанное с детства сказывалось.

Плюс какая-то, упоминавшаяся, нечестность искусствоведов, хвалящих… внешне безобразное (они ж не умеют хвалить за подсознательный идеал, которому вообще безразлично натуро- там подобие или неподобие).

Вот мне и стало в последнее время интересно находить сходимость позитивного выражения с негативностью изображения.

Такое вступление я пишу тоже не зря. Я лично, например, знаю, как интеллектуально впечатляет первый орнамент человека из отрезков прямых линий (в пещере Бломбос 75000 лет назад сделанный), если осознаёшь, какими сильными переживаниями изготовление этого орнамента сопровождалось и итожилось. Такое знание – это наученность смотреть на изобразительное искусство. С ним можно впечатлиться и “Чёрным квадратом” Малевича.

Наталья Глебова тоже не тот художник, от которого лично я остолбеневаю. Поэтому она требует такого же словесного введения, как и первый орнамент и “Чёрный квадрат”.

От первой встречи с Глебовой (см. тут) осталась какая-то заноза. – Ну хорошо. Она выбрала аж столичность Москвы для снижения той (ухудшением натуроподобия), чтоб выразить какую-то семейственность, свойскость, домашность. Не слишком большое обезображивание изображения столицы “способом наоборот” дало возможность выражать позитив своеобразный, подсознательный, - как я подумал, - идеал мещанства у Глебовой. Её сознанию он не дан, судя по “способу наоборот”.

Но не всё ж она Москву рисовала?!.

Ища аналогию в свой жизни мило-халатному отношению я вспомнил свои первые шаги при первой смене места работы.

Подписав окончательно всё в отделе кадров (НИИ было секретным) на первом этаже, получив пропуск, я пошёл на третий, где, мне сказали, было теперь моё конструкторское отделение. Взошёл. Три двери. Одна в курилку, другая в мужской туалет, третья в конструкторское царство. Так я решил сперва посетить туалет. И проработал конструктором почти четверть века. Вторым домом мне стало это место. И самые высокие переживания по специальности я там получил: сделал одно изобретение, чуть не сделал (опоздал на 20 лет) второе, массу авторских свидетельств получил за так называемый промышленный образец прибора такого-то, чуть не опубликовал статью в отраслевом журнале (отказался от публикации, потому что в редакции предложили обнаучить, а тогда статья теряла в понятности и интересности)… И меня там любили своеобразно… Смешно, но я и поступал в то НИИ из-за ассоциации с высоким. В городе учреждение называли “Электроника”, и это звучало чарующее. И ещё смешнее… Основной корпус был из стекла и бетона. Выглядел ультрасовременно. Каждый этаж – две сплошные полосы: стекла и бетона. И я, глядя с улицы, думал: буду сидеть на своём рабочем месте у такого огромного окна и, оторвавшись от работы, этак красиво вспомню, какое у меня несчастье (мне тогда изменила любимая).

И… всё я начал с посещения туалета.

Всё можно свеcти к мило-халатному отношению. Как у Глебовой с Москвой.

Но следующая вещь Глебовой остановила моё внимание не непосредственностью впечатления, а какой-то революционностью, что ли.

Живопись с авторским кратким словесным текстом вне холста.



Глебова. Толпа. 1990. Холст, масло.

В толпе, в неясных цветных силуэтах, отчётливее всего видны дети. Они портретны, каждый из них уже личность. Их лица и чистые глаза всегда радуют в толпе.

Совсем не то, к чему я готовил предисловие. Не Москва, не столица, высокость которой надо халатностью исполнения понизить. А наоборот. Нечто низменное – толпа. И вот художница взялась эту низость как-то повысить. И даже чуть подсказать, как.

И опять не понятно что-то. И не верится, что Глебова формалистски выкаблучивается.

Проверить, что ли её слова?



Первая слева вверху просто кукольное личико. Нюхает цветок. Наверно, самая красивая девочка в классе. Правее спящее бэби. А спящие дети все чу`дны. Раздетый до пояса мальчик правее имеет красивые волосы. Больше ничего замечательного. Ещё правее девочка с плюшевым мишкой. Ничего хорошего про неё сказать нельзя, разве что непосредственна: ей и в голову не приходит, что она может выглядеть смешно, если не следит за своими позами. Теперь нижний ряд. Слева. Как бы позирующие перед фотоаппаратом мальчик и девочка. Верят, что из объектива сейчас вылетит птичка. Следующий субъект справа чем-то испуган. Красотой не блещет. Правее – красотка. Догадывается, наверно, что она красотка – как бы показывает себя. Наконец, оробевший (руки по швам) мальчик перед девочкой.

Ну да. Бесхитростные лица. В пику мерзопакостным лицам взрослых. И сделаны белыми, понимай, чистые, ещё гадостей взрослых не знают. А как пристроить слова Глебовой:

"Мне все красиво. И то, что я есть, и то, что есть во мне и то, что меня окружает. Я радуюсь! Воистину всякое дыхание да хвалит Господа!” (http://gallerynazarov.ru/autor/id/31).

Эти, мол, взрослые и производят этих детей, и простим их за всё уж? Люди разные нужны люди разные важны, как изрёк приспособленец Сергей Михалков.

Или Глебова не приспособленец? Было б скучно без Зла? Не надо-де принципиальничать, экстремить, радикалить и держаться крайности.

Написано в довольно страшный 1990-й год. Я к тому времени уже пал, уже не стал доплачивать продавщице за 13-ю банку консервов, нечаянно ею мне выставленную при моей просьбе продать 12. Всё равно завтра цену магазин поднимет и в накладе не останется. И я уже дошёл до того, что поднял кем-то положенный на асфальт возле мусорного бака целлофановый пакет с абрикосовыми косточками. Бытие определяет сознание. Но своей прелести бытие не теряет никогда. Да?

Если я правильно – в духе оптимизма – додумал изображённое, то не есть ли плохо, что Глебова на умопостигаемое покусилась живописью? Или словесное сопровождение не намёк, а нечто смутное и самою ею недодуманное? И тогда её сознанию не дано, зачем она что-то нарисовала…

Вставлять слова в изображение, как дети (вставляют во рты пузыри, а в пузыре пишут, что произносит персонаж), придумал в начале ХХ века Ларионов.



Ларионов. Танцующие солдаты. 1919-1912.

Но его сжигал пожар ненависти ко всему на свете – хотя бы за скуку причинного мира.

"Я чувствую застой, и он душит меня... Я хочу сбежать из этих стен в бескрайнее пространство, чтобы оказаться в постоянном движении...” (https://www.themoscowtimes.com/2019/01/15/mikhail-larionov-a-master-comes-home-a64142).

Его подсознательный идеал был принципиально недостижимое метафизическое иномирие (что он его в цитате почти назвал и, значит, это было в его сознании, а не подсознании, на то можно закрыть глаза: он это в трансе сказал, равносильном акту творчества; сказал и забыл; а творил именно этим иномирием и руководствуясь). Кто мог представить силу такой всененависти? – Никто.

"Ларионов был абсолютным маргиналом в восприятии современников. О нем говорили только как о хулигане, который что-то нарисовал на своем лице и ходил по улицам, пугая прохожих, — типа городского сумасшедшего. Из этого маргинального состояния Ларионов при жизни так и не вышел” (https://vk.com/@theoryandpractice-preview-1752582705-1601261196 ).

Теперь его хвалят за активно-энергичное употребление изобразительных элементов, тоже не кивая на его ультраненависть. Будто он оптимист.

А ультраненавистью можно объяснить любой выбрык. И даже художественным это считать. Потому что непосредственно тот выражает предвзрыв ещё в Этом мире, предвзрыв, предупреждающий о взрыве такой силы, что вышвырнет из Этого мира в иномирие метафизическое, подсознательно мечтаемое. – От выбрыка до иномирия такая большая дистанция, что просто проще считать иномирие подсознательным идеалом.

У Глебовой такого большого расстояния нет.

Да, лица взрослых в “Толпе” ужасны.



Но Глебова, так страшно корёжа натуру, знала, что она уравновесит это детскими лицами. Предполагаемая середина, по-моему, это артистический выбрык в данном случае, а не подсознательный идеал. Сказать просто через наоборот: не так, мол, всё плохо. Не то, что с Москвой. И она вполне искренно говорит:

"Иногда я сама не знаю, почему я это нарисовала. Но я точно знаю, что внутри меня всё говорило, что это надо нарисовать” (https://www.ontvtime.ru/index.php?option=com_content&task=view_record&id=1490&start_record=2021-10-16-14-50).

Другое дело, что получилось. Получилось нечто не впечатляющее (я на нём остановился из-за противоречия этой картинки вступлению). Не так всепокоряюще прелестны дети, чтоб без наводящих слов противостоять ужасным взрослым. Прибегание к тексту оказалось не оправданным всепоглощающей ненавистью, как у Ларионова. И создаёт впечатление живописного бессилия.

Но при десятилетиями длящемся фаворе натуронеподобным безобразиям, психологически обоснованным в начале ХХ века, получается, что и неудачу можно показать публике, так как субъективно она неудачей не кажется.

Глебова даже привела парадоксальный пример на эту тему. Она нечто изобразила. Не понравилось. Взяла другой холст и, словно забыв о первом, написала всё сначала. А когда сравнила, оказались оба холста одинаковыми. И теперь уже оба нравятся. И она их показывает рядом. “Ну как не порадеть родному человечку!..” Но это уже голос подсознания. И – никакого формализма.

Но перейдём всё-таки к чему-то, столь же значительному, как Москва.

Вот – пафосная природа.



Глебова. Липовая аллея. 2014.

И что надо сделать, чтоб этот пафос снизить и приблизить к масштабу семейного?

Надо посмотреть на аллею сверху, увидеть сорочье гнездо. Оно ещё пусто – пара только что его свила. Надо лишить аллею объективной линейной перспективы и всё – приблизить. Надо, наконец, любовно, в стиле примитивизма, обозначить около 400 листьев на первой липе, и несчётное число намёков на листья в липах остальных.

И плевать, что творится в соседней Украине.

19 октября 2021 г.

 

 

09.11.2021
17:30

Вечная тоска (о художнице Глебовой)

08.11.2021
12:32

Сезанн открыл ящик Пандоры

07.11.2021
15:46

Как в афишу коза